Воспоминания воображаемого друга

— Я рад, что ты выбралась, — говорю я.

Мне не хочется, чтобы она боялась, а мои вопросы могут ее напугать, но мне все равно нужно спросить еще кое о чем.

— Ты видела маму и папу, когда выбралась из машины?

— Нет, — говорит девочка.

— Как тебя зовут?

— Не знаю, — отвечает она, и голос у нее становится грустным.

Я понимаю, что девочка сейчас может заплакать.

— Послушай. Ты — особенный друг. Воображаемый. Это значит, что только она может тебя видеть и слышать. Ты была ей нужна в той машине, когда ей было страшно. Вот почему ты сейчас здесь. Но все будет хорошо. Ты просто должна подождать, пока она не проснется.

— А почему ты меня видишь? — спрашивает девочка.

— Потому что я такой же, как ты, — отвечаю я. — Я тоже воображаемый друг.

— О! А где твоя воображаемая девочка?

— Мой друг — мальчик. Его зовут Макс, но я не знаю, где он сейчас.

Девочка внимательно смотрит на меня. Она ничего не говорит, и я жду. Я не знаю, что еще ей сказать. Мы просто смотрим друг на друга, а прибор возле кровати девочки пикает и гудит. Кажется, мы молчим целую вечность. Я заговариваю первым:

— Я потерял своего друга. Но я его ищу.

Маленькая девочка, не отрываясь, смотрит на меня. Ей всего один день, но я знаю, о чем она думает.

Она думает, что я плохой друг, если потерял Макса.

— Мне надо идти, — говорю я.

— Хорошо. А когда она проснется?

— Скоро, — говорю я. — Ты просто жди. Она скоро проснется.

И, не дожидаясь, пока девочка скажет еще что-нибудь, я проползаю под занавеской назад, в палату. Совсем рядом еще одна закрытая занавеска, но я знаю, что Ди там нет. Это детская больница. Во взрослой больнице, наверное, тоже есть такая палата, и Ди, наверное, лежит там.

Я думаю о том, что Макс сейчас тоже может быть совсем один, как девочка за душевой занавеской. Ее мама и папа не сидят рядом с ее кроватью. Может быть, они тоже пострадали.

Может быть, даже умерли. Но я не думаю о таком, потому что думать о таком слишком страшно.

Ну, у нее хотя бы есть воображаемый друг. Пусть она еще не придумала ему имя, но она не одна.

Я все думаю о том, что сказала мама Макса.

«Я надеюсь, что с ним Будо».

Но я не с Максом.

С девочкой в больнице сегодня останется воображаемый друг. А Макс один. Он жив, потому что я тоже жив, а еще потому, что это было бы слишком страшно.

Но он один.

Глава 30

Мама Макса все время плачет. Она плачет не потому, что ей грустно. Она плачет потому, что ей страшно. Так плачут маленькие дети, если не могут найти маму.

Хотя на этот раз мама не может найти ребенка.

Папа Макса ее обнимает. Он ничего не говорит, потому что ему нечего сказать. Слез у него нет, но я знаю, что он плачет молча.

Я привык думать, что есть три вещи, хуже которых нет на свете:

1) столкнуться с Томми Свинденом;

2) идти в школьный туалет;

3) исчезнуть.

Теперь я думаю, что хуже всего:

1) ждать;

2) не знать;

3) исчезнуть.

Сейчас воскресный вечер, и это значит, что завтра я могу пойти в школу и найти миссис Паттерсон и Макса.

Если только миссис Паттерсон приедет.

Я думаю, что приедет. Иначе ее могут заподозрить. Если она «плохой парень», то непременно должна приехать в школу в понедельник. Может быть, даже предложить шефу полиции свою помощь.

Наверняка она так и сделает. Она хитрая.

Весь уик-энд я искал Макса, но теперь мне кажется, что я только зря тратил время. Я не знаю, где живет миссис Паттерсон, но я не мог два дня просто так сидеть дома, ничего не делая, и не мог болтаться рядом с полицейскими, потому что они часто вслух (только не при родителях Макса) сомневались в том, что Макс жив.

Поэтому я начал обходить все дома подряд в надежде, что какой-нибудь окажется домом миссис Паттерсон. Я знал, что миссис Грейди и миссис Папарацо живут не очень далеко от школы, ведь они иногда вдвоем приходят в школу пешком, и потому подумал, что, наверное, большинство учителей тоже живут рядом со школой (хотя знал, что миссис Госк живет далеко, на другом берегу реки, и из-за этого иногда опаздывает). Так что я начал искать Макса во всех домах подряд недалеко от школы. Я обходил их по кругу — так мелкие волны расходятся кругами, когда Макс бросает камешки в озеро.

Макс не умеет плавать, но он любит кидать камешки в воду.

Я понимал, что вряд ли так найду дом миссис Паттерсон, но я должен был что-то делать. Я их не нашел. Ни Макса, ни миссис Паттерсон. В каждом доме я видел родителей, которые не теряли своих детей. Они сидели всей семьей вокруг обеденного стола, или убирали граблями листья на заднем дворе, или ссорились из-за денег, приводили в порядок подвал, смотрели телевизор. Все они казались мне счастливыми. Они не знали, что однажды к школе может подъехать миссис Паттерсон и увезти их ребенка.

Монстры — это жуткие твари, но те монстры, которые ходят и говорят по-человечески, еще хуже.

Я хотел вернуться в больницу повидаться со Спун и Саммер, но боюсь, что Саммер будет злиться, потому что я не нашел Макса.

Не знаю, почему я боюсь маленькой девочки ростом с бутылку газировки, но я ее боюсь. Не потому, что она может мне что-то сделать, а потому что боюсь ее огорчить, как Макс боится огорчить миссис Госк, хотя он постоянно ее огорчает, просто не замечает этого.

А еще я боюсь узнать, что друг Саммер умерла и Саммер тоже.

То есть исчезла. То есть ее не стало.

Вчера вечером я зашел на автозаправку посмотреть, не вернулась ли Ди.

Она не вернулась. Салли тоже не было, но я, вообще-то, и не думал, что снова его увижу. Пуля может убить человека, но не обязательно. Но если застрял, как Салли, то можно никогда больше не вернуться на работу, даже просто зайти поздороваться со старыми друзьями.

Я думаю, что на автозаправке никогда больше не будет как раньше. Вчера там работали три человека, но я никого из них не знаю. Поли заходил купить свои лотерейные билеты, и я уверен, что он чувствует примерно то же, что я. Он даже не задержался, чтобы там же стереть защитный слой и посмотреть номера. Поли постоял возле стойки, наверное, секунду, подумал и ушел с опущенной головой.

Это больше не наше место.

Но и не новое место тоже.

Автозаправка больше ни для кого не особенное место. Теперь люди, которые там работают, просто там работают. У девушки, которая работала вчера, был такой вид, как будто у нее на подходе две или три какашки. Лицо у нее было сморщенное и очень серьезное. А другие двое, оба пожилые мужчины, почти не разговаривали друг с другом. И все теперь работают. Никто не дурачится. За стойкой больше нет телевизора. Никто не болтает с покупателями и даже не знает, как их зовут. Ди больше не говорит Салли, чтобы он занялся работой.