Воспоминания о русской службе
Шрифт:
ДЕЛЕГАТ ЗЕМГОРА
Вскоре после переезда из Царского Села в Петербург тамошнее губернское земство предложило мне поехать в Москву делегатом петербургского земства и там принять участие в работе Всероссийского земского и городского союза. {126} Эта гигантская организация состояла из делегатов всех российских городов и земств, и в задачу ее входило обеспечение армии, полевых лазаретов, госпиталей, полевых и народных кухонь всем необходимым. Соответствующие средства добровольно предоставляли земства и города. Кроме того, союз работал по договорам и заказам военного интендантства. Во главе союза стоял бывший депутат Думы, а затем первый президент республики — князь Львов {127} . Он умел добиться единомыслия среди всех работающих с ним крайне правых и крайне левых и заставить их действовать сообща. Именно поэтому после отречения императора все партии избрали его главой Временного правительства. Преданный царю, он все же решился принять этот пост, но всеми силами стремился провести общенародный плебисцит по поводу того, что должно статься с Россией после отречения Государя и его брата Михаила и какую форму правления примет империя. В Москве Львов был на месте, умело решая чисто экономические проблемы, но ему недоставало политического таланта и энергии, чтобы объединить массы, освободившиеся от оков царизма, обуздать их, вести и оградить страну от влияния экстремистских элементов. Едва приняв пост председателя правительства, он был отодвинут на второй план Керенским и его партией, и ему пришлось выйти из состава правительства. Когда я приехал в Москву и познакомился с пестрым обществом центра, где собралась буквально вся тогдашняя Россия, когда
СНАБЖЕНИЕ ЛАЗАРЕТОВ ПРОВИАНТОМ ИЗ СИБИРИ
Поздней осенью 1914 года я приехал в Москву и остановился в гостинице «Славянский базар». Я любил завтракать в тамошней закусочной, одной из лучших в Москве. Собиралось там и большинство высших армейских чинов, временно откомандированных с фронтов. И вот в феврале 1915 года, когда я завтракал за своим обычным столом, ко мне вместе со своим адъютантом подошел принц Ольденбургский, поздоровался и спросил, что я делаю в Москве. Я рассказал, что как представитель Петербургской губернии участвую в работе Земского и городского союза. Принц выслушал это с неодобрительным видом и сказал, что для меня есть дело получше, чем слушать разглагольствования красных да заниматься подрывной деятельностью, а затем предложил мне войти в его организацию и поехать в качестве его уполномоченного в Сибирь, которую, как ему известно, я хорошо знаю. Оттуда надобно наладить снабжение всех военных госпиталей и лазаретов провиантом. Принца Ольденбургского император назначил начальником всех военных госпиталей и лазаретов, предоставив ему неограниченные полномочия, которыми он пользовался в полной мере и с успехом. Страх и ужас врачей и всех своих подчиненных, принц работал не покладая рук и требовал от них того же. В санитарном деле он имел большой опыт, и буквально ничто не укрывалось от его внимания. Он замечал любое упущение и неумолимо наказывал. Зная эти замечательные качества принца, я все же колебался, потому что еще в 1898 году имел по его милости крупные неприятности. Принцу требовалось тогда много строительного материала для постройки в Петербурге большого народного дома и бактериологического института, и, зная, что мне нужен капитал для моего предприятия в Александровке, он предложил мне ипотеку {128} , причем я, невзирая на весьма умеренные цены, должен был обязаться соблюсти определенные сроки поставок. Я привел в движение все рычаги, но неудачи следовали одна за другой. Когда я поставил об этом в известность моего компаньона, принца Ольденбургского, он настоял на точном исполнении договорных условий. Убытки оказались настолько велики, что все мое дело застопорилось и я едва не разорился.
