Война и люди

После совещания Гастилович спросил у полковника Угрюмова, как долго он думает брать главный перевал?

— Завтра утром доложу, что мы на перевале.

— Не кажи гоп... Так, кажется, говорят на Украине? — в раздумье произнес Антон Иосифович.

Комкор оказался прав. Телефонного звонка пришлось ждать долго. Пять дней шли бои за Ходру и ее отроги. Противник здесь сопротивлялся особенно упорно. Гора прикрывала последние подступы к Яблоновскому перевалу.

На шестой день вместе с генералом Гастиловичем мы выехали в дивизию.

— Напролом лезете, в лоб, без артиллерии — вот и топчетесь на месте, — сказал Гастилович, разобравшись в обстановке.

— А что толку в артиллерии? Она внизу, — оправдывался комдив. — Снизу противника не собьешь.

— А кто сказал, что надо сбивать снизу?! Соседняя высота в ваших руках. Ее вершина почти на одном уровне с Ходрой. Поднимите туда ночью два артдивизиона — бейте прямой наводкой.

— Отбивную из фашистов сделаете, — добавил я. — Ставьте пушки на высоту Мунчелык да скажите спасибо майору Ходыреву за то, что позаботился и взял эту горушку.

Несколькими днями раньше умелым обходным маневром батальон старого моего знакомого майора Ходырева захватил Мунчелык. Мне пришлось быть свидетелем шутливого разговора между двумя боевыми комбатами — Бариновым и Ходыревым. (Тогда Мунчелык был еще в руках у противника.)

— И что ты этой высотки стесняешься? — иронически заметил Баринов. — Там же всего один немец сидит, да и тот насмерть перепуганный.

— Знаю, — невозмутимо отвечал Ходырев. — Я же его, фрица, от самого Курска гоню без продыха. Пусть отдохнет.

Разговор этот состоялся вечером. Хитрец Ходырев и словом не обмолвился о том, что к этому времени уже две его роты обошли Мунчелык с тыла. Ночью гора была взята.

— А план операции ты ведь у меня позаимствовал, — шутил утром Баринов. — Я таким манером «Ячмень» перед Маковицей брал.

— Пользоваться передовым опытом никому не возбраняется, — улыбался в ответ Ходырев...

К подъему орудий на Мунчелык готовились засветло. Командир дивизиона майор Шаломов тщательно осмотрел дорогу, все проверил.

— Поднимем, товарищ полковник, — заверил он меня. — Трудно будет, зато овчинка выделки стоит. Я и раньше предлагал туда забраться, — он кивнул на вершину горы, — но мне другие задачи ставили...

Как только стемнело, две машины подцепили пушки и двинулись вверх по горной дороге. Ох и тяжелая же это была дорога. Непрерывно лил дождь. Машины буксовали на глинистых склонах, в каменных россыпях. Вскоре их пришлось оставить, а орудия тащить вручную.

Противник, видимо услышав шум, открыл артиллерийский и минометный огонь. Но, несмотря пи па что, к четырем часам утра оба дивизиона заняли огневые позиции на высоте. Замаскировавшись, расчеты ждали сигнала. В десятом часу, как только рассеялся туман, паши артиллеристы начали обстрел Ходры. Огонь вели прямой наводкой, огонь на уничтожение — точный, разящий. Почти каждый выстрел достигал цели: оборону противника разведали и изучили заранее.

Гору Ходру взяли в тот же день. Теперь путь на Яблоновский перевал был открыт.

И все же решающую роль в захвате этого важного рубежа сыграла 138-я стрелковая дивизия. Вначале, готовя операцию, ей отвели второстепенное направление. Наступала она самостоятельно, в отрыве от основных частей корпуса, на левом фланге. И, надо прямо сказать, на ее успех мы не очень-то рассчитывали. Но комдив полковник Василий Ефимович Васильев в первый же день наступления показал себя умелым организатором боя в горах. Части этой дивизии, прорвав оборону, стремительно погнали противника параллельно основной дороге, по горным тропам. Они наступали в исключительно трудных условиях, как бы вдоль Карпат, по ущелью, и по водоразделам хребтов. Справа и слева отвесные скалы. Соседей нет. Вся надежда только на себя да на непроходимые высокие хребты.

