Воспоминания о Штейнере
Шрифт:
И этот шаг у доктора — вздох о "Разбойности": перед нами, с кафедры; и установление по — новому связи с нами (наш "Новый Завет" с ним).
Нельзя не ответить!
Возвращаясь с 3-й лекции, я был почти в беспамятстве от необходимости "ответного шага". Жизнью ответить? Но — как? Надо и слово ответа, как первой буквы: слова жизни. И почти безумный жест, подобный движению "оно" к Иордани, шевельнулся во мне.
Все как бы вскричало: к "Иордани"! Сию минуту! Если не к Иордани, то хоть к "И": жест к "Иисусу". Встало: первое "И" — в докторе, отдающем нам в руки СОБЫТИЕ своих знаний; ответ: отдача себя его делу: до дна, в обряде громкого "ДА" доктору. Не сомневался: другие ответят; вопрос был в моем лишь ответе — "Сию
Я так и сделал; оно запечаталось, а на другой день передать не смог (по безумию его содержания); так оно и утонуло — в боковом кармане сюртука.
Судьба поступила странно.
Не забуду последней лекции; выхваченным из себя переживал Иерусалим; он — кончил; душа, близкая мне в то время, толкнула меня под руку: "Посмотри на М. Я.". Она сидела, повернувшись от эстрады, с огромными глазами, из которых лились слезы; и — посмотрела на нас (так он говорил); глаза — встретились.
Доктор кончил.
И М. Я. подошла к нам: не помню, что говорила; доктор с противоположного конца залы, взглянул на нас наискось, бросил разговор — и — наперерез — бегом почти пересек залу; с лицом, приближенным к лицу, нас обоих хватая за руки, держа одною рукою одного, другой — другую — скороговоркой, взволнованно, заглядывая снизу вверх в мои глаза, спрашивал меня: "Ну? Что?.. Можете ли вы принять этот курс?" Говорил же о ЖЕСТЕ курса. М. Я., увидев его таким, просияла, махнув рукою; у нее вырвалось: "Ну, — как я рада!" И она покинула нас. Я, вспомнив, что ответ — в кармане, опустил руку, вынул письмо, подал доктору: "Вот — ответ!"
Здесь — судьба моей жизни!
Одна из особенностей состояния, которое будет охватывать то того, то другого (уже охватывает!): без осознания и без умения вскрытия часто; неузнанное, оно будет схватываться с несоответствующей предметностью.
Выражу состояние субъективно.
Мир вдруг предстает отваливающимся от… себя самого; содержание, смысл предметов, как камни, ломая "ДНО" предметов, тонут в "ТЕМНОМ" ничто, оставляя разлом предметов; и — дико, странно, пусто, недвижно, бессмысленно.
"Я" — в ничто, в безжизненном мире, освещенным ясно сознанием бессмыслицы.
Вдруг … — сознание настигнуто внепредметным волнением, как бы… со спины, как бы уму непостижимою властью, взворашивающей бытие в его корне, доселе утаенном; настигает как бы гонец, ввевающий весть сквозь память о прошлом, после которой вы в небывалом положении, из которого вытекает небывалое узнание, бьющее, как молот: ваше "я" вскрылось вам из мира памяти; молниеносно становится ясным: — в восприятиях себя от первого мига сознания недовоспринялась связь восприятий; что было бы, если б видели конгломерат "уши", "нос", "глаз", не сложенный в "лицо"; и слышали б звуки алфавита, не слагающиеся в глагол речи. Вы имели восприятие в себе россыпи картин, слагающих память, без целого их, без "лика" целого (так нам дана память о "Я"); до сих пор вы видели себя рождением от Николая Бугаева и Александры Егоровой, на Арбате в 1880-м году, но во всех перипетиях вырастания недовоспринимали чего — то, что все меняет; например: вы помните ваше первое обращение к матери: "Мама!" Слышите ответ: "Сынок!" И не довоспринимаете, что не "сынок", а "ПАСЫНОК". Вдруг это открылось через "33" года после вашего рождения, в октябре 13-го года; прибавилось "ПА", меняющее все, — сразу, во всех картинах воспоминаний; они, как пелена, слетают: появляется лицо целого, в нем революция биографии; "Не сын, а — приемыш, не родился в Москве: никогда не родился: всегда пребывал… в лике "Я"".
И этот лик — Иисус!