Предложение принца отправиться во время войны в Сибирь его уполномоченным было для меня очень кстати, ибо таким образом я мог расстаться с организацией, которая не вызывала у меня симпатий. Вдобавок передо мною вновь открывалось обширное поле деятельности, да еще в Сибири, всегда вызывавшей у меня интерес. Тем не менее я попросил дать мне время на размышление. Мне не хотелось снова попасть в личную зависимость от принца. Однако его это не устраивало, и он нетерпеливо потребовал, чтобы я уже во второй половине дня пришел в его московскую канцелярию для получения полномочий и инструкций, а на следующий день отбыл в Сибирь. Правда, в конце концов он все же согласился сутки подождать, так как для Сибири у него нет другого человека, которому он может вполне доверять и который так хорошо знает тамошний край, как я, и, он уверен, самостоятельно выпутается из любого сложного положения. Он предоставит мне полную свободу действий, просит только, чтобы его госпитали и лазареты хорошо и своевременно снабжались всеми дарами Сибири. После этого разговора я пошел в Сибирский банк {129} , директора коего, Соловейчика, прекрасно знал. Невзирая на мои сомнения, Соловейчик очень одобрил эту идею и посоветовал создать в Сибири новую большую организацию не в качестве сотрудника принца, а в качестве частного предпринимателя, но обеспеченного всеми полномочиями принца Ольденбургского. Когда я возразил, что для этого, наверное, понадобится большой капитал, которого у меня нет, Соловейчик предложил неограниченный кредит в своем банке. Процедура предусматривалась такая: я сам или мои многочисленные сотрудники будут закупать в Сибири продовольствие и грузить в вагоны. После отправки вагонов коносаменты {130} , т. е. фрахтовые обязательства, представляются в банк, каковой сразу выплачивает мне согласованную сумму, а после сдачи поставки принцу получает от него деньги. Если принц не примет поставку, банк определит ее в другое место, причем прекрасно оправдает все расходы, так как заработает на разнице в ценах между Сибирью и Европой. Самое сложное — доставить провиант из Сибири. Цены для принца Ольденбургского, установленные заранее, на 15% ниже, чем для других направляемых в Сибирь закупщиков из различных организаций, городов и интендантства. Мне такого рода контракт казался весьма рискованным, ведь для меня добавлялись еще и закупочные и экспедиционные издержки. Соловейчик успокоил меня, заявив, что закупки обойдутся мне вдвое дешевле, чем всем другим, и впоследствии оказался совершенно прав. Благодаря банковскому кредиту я, разумеется, всегда мог платить наличными деньгами или меновым товаром. Остальные же закупщики платили так называемыми ассигновками, т. е. чеками, которые продавец, чтобы получить свои деньги, опять-таки должен был представить в казначейство или в Имперский банк. Вдобавок из полученных денег ему приходилось платить комиссионные уполномоченному. А поскольку продавцы были, как правило, простые крестьяне или кочевники, в большинстве неграмотные, да и робеющие перед властями, они, понятно, предпочитали покупателей, которые не чинили им подобных сложностей. С нами они точно знали, что получают, ведь мы платили золотом, серебром, ассигнациями или же меновым товаром, доставлявшимся из Москвы в порожних вагонах. Принц Ольденбургский был весьма удивлен моим контрпредложением, сделанным после консультации с директором Сибирского банка, но, осознав его правильность, снабдил меня широчайшими полномочиями. Теперь предстояло создать обширный, безупречно функционирующий аппарат, который будет осуществлять закупки и экспедицию не бюрократически, но коммерчески.
В сердце Сибири, в Новониколаевске (большевики переименовали его в Новосибирск), расположенном на пересечении великой Сибирской магистрали, Алтайской железной дороги и огромной реки Обь, я устроил себе центральную контору. Находясь там, можно было привозить товары со всех сторон: с востока — зерно (овес, рожь), из Монголии — мясо, с севера — дичь, из южного Семипалатинска — пшеничную муку и пшеницу, с больших рек и озер — рыбу. Далось мне и набрать очень дельных сотрудников — секретаря из Киева, который одновременно был юристом и улаживал правовые сложности с властями; бухгалтера, присланного Сибирским банком; трех артельных кассиров, которые, действуя по уставу артели, были людьми абсолютно честными; мясника, закупавшего скот в Монголии; рыботорговцев и вообще сибирских торговцев разного толка. Кроме того, к числу сотрудников моей организации принадлежали железнодорожный техник с группой слесарей и подсобных рабочих, а также более полудюжины сноровистых служащих для сопровождения составов в Петербург; их называли смазчиками, ибо в их задачу входило заботиться о том, чтобы по дороге ни один вагон не «перегрелся», а предотвратить это можно было, только «подмазав» старших проводников, начальников станций и прочий железнодорожный персонал. Взятки — от трех до ста рублей, в зависимости от должности и важности железнодорожника — составляли в совокупности значительные суммы и к концу зимнего сезона (перевозки осуществлялись только зимой, в морозы) достигали примерно 100000 рублей. Техник-путеец со своими слесарями в специально оборудованной ремонтной мастерской обеспечивал починку поврежденных вагонов. Мы заключили юридический договор с железнодорожной администрацией, чтобы все незначительно поврежденные
вагоны направляли в нашу мастерскую. Тогда после ремонта они оставались исключительно в нашем распоряжении, поэтому перевозка могла осуществляться бесперебойно. Мои конкуренты, чьи дела шли не так гладко, злились на наши успехи и зачастую подвергали нас нападкам. Я же мог выполнить все свои обязательства и испытывать удовлетворение, потому что во время великой войны сослужил добрую службу страждущему человечеству. Революция 1917 года резко оборвала эту мою деятельность.Как я уже говорил, поставки осуществлялись только в холодные осенние и зимние месяцы, примерно с конца сентября до конца марта, почти все экспедировалось в замороженном виде, даже яйца и молоко. В остальное время года можно было перевозить разве что муку и зерно. Чтобы осенью все работало как часы, требовалась хорошая подготовка. Закупщики скота выезжали в монгольские степи к забайкальским бурятам, где приобретали целые стада рогатого скота и овец.
