Восстание

— Они разгромили все, что можно было разгромить. Может, они хотели доставить себе этим удовольствие, но они его не получили. Они только воображали, будто им это доставляет удовольствие. Мы, правда, не пострадали. Я не занимаюсь склеиванием того, что они поломали. Но я знаю, что мне делать. Чему я учился сам, чему меня учили другие, то я и делаю. Я пашу, сею, жну. Я жду дождя и солнца, весны и осени. Когда они приходят своевременно — хорошо. Из моего зерна будет хлеб, и я хочу, чтобы его ели в спокойной обстановке. Но рождается он в муках, ибо всякое начало трудно.

— По-моему, они оставили незнакомца, — заметила жена.

— Выгон в четыре моргана. Мы перепашем его.

Жена не ответила. Лошадь потянулась к траве. Теперь и крестьянин видел, что вдоль опушки леса шагали солдаты. Он сказал:

— Бесцельно бродят туда-сюда… Если б нам помогли еще двое, мы закончили бы намного быстрее.

— Выгон я пахать не буду.

Неожиданно раздался выстрел. Эхо подхватило его и унесло вдаль. Крестьянин поднес руку к глазам, чтобы лучше разглядеть, хотя солнце и не слепило. С минуту он молчал, ничем не выражая своих чувств, хотя ясно понял, что солдат, догонявший колонну, только что выстрелил в человека, который всего несколько минут назад, обессиленный, сидел на опушке леса. Молчала и женщина.

— Ну пошли, старуха, дальше! — произнес наконец крестьянин.

И они начали распахивать новую борозду, которая тянулась от изгороди выгона до лощины. Борозда получалась уже не такой прямой, как предыдущие.

— Они убили его, — проговорила женщина. — Почему?

— Если б я знал, что это последняя жертва, я поступил бы так же.

Жена ответила невпопад:

— Мы должны перепахать выгон самое большее за неделю, иначе теряется всякий смысл.

— Может, мне посмотреть, убили они его или нет?

6

После обеда, оставив свою коляску в углу комнаты, Хайнике начал осторожно передвигаться на прямых ногах по квартире. Получалось у него вроде бы неплохо, и он ругал себя за то, что редко практиковал подобные тренировки. Пройдя немного, он присел на стул возле стола. Больным он больше себя не чувствовал, теперь он испытывал лишь чувство одиночества.

Как бы он радовался сейчас приходу гостей! Ему было безразлично даже, кто пришел бы к нему. Однако он мало надеялся на это. Да и кто выходил в эти дни из дому без веских на то оснований? Не было таких причин и у доктора, что лечил его. Ведь он не мог дать ему иного совета, кроме как спокойно лежать, не напрягаться, не беспокоить свои ноги. Да доктор Феллер и был не из тех, кто стал бы без нужды подвергать себя опасности. При всех своих достоинствах он никогда не отважился бы пройтись сейчас по городу, подобно разведчику, с одной единственной целью — доставить своему пациенту Хайнике точную информацию.

Хайнике помнил каждое слово из сказанного однажды доктором Феллером. Тогда, в октябре 1944-го, несколько дней спустя после своего возвращения из тюрьмы (они привезли его тогда в Вальденберг на санитарной машине), Хайнике лежал на узком диванчике в состоянии полной апатии. В нем едва теплилась жизнь. Доктор Феллер сказал ему тогда:

— Мой дорогой Хайнике! Вы обязательно должны найти для себя какое-нибудь занятие. Как бы это пояснить вам? Представьте себе, скажем, водяную трубу, в которой образовалась пробка. Что будет в этом случае с водой?..

— Ничего, — ответил сначала Хайнике, а затем немного подумал и, чувствуя, как в нем загорелась искра надежды, добавил: — Избыточное давление, трубу разорвет.

— Может случиться и другое. Пробка может рассосаться.

Хайнике тихо заметил:

— Она может блуждать, чтобы вновь где-то застрять. Совсем же выйти она не сможет.

Смотря куда-то вдаль, Феллер сказала тогда:

— Абсолютно точно этого утверждать нельзя.

— Эти сволочи!.. — со злобой проговорил Хайнике, вцепившись руками в красное плюшевое покрывало.

Доктор кивнул головой. Это удивило Хайнике, он весь преобразился. Может, он нашел себе союзника?

— Вы еще придете, доктор?

Вместо ответа Феллер сказал:

— Не напрягайтесь, Хайнике! Лежите. Если вы встанете и будете бродить по квартире или тем более выйдете на улицу, в одной из ваших артерий образуется пробка, которая может дойти до легких. — При этом он сделал красноречивое движение рукой, которое означало, что под жизнью Хайнике будет подведена черта. А затем продолжал уже веселым тоном: — Но вы же ведь хотите дожить до того дня, который мы будем праздновать, как второй день рождения?..

Значит, доктор, как и Хайнике, тоже надеялся на приход этого дня? Или это была лишь своеобразная манера разговора с больным?..

Когда над долиной стали спускаться вечерние сумерки, в дверь кто-то тихо и нерешительно постучал. Хайнике показалось, что он даже слышит у замочной скважины чье-то учащенное дыхание. Он зажмурил глаза. Стук повторился, и теперь уже не так робко. Затем он услышал свое имя и замер. Хайнике лихорадочно соображал, чей бы мог быть это голос. Конечно, он был ему знаком, но он никак не мог вспомнить, чей это голос.

Хайнике поднялся и медленно направился к двери. Несколько мгновений он стоял как вкопанный. Кругом было тихо. Когда-то он хотел послушать абсолютную тишину. Сейчас она как раз наступила. У него заломило даже в висках от полного отсутствия всяких звуков. Он сильным рывком распахнул дверь и, широко расставив ноги, встал на пороге в полной решимости насколько хватит сил противостоять врагу.

— Друг, Жорж! — воскликнул Ентц.

Хайнике не мог произнести ни слова. Сделав рукой какое-то неопределенное движение, он едва устоял на ногах. Ентц подхватил его и подвел к стулу.

Хайнике сел, вытер заплаканное лицо и проговорил:

— Я боялся, что придут они, чтобы сделать то, чего им не удалось сделать со мной в течение двенадцати лет… Ну, что нового в городе?

— Да все по-старому, как вчера и позавчера. Все знают, что война закончилась, но никто еще не осознал этого до конца. У многих такой вид, будто ничего не произошло.

— А что с Красной Армией?

— Вот уже три дня, как она стоит в тридцати километрах от города. Однако не похоже, что она войдет в город. Американцы расположились на западе, как дома. Это они превратили Вальденберг в «остров».

— А как солдаты? — спросил Хайнике.

— Солдаты хотят домой. Гестаповцы еще орудуют. Они приставили к солдатам нескольких офицеров. Да и местные власти еще прежние.

Они немного помолчали. В комнате стало темнеть. На фоне узкой полоски голубого неба тонкими струйками вился дымок из печных труб. Дневная теплота сменялась прохладой ночи. Чистое небо и тонкие струйки дыма делали город особенно уютным.

— А я вот в своей коляске…

Ентц перебил его:

— Нужна твоя голова, а ног-то у нас будет достаточно. Ну да ладно. У нас нет времени, чтобы часами выражать тебе наше сочувствие. Итак, что ты решил?