Вот я

– Джулия.

– Марк.

– Похоже, Альцгеймера у нас нет.

– Какого еще Альцгеймера?

Невинный флирт так оживляет – нежная щекотка от слов, которые нежно щекочут твое самомнение. Джулия хорошо это умела, любила и не упускала случая поупражняться, только вот за годы замужества это занятие обросло угрызениями совести. Она понимала, что ничего страшного в такой игривости нет, ей хотелось, чтобы и Джейкоб допускал ее в свою жизнь. Но она знала его иррациональную, безудержную ревность. И как бы это ни расстраивало – Джулия не смела и обмолвиться о любовном или сексуальном опыте из прошлого, и ей приходилось дотошно объяснять всякий опыт в настоящем, если он хоть в чем-то мог быть превратно истолкован, – это была часть его натуры, значит, и надо было брать это в расчет.

Притом эта его особенность притягивала ее. Сексуальная неуверенность Джейкоба была столь глубока, что могла идти лишь из самих глубин. И даже когда ей казалось, что она знает о нем все, Джулия не могла ответить, что породило в нем эту ненасытную жажду ободрения. Бывало, расчетливо избежав какого-то невинного события, которое точно поколебало бы его хрупкий душевный покой, она с любовью смотрела на мужа и думала: «Что это с тобой?»

– Извини, опоздала, – сказала она, поправляя воротник. – У Сэма нелады в Еврейской школе.

– Ой-вэй.

– Точно. Ну, как бы оно ни было, вот я. Физически и духовно.

– Может, сначала по кофе?

– Я пытаюсь его не пить.

– Почему?

– Слишком завишу от него.

– Но это беда, только если кофе нет под рукой.

– И Джейкоб говорит…

– И это беда, только если Джейкоб рядом.

Джулия хихикнула, не вполне понимая, смеется его шутке или своей девчоночьей неспособности устоять перед его мальчишеским обаянием.

– Надо заслужить кофеин, – сказала она, принимая из его руки чрезмерно состаренную бронзовую шишку.

– Тогда у меня есть новости, – сказал Марк.

– И у меня. А мы не будем ждать Дженнифер?

– Нам не нужно. Это и есть моя новость.

– Ты о чем?

– Мы с Дженнифер разводимся.

– Что?

– Мы разошлись еще в мае.

– Ты сказал разводитесь.

– Мы разошлись. Теперь разводимся.

– Нет, – сказала Джулия, сжимая бронзовый шар и еще больше его состаривая, – вы – нет.

– Что мы – нет?

– Не разошлись.

– Я бы знал.

– Но вы были вместе. Мы же ходили в Кеннеди-центр.

– Да, мы были на постановке.

– Вы смеялись и касались друг друга, я видела.

– Мы друзья. Друзья смеются.

– Но не касаются друг друга.

Марк протянул руку и тронул Джулию за плечо. Она невольно отстранилась, отчего оба они рассмеялись.

– Мы друзья, которые были женаты, – пояснил Марк.

Джулия заложила прядь волос за ухо и добавила:

– Которые все еще женаты.

– Которые скоро не будут.

– Не думаю, что это правильно.

– Правильно?

– Происходящее.

Марк выставил руку без кольца:

– Происходит уже настолько давно, что полоска загорела.

К ним подошла тощая служащая:

– Могу я вам чем-то помочь сегодня?

– Может быть, завтра, – сказала Джулия.

– Думаю, мы тут разберемся, – произнес Марк с улыбкой, показавшейся Джулии столь же игривой, сколь и та, с которой Марк встретил ее.

– Если что, я здесь, – сказала продавщица.

Джулия положила ручку, пожалуй, чересчур резко, и взяла другую, стальной многоугольник – до смешного тугой, до отвращения маскулинный.

– Что ж, Марк… И не знаю, что тебе сказать.

– «Поздравляю»?

– «Поздравляю»?

– Ну, конечно.

– Это вообще не кажется уместным.

– Но мы сейчас говорим о моих ощущениях.

– Поздравить? Серьезно?

– Я молод. Ну, не совсем, но все-таки.

– Без «не совсем».

– Ты права. Мы определенно молоды. Будь нам по семьдесят, тогда все было бы иначе. Даже, наверное, и в шестьдесят, и в пятьдесят. Может, тогда я бы сказал: «Ну, вот это и есть я. Таков мой удел». Но мне сорок четыре. Еще огромная часть моей жизни впереди. И то же самое у Дженнифер. Мы поняли, что будем счастливее, если проживем каждый свою жизнь. Это хорошо. Уж точно лучше, чем притворяться, или подавлять себя, или с головой уйти в чувство ответственности за свою роль и не спрашивать себя, та ли это роль, которую ты бы выбрал сам. Я еще молод, Джулия, и я выбираю счастье.

– Счастье?

– Счастье.

– Чье счастье?

– Мое счастье. И Дженнифер тоже. Наше счастье, но по отдельности.

– Гонясь за счастьем, мы убегаем от удовлетворения…

– Ну, ни мое счастье, ни мое удовлетворение точно не рядом с ней. И ее счастье точно не возле меня.

– Где же оно? Под диванной подушкой?

– Строго говоря, под ее учителем французского.

– Черт! – воскликнула Джулия, громче, чем намеревалась, припечатав себя по лбу стальной ручкой.

– Не понимаю, почему ты так реагируешь на хорошие новости.

– Она даже не говорит по-французски.

– И мы теперь знаем, почему.

Джулия поискала взглядом анорексичную продавщицу. Лишь только затем, чтобы не смотреть на Марка.

– Ну а твое счастье? – спросила она. – Какой язык ты не учишь?

Он рассмеялся:

– Пока мое счастье быть одному. Я всю жизнь прожил с другими – родители, подружки, Дженнифер. Наверное, мне хочется чего-то другого.

– Одиночества?

– Один – не значит одинокий.

– Эта ручка совершенно уродлива.

– Ты расстроилась?

– Чуть больше сплюснуть, чуть больше вытянуть. Ну ведь не ракетостроение.

– Именно потому ракетостроители не занимаются ручками.

– Не могу поверить, что ты даже не упомянул детей.

– Это тяжело.

– Как это все скажется на них. Как скажется на тебе – видеть их в строго определенное время.

Джулия прижалась к витрине, чуть откинувшись назад. Как ни устраивайся, разговор не станет приятным, но так, по крайней мере, удар немного отклонится. Она положила стальную ручку и взяла другую, которая, если честно, напоминала с дилдо, что подарили ей на девичнике перед свадьбой 16 лет назад. Та штука столь же мало напоминала фаллос, как эта дверная ручка дверную ручку. Подруги смеялись, и Джулия смеялась, а через четыре месяца она наткнулась на подарок, обшаривая шкаф в надежде передарить нераспакованный венчик для взбивания маття [4] , и поняла, что то ли скука, то ли разгул гормонов вполне располагают ее попробовать. Ничего хорошего из этого не получилось. Слишком сухо. Слишком вяло. Но теперь, вертя в руках эту смешную шишку, она не могла думать ни о чем другом.

4

Маття – дорогой сорт японского порошкообразного чая.

– Мой внутренний монолог прервался, – сказал Марк.

– Твой внутренний монолог? – переспросила Джулия с презрительной ухмылкой.

– Именно.

Она вручила Марку болванку:

– Марк, поступил звонок от твоего внутреннего монолога. Он захвачен в заложники твоим подсознанием в Hигeрии, которому ты должен перевести двести пятьдесят тысяч долларов до конца дня.

– Может, это прозвучит глупо. Может, покажется, эгоизмом…

– Да и да.

– …Но я потерял то, что делало меня мной.