Нередко по моему распоряжению торговля происходила путем обмена, при этом важную роль играли китайское серебро и кораллы, из которых делали украшения. Если платежным средством служила мануфактура, ее отмеряли не метрами, а шагами. Животных опять-таки продавали не по числу голов, а по площади, занимаемой стадом. Строили загон в форме клина и без разбору загоняли туда скот, обычно 50–60 голов. Суеверный кочевник полагает, что от пересчета скот гибнет. Заключив сделку, продавец должен был еще и перегнать стадо в определенное место, нередко за 500–600 километров, откуда мы его затем забирали. Такой перегон был, по сути, затяжным выпасом, стадо паслось и так продвигалось вперед, а погонщики следили, чтобы ни одно животное не отбилось. Им приходилось выбирать дорогу так, чтобы, по меньшей мере, раз в день скот имел возможность напиться, заботились они и о подходящем месте для стоянки. Если большой отрезок пути пролегал по тайге или солончакам, в эти места надлежало загодя завезти фураж, чтобы животным всегда хватало кормов и они не отощали и не обессилели. Вот почему сопровождающие обязательно должны были хорошо знать местность и выбирать оптимальный маршрут. Когда скот прибывал к железной дороге, там уже были развернуты передвижные бойни и подвезен фураж. Животных забивали, замораживали и подвешивали в вагонах. В оттепель мясо засаливали в бочках. Я так четко отладил свою организацию, что все эти трудности преодолевались с легкостью и расчеты с принцем Ольденбургским шли без помех.
РЕВОЛЮЦИЯ
Зимний сезон 1917 года как раз закончился, последние составы еще находились в пути, сам я уже прибыл в Петербург. Моим людям осталось завершить дела и последовать за мною. Уже в Петербурге меня настигло известие, что император, которого ожидали в столице, был задержан в дороге левыми элементами и принужден к отречению от престола. В Петербург его привезли пленником. На следующий день взбунтовались войска, и наряду с правительством князя Львова образовалось красное правительство кадетов во главе с Керенским. Когда из Сибири прибыли мои люди, и меня, и их тотчас арестовали. Утверждали, что мы изменники родины и закупленное в Сибири продовольствие отсылали от имени принца Ольденбургского через Финляндию в Германию. Нас привели к городскому голове, назначенному советами солдатских депутатов, но, к счастью, оказавшемуся давним моим знакомым, бывшим армейским полковником. Он тотчас отпустил и меня, и моих людей, только оставил для инспекции наши книги и документы. Поскольку наши расчеты были произведены еще в Сибири, я в этих документах более не нуждался.
С принцем Ольденбургским я с начала революции уже не виделся. Одновременно с отречением императора он был снят со своей должности. Временное правительство Керенского отказалось полностью оплатить счета, представленные Сибирским банком. Впоследствии я узнал, что у банка удержали 96 000 рублей. Тем не менее банк хорошо заработал и легко примирился с этим убытком.
Часть 6
В ХАОСЕ СИБИРСКОМ ВЛАСТИ БОЛЬШЕВИКОВ
БЕГСТВО НА ВОСТОК
Я был убежден, что ни при временном правительстве Львова, ни при сменившем его правительстве Керенского в России порядка не будет и надвигается коммунизм, а потому еще в марте 1917 года решил, не теряя времени, выехать из страны — через Сибирь и Японию добраться вместе с семьей до Гонолулу и там выждать, как сложится ситуация в мире. Деньги, чтобы хоть несколько лет прожить за пределами России, у меня были. Кроме старшего сына Альфреда, которого отряд матросов, откомандированных в Пинские болота для укомплектования экипажей маленьких канонерских лодок, в первые же дни войны выбрал комиссаром, вся моя семья была в сборе. Мой сын Александр на фронте под Бобруйском заразился холерой и вернулся домой. Мы ликвидировали квартиру, мебель отдали на хранение. С собой взяли только ценности и серебро да двух собак — очень ценного английского пойнтера моего сына и породистого буля, купленного у польских беженцев, которые приобрели его на парижской выставке. Получить большое купе до Сибири, в котором могли бы разместиться мы все, оказалось очень трудно, но в конце концов мы выехали на восток.
