Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917

Нельзя сказать, чтобы это облегчало ей связь со мной. Большую часть войны она находилась от меня на расстояниях, крайне затруднявших, а временами и делавших просто невозможными не только личные встречи, но даже и обмен письмами.

Спустя несколько месяцев ей удалось устроиться в дивизионном лазарете, находившемся где-то неподалеку от меня, однако вскоре меня самого перевели на новое место. Несмотря ни на что, наши редкие встречи бывали для меня очень полезны. От нее я всегда мог узнать о хороших и плохих особенностях правил и практической реализации лечения раненых. Это давало мне возможность отдавать соответствующие распоряжения по поводу нарушения правил и прочих неисправностей, относившихся к вопросам санитарной и медицинской отчетности. Поскольку ее обязанности постоянно были связаны с передовыми позициями, где раненым должна оказываться первая помощь и где небрежность и безответственность могут нанести совершенно непоправимый ущерб, я, разумеется, с величайшим вниманием относился к данным вопросам и в подчиненных мне войсках. Это было тем легче, что за три года войны жена успела поработать по крайней мере в десяти различных медицинских учреждениях. За это время судьба приводила ее в подразделения, отличавшиеся беспорядками и скверной организацией, но также сталкивала ее с начальниками и врачами, которые всю душу вкладывали в работу по оказанию помощи раненым.

Например, в Августовских лесах, во время отступления 64-й дивизии 24-го корпуса, которое могло закончиться его полным окружением, она видела медиков, которые так заботились о себе, что забывали об обязанности оказывать помощь раненым – даже тем, у которых были самые тяжелые и опасные ранения. Напротив, в Галиции она наблюдала, как в самых трудных условиях врачам, жившим в землянках и полуразрушенных домах, удавалось выдерживать самые строгие требования стерильности и санитарии, как они оперировали самые тяжелые ранения, требовавшие немедленного хирургического вмешательства, и под сильным артиллерийским обстрелом поддерживали передовые перевязочные пункты на уровне, соответствующем всем требованиям современной хирургии. В то время, как и всегда, жена была единственной сестрой милосердия в перевязочном отделении дивизионного лазарета, которым руководил известный харьковский хирург Струнников [111] .

111

Вероятно, Струнников Александр Николаевич (1879–1954), доктор медицины (1914), профессор, в советское время среди прочего – завкафедрой госпитальной хирургии Краснодарского мединститута.

Поскольку я получил приказ отправляться в Ставку, нам вновь приходилось расставаться на неопределенное время, так как она не желала бросать работу в дивизионном перевязочном отделении в корпусе Корнилова. Задержанная в пути скверными дорогами, она приехала в Луцк прямо перед самым моим отъездом, и в те несколько часов, проведенных мной в городе, я ее совсем не видел. Все мое время было занято распоряжениями относительно программы работы войск на приближающийся зимний период. В этой ситуации мне не оставалось ничего другого, как взять жену с собой в Могилев, тем более что вагон, в котором я туда ехал, немедленно возвращался в Луцк. Естественно, за время поездки мне удалось посвятить ей некоторое время. Покидая Луцк, я взял с собой своего адъютанта штабс-ротмистра Арнгольда, который неотлучно пребывал около меня с первых дней войны, и второго адъютанта штабс-ротмистра Арапова.

Я остановился на несколько часов в Бердичеве у генерала Брусилова, а примерно через двадцать четыре часа уже приехал в Киев. Ожидая там отправки поезда на Могилев, я выяснил, что рядом стоит на путях поезд великого князя Николая Николаевича, который только что прибыл из Ставки и той же ночью возвращается к себе в Тифлис. Я тотчас послал в его поезд своего адъютанта и выяснил, что великий князь отправился с визитом к вдовствующей императрице Марии Федоровне [112] и его возвращения ожидают ближе к вечеру.

112

Мария Федоровна – урожденная Софья-Фредерика-Дагмар, принцесса Датская (1847–1928), супруга императора Александра III.

