Война Чарли Уилсона

В такие момент Уилсон всегда ощущал прилив адреналина. Для него афганцы не были жертвами. Они были почти мифологическими персонажами, героями легенд с длинными бородами и горящими глазами, не признающими боли и сомнений. Для него они олицетворяли самую суть свободы и самостоятельности. Внутренние голоса внушали ему, что его судьба — быть единственным конгрессменом, который приезжает сюда, единственным человеком, который может видеть, что эти воины могут сделать с противником, если только дать им мощное оружие.

Любопытно, что Говард Харт больше, чем кто-либо из влиятельных людей во властных структурах США, разделял страсть Уилсона к делу афганских моджахедов. Но к тому времени Харт успел возненавидеть Чарли Уилсона и с ужасом узнал, что конгрессмен снова вторгся на его территорию.

Харт был достаточно осторожен для того, чтобы открыто критиковать Уилсона. Но с помощью тонких намеков и подмигиваний он постарался сделать так, чтобы глава пакистанской разведки генерал Ахтар знал, что Уилсон опасен и лучше не иметь с ним никаких дел. Даже спустя десять лет Харт не сомневался, что Ахтар и Зия разделяли его неприязнь и недоверие к конгрессмену.

То, как Харт интерпретировал реакцию пакистанского руководства на Чарли Уилсона, можно назвать самым крупным просчетом в его карьере кадрового разведчика. Тем не менее ему трудно не посочувствовать. По правилам холодной войны руководитель американского оперативного пункта мог действовать эффективно лишь в том случае, если сдавал карты под столом. В противном случае ЦРУ могло с таким же успехом передать свои функции Госдепартаменту.

Согласно этой логике, Харт должен был служить источником всей секретной информации для США о своих пакистанских подопечных. Между тем Уилсон перетаскивал одеяло на себя и не только намекал на робкую позицию ЦРУ и самого Харта, но и утверждал, что может заставить их принять участие в более крупной и смелой игре. Иными словами, он грубо нарушал особые преимущества, которыми оперативник ЦРУ должен был пользоваться в отношениях с такой страной, как Пакистан.

Сначала Харт не понимал этого, но интуитивно чувствовал, что в его тщательно ухоженном садике появилась чуждая сила. Его недостаток заключался в том, что Уилсон имел гораздо более широкое поле зрения, чем он или даже директор ЦРУ и администрация Белого дома, потому что финансирование всех правительственных программ осуществлялось через Конгресс. В отличие от всех остальных Уилсон хорошо умел отделять возможное от невозможного в сложной структуре Комиссии по ассигнованиям.

Конгрессмен был уверен в одном: он без труда сможет выбить больше денег для этой программы ЦРУ. Фактически он подозревал, что может заставить свою комиссию выделить больше средств независимо от того, хотят ли этого в Лэнгли, или нет. Его планы, уже согласованные с пакистанцами, были гораздо более радикальными, чем Харт мог себе представить.

К примеру, даже много лет спустя Харт полностью отрицал возможность привлечения Израиля к афганской войне при посредничестве Уилсона. Он утверждал, что пакистанцы никогда бы не допустили этого. «Я бы разразился истерическим смехом и заперся в ванной, прежде чем предлагать нечто подобное, — сказал он. — Для Зии уль-Хака даже тайные договоренности с американцами были неудобным и опасным делом. Что касается Израиля, об этом не могло быть и речи. Нужно понимать, что пакистанцы полагались на свой имидж высоконравственных мусульман: один религиозный брат помогает другому, и так далее. Немыслимо было даже пытаться привлечь израильтян к этой войне».

Однако Уилсон предложил как раз такую договоренность под самым носом у Харта, и Зия одобрил ее вместе со своим высшим командованием. Семь лет спустя Харт по-прежнему ничего не знал об этом. Он запомнил лишь гротескную фигуру пьяного конгрессмена, попавшего в скандальное дело с наркотиками и шатавшегося по исламскому миру с танцовщицей на буксире. «Просто отъявленный тип, — говорит Харт. — Чарли был мне отвратителен». С его точки зрения, конгрессмен был человеком, невыносимым для каждого настоящего мусульманина.

