Воспоминания
Шрифт:
– Ну-ка, Афанасий Афанасьевич, какой стих в пушкинской "Туче" не хорош?
Фет, не задумавшись, тотчас же спокойно ответил:
– Конечно, "и молния грозно тебя обвивала"…
Тургенев много говорил о Мопассане, восхищался его произведениями и рассказывал о его жизни. Он первый указал на него моему отцу, когда Мопассан еще был начинающим, молодым писателем.
Он дал отцу роман Мопассана "La maison Tellier" {"Дом Телье" (фр.).} и посоветовал ему прочесть его. Но на отца эта книга тогда не произвела впечатления. Произошло ли это от того, что тогда он был далек от всяких художественных интересов, или же от того, что его оттолкнуло слишком грязное содержание
Несколько лет спустя он прочел "Une Vie" {"Жизнь" (фр.).} того же автора, и впечатление было совсем иное13. Он пришел в такой восторг от этой книги, что тотчас же захотел перевести ее на русский язык, и я под его руководством проредактировала этот перевод для издания "Посредника"14.
Помню разговоры о Гаршине. Он тогда только что появился на литературном горизонте, и Тургенев посоветовал отцу прочесть его рассказы. Как и о мопассановских романах, так и б гаршинских рассказах Тургенев своего мнения не высказал, не желая вперед влиять на мнение отца15.
Гаршина отец сразу оценил16 и после этого всегда прочитывал все, что Гаршин печатал {Отцу пришлось впоследствии познакомиться с Гаршиным, но их знакомство длилось недолго17. Вскоре Гаршин заболел психически. В последний раз, как Гаршин был в Ясной Поляне, он приехал из Тулы верхом на лошади, отнятой у извозчика.
Отца с матерью не было дома; наши преподаватели и преподавательницы и прислуга были приведены в недоумение появлением этого странного молодого человека. Никто его не пригласил в дом, и я помню, с каким страхом и смущением я смотрела на эту красивую безумную фигуру без шапки, на неоседланной лошади, когда он ехал обратно по березовой аллее и сильно размахивал руками, что-то декламируя 18.}.
Помню, как удивительно образно и забавно Тургенев рассказывал. Как-то рассказал он нам о том, как одна известная русская дама заинтересовала его на маскараде.
Очарованный умом, грацией, красивой фигурой этой дамы, Тургенев размечтался о том, чтобы увидеть ее лицо. Конечно, он представлял себе его таким же привлекательным, как и все остальное. Долго он молил ее о том, чтобы она сняла маску, и долго она не соглашалась. Наконец она уступила и подняла маску.
– Представьте себе мой ужас! – воскликнул Тургенев, – когда, вместо того поэтического образа, который я составил себе, я увидел чухонского мужика в юбке {Вероятно, дама почувствовала свою ошибку, так как впоследствии на маскарадах, которые она очень любила посещать, она не поднимала маски. Алексей Толстой, которого она тоже впервые встретила и пленила на маскараде, где "тайна" ее покрывала черты, – также был от нее в восхищении и посвятил ей стихотворение "Средь шумного бала"19}.
А вот другой рассказ Тургенева.
Едет он куда-то на ямщике, и по дороге встречается ему мужик в телеге: голова у него свешена с грядки телеги, руки беспомощно болтаются, лицо все избито в кровь.
Он диким, хриплым голосом кричит какие-то ругательства… Ямщик взглядывает на мужика и, повернувшись с козел к Тургеневу, замечает: "Руцкая работа20, Иван Сергеевич!" Помню Тургенева в один из его приездов ранней весной на тяге с отцом и матерью21.
Сумерки. Отец стоит с ружьем (он тогда еще охотился) на поляне, среди мелкого, еще не распустившегося осинника. Недалеко – моя мать с Иваном Сергеевичем. Мы, дети, неподалеку устраиваем костер из сухих сучьев. Все говорят шепотом, чтоб не отпугивать тянущих вальдшнепов.