Закончив свои дела в городе и вечером вернувшись к своему поезду, я узнал, что великий князь несколько раз присылал узнать, не вернулся ли я. До отхода наших поездов в противоположных направлениях оставалось еще полтора часа, и все это время я провел в оживленной беседе с великим князем.

До этого момента, хотя и встречался с ним в официальной обстановке, мне никогда не доводилось говорить с ним неформально. Я имел все основания предполагать, что не принадлежу к числу лиц, с которыми он желал бы иметь близкие отношения. Однако теперь я встретился с чрезвычайно благожелательным и открытым человеком, который полностью одобрял выбор меня в качестве преемника генерала Алексеева. От великого князя я узнал, что болезнь Алексеева весьма серьезна, главная опасность еще не миновала, а рецидив может оказаться смертельным. Из его слов я понял, что при таком печальном исходе мое временное назначение может стать постоянным. Должен признаться, что такой вариант скорее обеспокоил меня, чем обрадовал. Во время нашей беседы великий князь коснулся характера императора и сказал мне, что мнение толпы не дает верного представления о нем как о человеке. Великий князь посоветовал быть с царем совершенно откровенным во всех вопросах и не скрывать от него реального положения дел из желания уберечь его от беспокойства. На это я мог только ответить, что полученный совет вполне соответствует моему характеру и принципам. При расставании великий князь сердечно обнял меня и заверил, что он при всех обстоятельствах готов оказать мне, в пределах своей власти и возможностей, какую угодно помощь и содействие. Затем еще раз, как и в начале нашей беседы, упомянул, что мой покойный отец, генерал-фельдмаршал Гурко, был очень дружен с его собственным отцом. Скоро наши поезда увезли каждого из нас в своем направлении. Великого князя – к привычной ему работе по управлению войсками и землями Кавказа, меня же – к неизвестным и сложнейшим проблемам организации жизни и боевой работы 10 миллионов человек – людей, чьи объединенные усилия, несмотря на чрезвычайное разнообразие их деятельности, было совершенно необходимо направлять к достижению окончательной цели единой волей и едиными чаяньями.

Начался отвод частей Особой армии, однако по причине расширения фронта на месте осталось не менее девяти корпусов. Во время наступления моим главным помощником стал прибывший в середине сентября после бегства из австрийского плена генерал Корнилов, назначенный на должность командира 25-го армейского корпуса.

Глава 17 ПЕРВЫЕ ДНИ В СТАВКЕ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Ближе к вечеру 23 ноября 1916 года я прибыл на железнодорожную станцию Могилев. В первую очередь я отправился к генералу Алексееву, но от его супруги, вызванной к нему по причине болезни, узнал, что он плохо себя чувствует; она просила меня не переутомлять генерала. В результате мое посещение продлилось не более трех минут.

Позднее по телефону из губернаторского дома мне сообщили, что царь примет меня перед обедом. В указанный час я вошел в приемную, где в ожидании прибытия царя уже собралось около двадцати человек, среди которых находились офицеры высокого ранга из иностранных миссий. Однако моего старого знакомого, генерала Уотерса, среди них не оказалось; его заменил генерал сэр Джон Хенбри Вильямс, с которым мне в будущем предстояло неоднократно вести беседы на весьма серьезные темы.

Первым человеком, чье присутствие здесь меня изумило, был генерал Жилинский, который, как я думал, должен был находиться в Главной квартире французской армии. Появление Жилинского объяснялось тем, что незадолго до болезни генерала Алексеева его отозвали из Франции под благовидным предлогом необходимости сделать личный доклад о работе его миссии, однако в действительности это было сделано для его замены. Жилинский не получил пока аудиенции у царя. Вскоре дверь в кабинет его величества отворилась и меня попросили войти. После первых слов приветствия я посчитал своим долгом заверить царя, что назначение в Ставку стало для меня полной неожиданностью; что в новой должности я сконцентрирую все силы своего ума и воли на наилучшем выполнении доверенной мне трудной задачи. Я попросил государя верить, что всегда, при всех условиях, мной будет двигать единственное стремление – принести наибольшую пользу моему царю и Отечеству. Далее я сказал его величеству, что не честолюбив и всю жизнь руководствовался вполне определенными убеждениями, от которых никогда не отступал и впредь отступать не собираюсь, и что первейшие из моих принципов – правдивость и искренность во всех своих намерениях и действиях.