Он мог бы задаться вопросом, почему этому возмутителю спокойствия, столь неприятному для пакистанцев, разрешили взять его «секретаршу» на Хайберский перевал за неделю до того, как самому Харту было отказано поехать туда. Зия уль-Хак воспользовался своей непререкаемой властью, чтобы Чарли смог показать своей подруге легендарные «врата Афганистана». Для Кэрол Шэннон, по-королевски восседавшей в головной машине кортежа, который двигался вверх по запретной горной дороге, это было воплощением очередной мечты.

Когда кортеж отъехал на несколько миль от Пешавара, ей сказали, что они пересекли границу племенной территории, где не действуют национальные законы. Пакистанский суверенитет защищал их, лишь пока они оставались на этой узкой дороге, но вокруг на сотни миль простирались владения племенных вождей. Они проехали мимо огромных, обнесенных глинобитными стенами сооружений, где жили афганские наркобароны, а потом оказались в Ланди Котале — последнем городке перед перевалом, где племя африди открыто занимается древним и почетным ремеслом — торговлей гашишем и опиумом.

Когда Редьярд Киплинг писал о событиях, происходивших на этой земле, он рассказывал о бесконечных шпионских войнах между британцами и русскими в XIX и начале XX века. Он называл это «Большой Игрой». Ни одна держава не желала уступать другой господство над краеугольным камнем Центральной Азии, но никто не хотел начинать большую войну; они предпочитали вести борьбу через своих агентов влияния.

Советский Союз переписал правила «Большой Игры» 27 декабря 1979 года, когда 40-я армия вошла в Афганистан. В тот весенний день на Хайберском перевале три года спустя Кэрол Шэннон с широко распахнутыми глазами наблюдала, как ее герой сделал собственный ход в «Большой Игре». У бывших бараков хайберских стрелков пакистанский полковник указал на легендарное ущелье, через которое армии завоевателей со времен Александра Великого вступали в Афганистан и уходили обратно. Кэрол слышала артиллерийские залпы и видела клубы дыма там, где советская армия наносила карательные удары по моджахедам. «Это было не в кино, а на самом деле. Можно было на своей шкуре ощутить, как сильна Россия».

Пока Кэрол смотрела на войну с хайберского наблюдательного пункта, Уилсон в сторонке совещался с группой пакистанских генералов, убеждая их воспользоваться израильской технологией для увеличения поражающей силы их танков. Он сказал, что это будет ценным подспорьем в том случае, если советская армия выполнит свою угрозу и перейдет границу или Индия продолжит концентрацию своих войск. Он объяснил, что не просит их любить израильтян или признавать свои тайные сделки с ними. Его предложение будет выгодным и для пакистанцев, и дляафганцев, и его можно будет держать в секрете.

Разговор с Чарли Уилсоном открыл для этих генералов новые соблазнительные перспективы. Впервые могущественный американский чиновник не говорил, чего не следуетделать или нельзясделать, а предлагал нечто конкретное и полезное. Странным образом Уилсон оказался тем самым посланцем Аллаха, на появление которого они втайне надеялись.

У Якуб-Хана, блестящего интеллектуала и стратега, который был генералом у Зии уль-Хака, а потом стал его министром иностранных дел, есть своя теория о том, почему Чарли Уилсон оказал такое сильное влияние на пакистанских военных. «Армии существуют для того, чтобы побеждать на поле боя, — объясняет он. — После поражения они не знают покоя, пока не смогут отомстить». В соответствии с этой логикой уже к началу войны в Афганистане в пакистанской армии сформировалась глубокая психологическая потребность в победе. В каждой из своих трех войн с Индией Пакистан был разгромлен превосходящей по мощи и численности индийской армией. Командиры не сомневались, что пакистанцы, от рядового до генерала, были лучше подготовлены, но силы противников оказались несопоставимы. Кроме того, Индия имела ядерное оружие. Именно поэтому пакистанцы спешили создать собственную атомную бомбу, и поэтому они приняли такое деятельное участие в афганской войне. К тому времени когда Уилсон посетил Хайберский перевал, пакистанские офицеры и спецназовцы начали проникать в Афганистан под видом моджахедов. Пакистанцы вступили в очень опасную игру. Но, как полагает Якуб-Хан, это было мощной терапией для Зии уль-Хака и его военных. Став незаменимым связующим звеном между Западом и моджахедами, пакистанцы могли исподтишка наносить удары Советскому Союзу, могущественному покровителю Индии. Для пакистанской армии афганский конфликт был войной возмездия, но, по словам Якуб-Хана, в то время даже генералы не понимали этого.