Но и последнее сознано не нашим сознанием, не спустившимся [а недопустившимся] в голову высшим; оно — над головой еще; в голове же и в сердце даже нет сознания, — а схваченность [охваченность]
вестью, недооткрытой: — — в воспоминаниях открылись тайные двери; и сквозь них всех, как из коридора, из "до" — рождения, из бессмертия в прошлом, кто — то подходит, от чего все смещается; и "ДИКИЙ" мир перед глазами еще диче, страннее, пустее; ГЛАГОЛ, его перерождающий, — будет из наших уст; а пока уста — немы; весть идущего не достигла центра сознания: довспомнить! Но уже как бы:— "Все вспомнил!"
Пытаешься обернуться назад, за спину, и глазами видишь: ту же картину разбитого мира.
В противовес и ей, и вести из — за спины, — из глубин существа, даже не из сердца, а из — за сердца, в котором ТОЖЕ дверь открыта, но как бы из будущего — теплый свет: ЛЮБВИ ВПЕРВЫЕ! И вещи как — то по — новому названы; смотришь в свет, глазами, повернутыми внутрь, в лабиринты уже, как в коридоры, видя, как из — за сердца, становящегося впервые светом миру — ширится весть? но весть — будущее.
Так миг — молния, ударив по середине "Я", явлен в ДВУХ, одновременных потоках, летящих друг к другу, как ветер на ветер, как ветер… сквозь ветер.
Но узнания… недоузнаны…
Недоузнанные приходят; недоузнанные уходят.
Прошлое — коридор, в котором бывшее содержанием и предметным центром воспоминаний, стало как только орнамент стен прохода в… самое НАЧАЛО НАЧАЛ, откуда идет… Друг; забытый и проспанный: до сна — знакомый; с ним [и] была задумана жизнь вместе с Арбатом и с мигом "рождения"; она стала игрою в жмурки. Но Друг идет сорвать повязку.
Одновременно: содержание жизни сердца, бьющего настоящим — только стены с открытой дверью: вместо артерий, несущих кровь, — вся вселенная, льющая свет самоочевидности: "Я и мир — одно: во внутреннем тепле и внутреннем свете".
Кончилось странствие; и — маскарада вещей: нет!
След застигнутости подлинным прошлым (как со спины) пересечен следом подлинного будущего, восходящего, как солнце в сердце: прошли испытания!
А глаз видит — разбитый мир; и рассудок, скинутый, как шапка, продолжает действия своей трезвости; он — отмечает: мир не преображен; скорее — доломан; и застигнутость "вестью" — ни экстаз, ни даже схождение высшего "Я", ни что — нибудь иное, ведомое, как слово; и менее всего это — "мистика".
Тут происходит экзамен трезвости; тут опасность связаться с ассоциациями особенностей "Я", штампов книг, приобретенных навыков; и надо знать: в следующий миг — в миг возврата в обычные миги — к недоузнанной вести запросятся не здоровье каждого из нас, а наши болезни; они обовьются, как змеи, они прилипнут; они вырвут эликсир жизни и он станет: последней отравою.
Выход из мига [из мира]: бой с болезнями; и этот бой — терновый венец!
Скажу — заранее: иные понесут память о случившемся, как процесс неправого самообожествления "Я"; и выйдут в жизнь… новыми Нарциссами; иные же вообразят себя антихристами (ведь и Антихрист будет иметь эту встречу с идущим к нам "мигом"; в ней он и самоопределится); а несчастные больные в половом отношении тут — то и будут черпать новые возможности к углублению в себе болезни.
Но надо знать: в существе времени уже нормально кажущееся безумие настига "мигом", в котором великое счастие дано в ОДНОМ с великим несчастьем. Надо со страхом и трепетом такие миги нести, не роняя их, то есть, не связывая с ними ассоциаций ложной учености, мистики, собственной дефективности, которая так и полезет к нему: обвиться змеей. Его надо таить от слов и образов; но и знать: в нем постигаем [настигаем] уже и ближний; надо учиться различению ближних, как имеющих и неимеющих знание об этом… недоузнании, ибо имеющий для имеющего не может долго остаться скрытым, ибо знание об этом — достоверность, достоверно друг на друга открывающая глаза; она и есть основа отбора людей для исхода… в страну обетованного, и для особых, невыразимых искусов и страданий пути по пустыням.