Воссоединенные

— Да, — киваю я.

— Мы кое-что отправили тебе, — говорит она мне. — Ты получила? — она смотрит на врача, пришедшего сменить капельницу, и я понимаю, что она не хочет говорить прямым текстом в его присутствии. И она не упоминает об отце. Боится спросить, потому что не хочет знать правду?

— Все нормально, — заверяю я. — Мы можем говорить открыто. И я получила письмо. Спасибо, что прислала микрокарту. И цветок… — Я останавливаюсь на мгновение, не желая торопить ее, но момент кажется подходящим. Она же сделала нам настоящий подарок. — Это калохортус, не так ли?

Она улыбается. — Да, ты вспомнила.

— Я видела их растущими в дикой природе. Они так же прекрасны, как ты и говорила.

Она крепко держится за этот разговор с цветами, как прежде я, когда была одна и боялась. Если ты поешь и говоришь о цветах и лепестках, которые возрождаются после долгой зимней спячки, тебе не приходится думать о том, чего уже не вернуть.

— Ты была в Сономе? — спрашивает она. — Когда?

— Нет, не была. Я видела эти цветы в других местах. А ты видела их в Сономе?

— Да, — отвечает мама без всяких сомнений. — В сельскохозяйственных угодьях Сономы, неподалеку от местечка под названием Дол.

Я оглядываюсь на врача, и он кивает мне перед тем, как выскользнуть из комнаты и передать информацию. Тот Калохортус был из Сономы. Мама вспомнила.

Я хочу спросить у нее о стольких вещах, но на первый раз достаточно. — Я так рада, что ты вернулась, — говорю я, опуская голову на ее плечо, мы снова вместе, но уже без него.

***

— Микрокарта все еще у тебя? — спрашивает она позже. — Могу я поглядеть ее еще раз?

— Конечно, — я придвигаю свой стул ближе к кровати и поворачиваю датапод так, чтобы ей было видно экран.

Они снова здесь, на фотографиях: дедушка со своими родителями, бабушка, отец.

— По традиции, Сэмюэль Рейес составил список любимых воспоминаний о каждом из живых членов своей семьи, — рассказывает историк.

— О своей невестке Молли он выбрал день, когда они впервые встретились. — Голос историка наполнен гордостью, как будто подтверждая значимость Обручения, каким, по моему мнению, оно и должно быть. Но также это подтверждение любви. Любви отца к своему сыну, отпустившего его и позволившего ему сделать свой выбор.

Слезы текут по щекам мамы. Они все покинули нас, все родные с той первой встречи. Бабушка, которая сказала, что у моей мамы на лице отражается солнце. Дедушка, отец.

— Любимым воспоминанием о сыне, Абране, был день, когда они впервые по-настоящему поссорились.

На этот раз я нащупываю кнопку паузы, чтобы приостановить воспроизведение. Почему дедушка выбрал именно это воспоминание? У меня столько воспоминаний об отце — его смех, сияющие глаза, когда он рассказывал о своей работе, то, как он любил мою мать, игры, которым он научил нас. Мой отец был, в первую очередь, добрым, безропотным человеком, и вопреки стихотворению, советующему обратное, я надеюсь, что именно так он ушел в свою ночь.

— Почему? — спрашиваю я мягко. — Почему дедушка сказал так про папу?

— Звучит странно, не правда ли? — говорит мама, и я вскидываю на нее глаза, замечая слезы, катящиеся по ее щекам. Она знает, что его больше нет, хотя она не спрашивала, и я не рассказывала.

— Да.

— Это случилось до того, как я познакомилась с твоим отцом. Но он рассказывал мне об этом эпизоде. — Мама делает паузу, прижимая ладонь к своей груди. Очевидно, что ей тяжело дышать без него, думаю я, что-то внутри все еще давит от этой потери. — Ваш отец говорил мне, что дедушка отдал тебе стихотворения, Кассия. Он также пытался дать их твоему отцу.

Теперь яне могу дышать. — Он сделал это? — шепчу я. — И папа читал стихи?

— Только один раз. А потом вернул их назад. Не захотел хранить у себя.

— Почему?

Мама качает головой. — Он всегда говорил мне, что причиной этому было то, что он был счастлив в Обществе. Он хотел, чтобы все были в безопасности, и был доволен тем, что предлагало Общество. Это был его выбор.

— Что сделал дедушка? — спрашиваю я. Я представляю, как дарю кому-то подарок, а потом получаю его обратно. Родители всегда дарят вещи, которые не нужны их детям. Дедушка пытался дать моему отцу стихи и рассказать ему о мятеже. А мои родители пытались обеспечить мне безопасность.

— Тогда-то они и поссорились, — продолжает мама. — Твоя прабабушка сохранила те стихи. Они олицетворяли собой бесспорное наследие мятежа. Но Абран считал это слишком опасным, твой дедушка брал на себя слишком большой риск. В конце концов, он согласился с выбором вашего отца. — Она убирает руку с груди и вздыхает еще глубже.

— Вы знали, что дедушка даст стихи мне? — спрашиваю я.

— Мы думали, что такое может произойти.

— Почему вы не остановили его?

— Не хотели отнимать у тебя право выбора.

— Но дедушка никогда не рассказывал мне о Восстании, — возражаю я.

— Я думаю, он хотел, чтобы ты нашла свой собственный путь, — с улыбкой произносит мама. — Он нашел свой путь в мятеже. Я думаю, именно поэтому он выбрал ссору с твоим отцом своим любимым воспоминанием. Хотя он и расстроился из-за этого, позже он понял, что твой отец проявил силу, выбирая свой собственный путь, и восхищался им за это.

Я понимаю, почему отцу пришлось исполнить последнюю волю дедушки — уничтожить его пробирку с образцом ткани, — даже если не был согласен с его выбором. Это была его очередь отдать свой долг: быть тем, кто уважает и чтит принятое решение. Отец распространил этот подарок и на меня. Я вспоминаю, что он сказал в своем сообщении: Кассия, я хочу, чтобы ты знала, я горжусь тобой за то, что ты делаешь, и за то, что ты оказалась более храброй, чем я.

— Вот почему Восстание не дало нам иммунитет к красной таблетке, — говорит мне Брэм. — Они думали, что наш отец слабак, что он предатель.

— Брэм, — упрекаю я.

— Я не сказал, что верю этому. Восстание ошибалось.

Я смотрю на маму. Она закрыла глаза. — Пожалуйста, — говорит она. — Проиграй до конца.

Я нажимаю кнопку на датаподе, и историк снова рассказывает.

— Его любимым воспоминанием о внуке, Брэме, было первое сказанное им слово. Этим словом было «еще».

Брэм слегка улыбается.

— Любимым воспоминанием о внучке Кассии, — говорит историк, и я наклоняюсь ближе, — был день красного сада.

И все. Датапод потухает.

Мама открывает глаза. — Вашего отца больше нет, — говорит она, ее губы дрожат.

— Да, — киваю я.

— Он умер, когда ты была неподвижной, — говорит Брэм. Его улыбка исчезла, голос звучит тяжело и печально из-за того, что ему приходится говорить эту ужасную новость.

— Я знаю, — говорит мама, улыбаясь сквозь слезы. — Он приходил попрощаться.