Тяга удачная. Поминутно слышен особенный легкий, прозрачный свист вальдшнепов и потом характерное хорканье. В эти минуты все настораживаются и замирают…
Бац! – раздается выстрел… Лягавая собака суетится и бежит искать упавшую птицу…Потом опять все становятся по местам.
Тургеневу надоедает стоять молча, и он тихо переговаривается с моей матерью. В их разговоре встречается слово "любовь", от которого мое полудетское сердце волнуется и бьется сильнее {Тургенев говорил моей матери о том, почему он больше не может писать романов. Он говорил, что только тогда можно описывать любовь, когда самого трясет лихорадка любви. А так как его эта лихорадка уже более не трясет, то он писать о ней не может.}.
Что говорит этот красивый старик о любви? Какую-роль играла она в его жизни?
Смутно зная что-то о великой певице, к которой так давно и так верно привязан Тургенев22, – я представляю себе, как необыкновенно поэтична и возвышенна должна быть любовь между ними и как должна быть блестяща и содержательна их жизнь в Париже, этой столице из столиц.
Вечереет. Делается сыро и темно. Вальдшнепы перестают тянуть, и мы идем домой.
Приезд Тургенева в Ясную Поляну летом 1881 года23 свежее в моей памяти, и я помню несколько картин из этого его посещения.
Утро. Я прихожу под липы перед домом пить кофе и застаю следующее: на длинной доске, положенной середкой на большую чурку, прыгают с одной стороны мой отец, а с другой – Тургенев. При каждом прыжке доска перевешивается и подбрасывает кверху стоящего на противоположном конце. То взлетает отец, то Тургенев.
Взлетевший попадает опять ногами на доску, чем ее перевешивает. Тогда взлетает стоявший на противоположной стороне, и т. д.
Тургенев носил, из-за своей подагры, огромные башмаки с очень широкими носками.
При каждом прыжке эти поставленные рядом две огромные ноги ударяются о доску, и встряхиваются прекрасные белые кудри. До сих пор ясно вижу перед глазами эти две характерные фигуры, увлеченные детской забавой.
Другая картина: Тургенев спорит с Урусовым. Они сидят в столовой перед чайным столом. Урусов приходит в такой азарт, что-то доказывая, что соскальзывает со стула, на котором качается, и продолжает, сидя на полу и делая из-под стола жесты, кричать что-то Тургеневу. Но Иван Сергеевич не выдерживает и громко покатывается со смеха, что и прекращает спор, к большому удовольствию Тургенева.
В это лето в Ясной Поляне царил дух оживления, пения, танцев, романов, – вообще очень ранней молодости. Во флигеле жила моя тетка по матери, Т. А. Кузминская, с своей семьей, и, кроме нее, гостило в доме еще много молодежи. Мы были все подростками, и все были друг в друга влюблены. Чуть не каждый вечер мы танцевали, и моя тетка пела. У нее был прекрасный голос. Мой старший брат садился за фортепиано ей аккомпанировать, а все остальные рассаживались по открытым окнам залы и слушали. Помню, как в эти летние вечера душа разрывалась от волнения, от каких-то неясных мечтаний и порывов, от какой-то сладкой грусти, навеянной прекрасным голосом моей тетки и страстными словами петых ею романсов.
Как-то раз вечером устроились у нас танцы, и Тургенев пошел с моей матерью танцевать кадриль. Я помню, как в одной из фигур он вдруг заложил большие пальцы за проймы жилета и проделал несколько очень смешных фигур канкана. Все пришли в восторг, – а я, составлявшая с своим кавалером vis-a-vis Ивану Сергеевичу, просто не помнила себя от веселья.
Пение моей тетки он всегда слушал с восторгом.
– Какое мне несчастие! – раз сказал он. – Я больше всякой другой музыки люблю пение, а у меня самого вместо голоса в горле сидит золотушный поросенок.