В Иркутске моя дочь заболела воспалением легких. Это заставило нас сделать там остановку до тех пор, пока она не поправится. Акки тоже был еще очень слаб и покинул нас уже в Новониколаевске, поехал в Семипалатинск, на юг Алтая, к своему другу, г-ну фон Курселю, служившему главным инженером в одной из английских золотопромышленных компаний, и собирался отдохнуть и поохотиться в тамошних горах. Врач дочери посоветовал на время отвезти в горы и ее, там ее легкие полностью исцелятся; лучше всего поехать в Немал, калмыцкий поселок на Катуни, на северо-западе Алтая, в Бийском уезде. Это был маленький климатический курорт, где летом собиралось человек сто отдыхающих — они пили кумыс и наслаждались поистине чудесным целительным горным воздухом. Поднявшись еще чуть выше, можно было принимать сеансы горного солнца. Чтобы добраться до уединенного горного Чемала, нам предстояло вернуться приблизительно на 2 000 верст. Мы устроились в доме единственного в поселке коммерсанта, купили шесть верховых лошадей (иных средств передвижения там не было) и могли совершать дивные вылазки в горы. Акки присоединился к нам, и мы провели там два чудных месяца. Дети быстро поправлялись, так что в начале августа мы намеревались двинуться дальше на восток. Путь наш вел через Иркутск, где мы оставили все, что не было предметом первой необходимости, а ценности депонировали в Сибирском банке.
В Чемале находился тогда человек, с которым я прежде, при закупках, имел неприятную встречу: он пьггался меня обмануть, но просчитался и потерял несколько тысяч рублей. Теперь, когда он снова встретил меня, злость его ожила, хоть он и виду не подавал. Он предложил мне партию соболиных шкурок по чудовищно высокой цене. Я отклонил предложение, и он сказал, что ведь это удобная оказия загладить причиненную ему несправедливость. У меня, разумеется, не было ни малейшего желания возмещать ему таким способом убытки, в которых он сам же и виноват. И он принялся натравливать на меня семьи тамошних солдатских депутатов. Поскольку мы, особенно мой сын, очень часто совершали экскурсии в горы — сын в сопровождении охотников-калмыков исчезал порой на целые недели, — он пустил слух, будто мы переправляем бежавших из плена немцев, в первую очередь офицеров, через Алтай, Монголию и Китай в Шанхай. Мы-де организовали туда регулярное почтовое сообщение и пользуемся секретной телефонной и телеграфной связью. Он показывал людям старые газеты, где в те времена, когда я еще работал для принца Ольденбургского, распространял обо мне всякие небылицы. Вроде того, что я делаю закупки не для России, а для Германии и через Финляндию переправляю к немцам. Ему удалось убедить отдел контрразведки в Омске, где тогда располагалось центральное армейское управление, арестовать нас и под строгим конвоем отправить в Бийск, ближайший уездный город в 300 верстах от Немала.
В БИЙСКЕ И БАРНАУЛЕ
Меня и сына тотчас отвезли в тюрьму и посадили в одиночные камеры, жену и дочь держали под стражей в единственной местной «гостинице», а по сути — грязной дыре. Один из солдат постоянно находился с ними в комнате, но у него хватило деликатности ночевать на тюфяке у двери, да и вообще он вел себя не по-хамски. Лошадей нам пришлось оставить в Чемале, только лошадка дочери — маленький иноходец, прекрасно обученный ходить по горам, — увязалась за нами как собачонка. Дежурный солдат ухаживал за нею и разрешал Ирене верхом ездить к реке, где был лошадиный водопой. По счастливой случайности надзиратель большой тюрьмы, стоявшей за чертой города, оказался моим давним подчиненным из тех времен, когда я при бароне Корфе работал в Каре. В ту пору он был надзирателем в Хабаровке. Я сам его не вспомнил, а вот он меня узнал. Этот человек делал все, чтобы облегчить нам заключение, позволил питаться за свой счет и по нескольку часов в день гулять в тюремном дворе. Между тем некий полковник Генерального штаба искал по всему Алтаю якобы проложенную нами дорогу. Поскольку найти ее он, понятно, не смог, а в изъятых у нас бумагах никаких отягчающих улик тоже не обнаружилось, примерно месяца через два нас выпустили на свободу.