Воспоминания. Том 1

3 апреля в Бодайбо Иркутской губернии на Ленских приисках произошли весьма печальные события: после длительной забастовки на приисках при возникших беспорядках местные власти применили оружие, в результате чего оказалось до 200 убитых 4.

Известие это вызвало большие волнения по всей России, печать, конечно, поспешила переусердствовать и представить эти события в сильно преувеличенном виде. В Государственной Думе реагировали на это печальное событие особенно сильно, и почти все фракции предъявили запросы. Дума запросы приняла. Министр внутренних дел А. А. Макаров решил тотчас выступить, не дожидаясь положенного для ответа срока, надеясь этим успокоить разгоревшиеся страсти, но вышло обратное. Страсти еще больше разгорелись от неудачной его речи, вернее, неосторожно брошенной фразы.

Взойдя на трибуну, Макаров обратился к членам Думы со следующей речью: "В общественной жизни бывают события, которые властно овладевают нашими чувствами и вызывают стремление узнать во что бы то ни стало настоящую правду, как бы горька она ни была. Правительство считает поэтому необходимым выступить сегодня с объяснениями по запросам о прискорбных ленских событиях, несмотря на то, что вы приняли запрос только вчера. Я называю эти события прискорбными, так как они повлекли 163 смерти. Ничего, кроме искренней печали, они вызвать не могут, и правительство в этом отношении разделяет чувства Государственной Думы".

Далее министр сказал: "До забастовки на приисках в министерстве не было указаний на ненормальные отношения между администрацией приисков и рабочими, в чем нет ничего удивительного, потому что Ленские прииски находятся в особых условиях: они отстоят за 1800 верст от губернского центра, от которого они к тому же два раза в год бывают отрезаны бездорожьем. Но ваш запрос сводится к обвинению не в бездействии, а в превышении власти. С целью строгого расследования истины генерал-губернатору поручено, несмотря на бездорожье, посетить лично Ленские прииски совместно с прокурором палаты и представителями Министерства торговли. Органы власти обвиняются во вмешательстве в мирную обстановку и неправильном применении оружия. Но протекала ли она на самом деле мирно? Она началась 29 января 1912 г. на Андреевском прииске, где среди других требований было выдвинуто требование 8-часового рабочего дня. К 9 марта забастовало в общей сложности 6000 рабочих, во главе их стал стачечный комитет. Против него в марте было возбуждено преследование по 3 пункту статьи 125 Уголовного уложения за устройство сообщества, возбуждающего к стачке.

Возглас слева: "А закон 2 декабря?"

Закон 2 декабря 1905 г. сделал ненаказуемым самое участие в стачке, а возбуждение к стачке остается уголовно наказуемым. Поэтому возбуждение преследования против стачечного комитета было совершенно правильно, но на практике оказалось безрезультатным вследствие недостатка полиции. Из-за этой недостаточности горный исправник вынужден был отказать и в производстве обысков, и в производстве арестов, о чем прокурор суда и донес министру юстиции. Благодаря такому положению настроение рабочих стало угрожающим и возникло опасение о возможности порчи и даже истребления машин. Из Киренска была вызвана воинская команда и на прииски были командированы весьма известный и популярный в Сибири инженер Гульчинский и ротмистр Трещенков.

Возглас слева: "И этот весьма известен".

В конце марта бесчинства толпы дошли до того, что она останавливала пассажирские поезда, не допуская вновь нанятых рабочих до работ. Инженер Гульчинский старался добиться соглашения администрации приисков с рабочими, но безуспешно. К 1 апреля положение на прииске стало невозможным. Иркутский губернатор, относившийся все время благожелательно к рабочим, вынужден был 2 апреля телеграфировать ротмистру Трещенкову о необходимости арестовать стачечный комитет. Арест произведен в ночь на 4 апреля, а днем 4 апреля произошли события, повлекшие за собой 163 смерти. Во всех трех телеграммах, полученных оттуда, указывалось, что толпа вела себя вызывающе и угрожающе. Поведение рабочих вызывалось не арестом стачечного комитета, а полным сознанием безнаказанности. По словам товарища прокурора, толпа вела себя так, что если бы войска не стреляли, то солдаты могли бы быть сметены толпой. После первого залпа толпа легла, а затем двинулась на солдат с криками "ура". Видя угрожающее поведение толпы, солдаты волновались, требуя разрешения стрелять.

(Шум слева.)

Сделано было еще три залпа. Толпа рассеялась и оставила на месте много кирпичей, кольев, палок. Где же незаконное вмешательство в мирно протекавшую забастовку? Да и вряд ли можно говорить о мирно протекавшей забастовке. Среди 10 арестованных членов комитета 3 были осуждены за пропаганду и принадлежность к Социал-демократической партии. Несколько наиболее важных членов комитета скрылись. Среди них и член Второй Думы Баташов, присужденный к каторге Особым присутствием Сената за принадлежность к военной организации".

Сильный шум слева, возгласы: "Провокация, провокация!"