Я прибыл к Васильеву в тот момент, когда дивизия вела бои южнее шоссе Жабье — Ворохта. Полдня провел в передовых ротах, а к вечеру встретился с начподивом полковником Андреем Игнатьевичем Вишняком. Сели ужинать. Но начподив то и дело откладывал ложку, рассказывал о последних боях, о том изумительном героизме, который проявили бойцы. Да и я забывал о еде, слушая взволнованный рассказ Вишняка.

— Нет, вы не поверите, Никита Степанович, просто диву даешься, как дерутся солдаты. Только что вот перед вашим приходом я послал в 650 й полк редактора дивизионной газеты «Красный боец». Там, в первой стрелковой роте, рядовой Алексеев повторил подвиг Матросова!.. А был он такой неприметный с виду парнишка. Я его хорошо знал! Комсорг роты, разведчик.

Вишняк встал из-за стола, зашагал по блиндажу. Видно было, что он волнуется.

— Вчера штурмовали высоту. Невысокая горка, но на ней дзот. Обзор у пулеметчика отличный, каждый камушек на склоне пристрелян. Вот он и поливает. Прижал к земле целую роту. Кто голову поднял — распрощался с жизнью. И тогда пополз Алексеев. Он в лощинке лежал, на отшибе. Сориентировался в обстановке — и пополз. Подобрался на бросок гранаты. Одна граната, вторая. Обе — в цель. А пулемет все бьет. И гранат больше нет. Рота лежит на открытом склоне. Каждый — как на ладони. Ну тогда этот паренек кинулся к дзоту и прикрыл амбразуру... Грудью!..

В голосе Вишняка слышалась и горечь утраты и гордость, что вот такой человек воевал рядом с ним.

...Потом я лежал в темноте с открытыми глазами и думал об Алексееве. Простой советский парнишка. До войны небось голубей гонял. А вот наступила суровая година — и отдал жизнь. Не в бреду, не в фанатичном порыве пошел на пулемет. Сознательно! За Родину, за то, чтобы десятки других живыми вернулись в семьи!

Может быть, он обо всем этом и не думал в тот последний миг. Проявилось то, что впитано с молоком матери, что заложено с детства и воспитывалось школой, комсомолом, всей нашей жизнью. Вылилось в один шаг, в один решающий бросок...

Я вспомнил побледневшее лицо Вишняка, его слова: «Я хорошо знал его». Одного ли Алексеева хорошо знал Вишняк в своей дивизии не по долгу службы, а по призванию политработника?

Мои размышления нарушил телефонный звонок. Я слышал, как стремительно вскочил с постели Вишняк (тоже не спал, значит).

— Хорошо, — ответил невидимому собеседнику начподив. — Сейчас я свяжусь с командиром полка.

А через пять минут Вишняк уже сердито говорил в трубку:

— Нельзя людей оставлять голодными! Сейчас же доставьте пищу во взвод. А хозгруппу пусть возглавит Малашко. Он найдет расположение взвода.

— Вот настырный парень, — добродушно сказал начподив, отходя от телефона.

Оказалось, что один из взводов находился в боевом охранении. Старшина роты, который должен был доставить туда обед и ужин, не нашел взвода. Парторг батальона Петр Малашко, узнав об этом, решил сам отправиться вместе со старшиной. Но командир запретил. Тогда Малашко позвонил начальнику политотдела. «Как же так? Ведь там люди с утра не ели».

Лейтенанта Петра Малашко я знал. В дни, предшествующие наступлению, политотдел корпуса обобщил опыт его работы. У меня сохранился черновик политдонесения. В нем сообщалось, что парторг Малашко на первый план в своей работе ставит заботу о солдате. В батальоне была крепкая парторганизация из восемнадцати коммунистов. Все они опытные фронтовики. На каждого из них Малашко надеялся, как на самого себя. Коммунисты, как, впрочем, и все солдаты батальона, глубоко уважали и ценили своего парторга.