Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

— Чокаться с такими бандитами, — сказала я ему громко, — для этого нужно совсем не иметь сердца.

Он ответил мне спокойно, протягивая стакан:

— Тише! Дитя мое, тише. Это же война, и ты в этом ничего не понимаешь.

Я с досадой отказалась пить и отошла на несколько шагов. Дорогой дядя, он был неправ! Мне так казалось после моего выстрела, который у меня неплохо получился. Во всей армии федералистов я не знала никого, кто понимал бы это ремесло лучше меня.

Глава III

Тюрьма. — Генерал Карто. — Как я присоединилась к аллоброгцам. — Мне воздают почести.

После прихода армии Конвента Авиньонской тюрьмы стало не хватать для содержания всех восставших и подозрительных, [20] будь то федералисты или аристократы. Тогда решили забаррикадировать с двух сторон один из пролетов старого моста, под которым больше не текла вода. Вот туда-то нас и запихнули в числе не менее нескольких сотен человек. Мы легли на солому. Тюремщик, которого звали Жан-Бар, раздавал нам порции хлеба и воды; тем же, кто мог хорошо заплатить, он не отказывал даже в добром куске колбасы. Время от времени вызывали по двенадцать человек на суд, а оттуда прямиком под пули или под «Великую национальную бритву» (так тогда в шутку называли гильотину). Я не припомню точно, что предпочитал местный начальник, ответственный за эту работу: возможно, оба способа нравились ему одинаково. Через две недели, устав от такой жизни, полной страха, я отвела Жан-Бара в укромный уголок и сказала, сверкнув блестящим корпусом часов, которые я предусмотрительно спрятала у себя на груди, когда меня брали в плен (в подобных обстоятельствах карманы менее надежны):

20

«Закон о подозрительных» был принят Конвентом 17 сентября 1793 года. Этот закон предписывал местным органам власти следить за действиями людей, ненадежных в политическом отношении, заключать их в тюрьму и предавать суду Революционного трибунала.

— Гражданин тюремщик, это тебе, но при условии, если окажешь мне услугу. Пойди и найди гражданина главнокомандующего, расскажи ему, что я девушка, и что я прошу снисхождения к своему полу. Пусть он отдаст приказ срочно покончить с этим делом, и пусть я пойду перед своим дядей.

Этот Жан-Бар не был злым человеком. Он растерянно посмотрел на меня, оттолкнул руку, протягивающую ему часы, а удаляясь, сделал жест, будто вытирает глаза обшлагом рукава своей куртки.

На следующий день утром моего дядю и меня позвали к генералу Карто. [21] Он сидел за столом в обществе своей жены, они как раз заканчивали завтракать. Это был человек высокого роста и самого воинственного вида, что подчеркивали его мундир, широкие отвороты и нашивки генерала Республики. Его огромные черные усы контрастировали с удивительной бледностью кожи. Говорили, что он не очень умен, но я не хочу так плохо судить об этом человеке; что я могу утверждать, так это то, что никогда такие черные глаза не выражали больше благородной искренности и решимости. Его жена была высокой блондинкой, мягкой и очень правильно сложенной, весь ее вид наводил на мысль о доброжелательности и понимании.

21

Карто, Жан-Франсуа (1751–1813) — бывший художник, дивизионный генерал. Командовал армией, осаждавшей Тулон, был сменен генералом Доппе.

Едва дверь открылась, он сказал мне:

— Подойди, я знаю твою историю. Ведь это ты, гражданка, произвела выстрел из пушки, это ты так плохо обошлась с моими аллоброгцами. А, знаешь, ведь ты героиня!

Несмотря на суровость голоса, такое начало мне польстило. Я осмелела, встала в позицию канонира, прищурилась, засунула большие пальцы за пояс штанов и посмотрела генералу Конвента прямо в лицо.

— Ах, вот как! — продолжил он. — И что они тебе сделали, мои аллоброгцы, чтобы так на них сердиться?

— Это негодяи, — ответила я, — поджигатели домов, которые грабят и насилуют…

Юная девушка повторяла, особо не понимая, что говорит, то, что она много раз слышала в пресыщенном буржуазном обществе в Авиньоне. Генеральша улыбнулась, генерал же лишь пожал плечами.

— Федералисты, — сказал он, — тебя плохо настроили. Они завели тебя в скверную ситуацию. Ты так молода; не находишь, что обидно было бы умереть?

Я сделала движение головой, которое можно было трактовать по-разному.

— Ты храбрая. Не кажется ли тебе, что было бы лучше сражаться за Родину, служить Республике и Конвенту? Ну, как, ты пойдешь с нами?

— Невозможно, гражданин генерал.

— Почему?

— Потому что твоя Республика — это толпа убийц, потому что твой Конвент убил короля.

— Да ты просто бешеная. Ты сошла с ума.