Затем Макаров перешел ко второй части запроса — о превышении власти и заявил, что оружие было применено правильно, все требования закона были выполнены, и продолжал: "Все телеграммы свидетельствуют о том, что войска были бы смяты, если бы оружие не было применено, и что солдаты волновались, требуя разрешения стрелять. Что сказала бы Государственная Дума, если бы толпа, окружив войска, обезоружила бы солдат? Она сказала бы, что правительство бездействовало. (Одобрение справа.) По дополнительным сведениям с места, целью скопища 4 апреля было захватить оружие у солдат и разгромить народный дом, где сидели арестованные. Воин и оружие нераздельны. Потеря оружия — позор для воина. Войсками не шутят. (Аплодисменты справа.) Когда потерявшая рассудок под влиянием злостных агитаторов толпа набрасывается на войска, тогда войску ничего не остается делать, как стрелять. (Шумные аплодисменты справа.) Так было, так будет и впредь. (Аплодисменты справа.) Глубоко прискорбные события 4 апреля должны лечь, по моему крайнему убеждению, не на тех, кто распоряжался воинской командой, а на агитаторов, уже сидящих в тюрьме, и на трусливо бежавшего Баташова, и на всех тех, кто с ним…" С этими словами министр покинул трибуну при аплодисментах справа и на скамьях националистов и при шиканье и свисте слева.

Объяснения министра не удовлетворили большинства Думы, и слова его "так было и так будет" перетолкованы были совершенно в другом смысле и явились навсегда преградой между ним и Думой. Я не берусь судить о печальных событиях на Ленских приисках, так как боюсь ошибиться в оценке событий. Слишком хорошо надо знать местные условия, чтобы дать справедливое заключение. Одно несомненно, что в Сибирь всегда назначали провинившихся в Европейской России чиновников, то же практиковалось и относительно жандармских офицеров. П. А. Столыпин, и тот грешил в этом отношении: однажды на докладе о непристойных действиях известного жандармского офицера Мясоедова он положил резолюцию: "Перевести его не ближе меридиана Самары". Этот взгляд и губил все дело на окраинах, куда, казалось бы, следовало назначать именно лучших и опытнейших людей, так как им приходилось работать вдали от надзора и проявлять гораздо больше самостоятельности, чем в центральных губерниях, где они были на виду.

28 апреля помощник военного министра генерал Поливанов был освобожден от занимаемой им должности с назначением в Государственный Совет. Отношения его с военным министром Сухомлиновым последнее время становились все более и более натянутыми, по мере того, как популярность Поливанова в думских кругах росла и он стал сближаться с А. И. Гучковым. Сухомлинов, боясь растущего влияния Поливанова и интриг с его стороны, что было вполне возможно, поспешил с ним расстаться. Помощником военного министра был назначен генерал Вернандер, честнейший, но гораздо менее способный, чем Поливанов.

В 1911 г. или в начале 1912-го, не помню точно, в Московскую пересыльную тюрьму с партией арестованных прибыл Леонид Кораблев, присужденный за ряд вооруженных грабежей к бессрочной каторге. Его имя было связано с делом о похищении в Казани из женского монастыря чудотворной иконы Божьей Матери Казанской, и он, как только прибыл в тюрьму, стал делать намеки, что икона вовсе не сожжена, как показал на допросе один из участников ограбления монастыря, и он может указать место, где эта икона находится. Я сначала не обращал внимания на эти разговоры, пока не узнал, что по указаниям Кораблева настоятель церкви пересыльной тюрьмы отец Николай Смирнов ходил на какую-то конспиративную квартиру в Марьиной роще, где ему была показана очень старинная икона Казанской Божьей Матери. Посещение этой квартиры было обставлено большой таинственностью. Отец Николай Смирнов явился на перекресток двух улиц, где его встретили двое и, завязав ему глаза, привезли куда-то, как ему показалось, в Марьину рощу, в какой-то дом, ввели его в комнату, где развязали глаза, затем принесли ему икону и дали осмотреть. Он обратил внимание, что икона была действительно Казанской Божьей Матери, старинная, покоробленная, с обтертыми углами, из которых два верхних, особенно левый, значительно обветшалые; в месте прикладывания к ней — углубление или впадина продолговатой, в ширину, формы; вокруг головы Божьей Матери и Спасителя и их одежды разные орнаменты. Это было 16 марта. По осмотре им иконы его таким же манером, с завязанными глазами, отвели на какую-то улицу, недалеко от Бутырской тюрьмы.

Я высказал и тюремному инспектору, и священнику мое неудовольствие по этому поводу, находя недостойным для сана священника быть орудием какой-то шайки темных личностей, тем более что раз отец Николай Смирнов никогда не видал похищенную икону, то ему нельзя было и судить, действительно ли ему показали подлинную икону. Поэтому я запретил отцу Николаю продолжать принимать какое-либо участие в этом деле. Зная же, что великая княгиня Елизавета Федоровна принимала очень близко к сердцу все дело о похищении иконы, я поехал ей доложить об этом случае. Великая княгиня полагала, что вполне возможно, что икона не была сожжена, а продана старообрядцам, как некоторые полагали, а потому придала значение показаниям Кораблева, который именно и утверждал это. Через некоторое время великая княгиня направила ко мне игуменью Казанского монастыря Варвару вместе с монахиней, очень хорошо знакомой с иконой, которая дала мне подробные сведения об иконе, размере ее, иконописи и т. д. В это же время приезжал ко мне и иеромонах Илиодор, столь нашумевший в г. Царицыне, который вместе с епископом саратовским Гермогеном задался целью восстановить икону Казанской Божьей Матери. Он показался мне не совсем нормальным человеком с блуждающими глазами, но держал себя он у меня вполне прилично и даже скромно. Он сказал мне, что вместе с епископом Гермогеном, сосланным уже в то время, как мне помнится, в какой-то монастырь, они разыскивают икону, и потому он желал бы иметь свидание с ссыльно-каторжным Кораблевым.