И тут в разговор вступила генеральша. Она попыталась переубедить меня, начав излагать мне свои здравые идеи. По окончании этой проповеди генерал, поглаживая усы, сказал:

— Послушай, да или нет. Возвращайся в тюрьму, и черт с тобой, тогда я умываю руки, или присоединяйся к аллоброгцам, в этом случае я дам тебе возможность выбрать лучшую лошадь в моей конюшне.

Я не была пропитана закостенелым роялизмом; но дух противоречия и женское самолюбие взыграли во мне, меня задела эта манера давить на меня; к тому же канонир федералистов испытывал некоторое затруднение и не мог просто так взять и повернуть в другую сторону, что в глазах его первых товарищей по оружию выглядело бы не очень славно. Я попросила разрешения посоветоваться с моим дядей.

Бедняга все слышал из-за двери, которая оставалась полуоткрытой. Когда я подошла, он выглядел бледным и осунувшимся. Он живо и с силой обнял меня.

— Мое дорогое дитя, это сам бог посылает тебе спасение. Бог не хочет, чтобы ты умерла. Соглашайся, немедленно соглашайся.

Он поцеловал меня в лоб и втолкнул обратно в комнату. Я медленно подошла к столу.

— Гражданин генерал, я требую от тебя выполнения еще одного условия.

— Какого?

— Я требую свободы для моего дяди.

— Хм! Повезло ему иметь такую племянницу. Впрочем, ладно. Договорились.

— А теперь, прежде чем окончательно ударить по рукам, посмотрим на лошадей, из которых, как ты обещал, я могу выбирать.

Карто расхохотался. Генеральша сказала моему дяде, чтобы он вошел. Она сама налила нам великолепного бордоского вина. На этот раз я была вынуждена подбодрить моего дядю и заставить его чокнуться; эмоции лишили его слов и практически парализовали.

Потом мы все четверо спустились в конюшню. Там я присмотрела себе красивую кобылку серой в яблоках масти (потом мне показалось, что ее специально дрессировали для службы гражданке-генеральше). Мой выбор пал на нее.

— Эта лошадь твоя, — сказал мне генерал, — инструктор научит тебя на нее садиться. Пока же держись за пятый повод.

Мне пришлось объяснить эту старую шутку, такую популярную тогда в казармах, но которую я слышала впервые. [22]

Вскоре я была одета в униформу аллоброгцев: зеленая конно-егерская куртка, зеленые обтягивающие панталоны, полусапоги с кисточками, каска из черной кожи, украшенная меховым гребнем и султаном. Мой дядя получил похожую униформу, но у него были нашивки фурьера. [23] Бывший су-лейтенант королевской армии сделал оригинальный шаг в плане продвижения по службе. Потом речь зашла о том, чтобы дать мне боевое прозвище. Остановились на Сан-Жен, [24] это имя предложил су-лейтенант Шатель.

22

По всей видимости, суть шутки заключается в том, что если оголовье было двойное (то есть во рту у лошади было две «железки» — мундштук и трензель), то тогда и повода было не два, а четыре. Каждый повод на вид как бы один, только на самом деле это два ремня, соединенные с помощью пряжки. Для управления лошадью это важно: правый повод, левый повод… Таким образом, «пятый повод» начинает звучать, как «пятая нога», «пятое колесо» и т. п. Что-то типа того, когда новичку предлагают продувать макароны, прежде чем класть их в кастрюлю. Сказать новичку: «Держись за пятый повод», и он будет, бедный, этот повод искать. Смешно…

23

Фурьер — военнослужащий младшего командного (унтер-офицерского) состава, исполняющий роль ротного или эскадронного квартирьера и снабжающий роту или эскадрон фуражом и продовольствием.

24

Сан-Жен (Sans-Gene) переводится с французского, как «Бесцеремонность».

— Уверяю вас, — сказал он, — когда мы взяли ее в плен, она с нами ни секунды не церемонилась, называя нас подлецами за то, что мы собирались убить двух врагов, прекративших сопротивление.

Мои послужные списки свидетельствуют, что мое добровольное вступление в Аллоброгский легион состоялось 9 июля 1793 года, когда им командовал полковник Пинон. [25]

Когда Авиньон был в полной мере наказан и Карто счел себя достаточно сильным, чтобы идти на Марсель, он перешел через Дюране. Аллоброгские разведчики, в число которых входила и я, каждый день приводили в штаб пленных федералистов; большинство из них были богатые городские буржуа, которые, побросав ружья и мундиры, пытались спрятаться в бедных хуторах или одиноко стоящих лачугах. Я пользовалась благосклонностью, которую продолжал проявлять ко мне главнокомандующий, чтобы вызвать у него к этим несчастным чувство милосердия.

25

Пинон, Жан-Симон-Пьер (1743–1816) — бывший лакей Людовика XVI, офицер национальной гвардии, полковник (1793), бригадный генерал (1794). В 1801 году был удален из армии по подозрению в получении взяток за освобождение призывников от воинской службы.