Я указал на трудности, связанные с временным назначением на столь ответственную должность, но сказал, что возьму себе за правило исполнять свои обязанности так, как если бы они были моей постоянной работой, не связывая себя безусловно планами своего предшественника. Зная, однако, генерала Алексеева, я не ожидаю, что в данном вопросе могут возникнуть серьезные неувязки. В завершение я пообещал царю быть с ним всегда откровенным и говорить ему правду – всю правду без изъятия.

Ответ его величества доказывал, что он вполне оценил все мной сказанное. Он не только согласен с изложенными мной принципами, но сам желает, чтобы я им следовал. После краткой беседы его величество вместе со мной отправился к столу. За обедом разговор, в котором приняли участие сидевшие напротив государя представители иностранных миссий, носил общий характер; говорили преимущественно по-французски; его величество был очень оживлен. По левую руку от него, на обычном месте цесаревича, сидел старейший из иностранных представителей, бельгийский генерал граф Риккель. Министр Императорского двора граф Фредерикс в тот момент в Могилеве отсутствовал, и его место занял генерал-адъютант Максимович [113] , который во время революции 1905 года был генерал-губернатором Варшавы.

113

Максимович Константин Клавдиевич (1849–1921?) – генерал от кавалерии (1906). С 1915 г. – помощник командующего Императорской Главной квартирой.

Остальных лиц из свиты царя, присутствовавших за обедом, я уже описывал в предыдущей главе.

После обеда я вернулся в здание штаба. В ожидании отъезда на юг генерала Алексеева я временно выбрал себе кабинетом маленькую комнату, в которой по утрам его величество принимал доклады начальника штаба и которая, за исключением этих нескольких часов, как правило, пустовала. Начиная с этого момента передо мной закрутился калейдоскоп незнакомых мне людей: некоторые приходили с докладами, другие – для того чтобы представиться. В те дни я оценил, какую неоценимую пользу принесли две недели, проведенные в Пскове, где я временно исполнял возложенные на меня обязанности главнокомандующего армиями Северного фронта. Эти две недели дали мне более глубокое представление о работе штабов высшего уровня и Генерального штаба в Петрограде, а также о функционировании центральных правительственных учреждений в столице, с которыми главнокомандующим фронтами часто приходилось иметь дело. Естественно, каждый новый посетитель не только докладывал мне, выполнением какого конкретного задания он занят в настоящий момент, но и знакомил меня с общим характером порученной ему работы.

Ближайшим сотрудником генерала Алексеева по вопросам разработки стратегических операций был генерал-квартирмейстер Пустовойтенко [114] , вместе с которым генерал Алексеев служил с самого начала войны.

Но еще при нашей первой встрече генерал Алексеев сообщил мне, что на тот случай, если я сочту нужным выбрать себе другого помощника, он уже испросил высочайшего одобрения на назначение генерала Пустовойтенко начальником какой-либо дивизии. Далее генерал Алексеев заметил, что я, по всей вероятности, захочу иметь в качестве своего основного сотрудника бывшего начальника штаба 6-го корпуса, а в настоящее время – начальника штаба Особой армии генерал-майора Алексеева. Я не возразил своему предшественнику; тем не менее такая замена не входила в мои намерения. Одновременное удаление меня самого и генерал-майора Алексеева из Особой армии, за действия которой я так или иначе чувствовал себя в ответе, слишком сильно расстроило бы нормальный ход штабной работы и жизнь армии. Кроме того, я предполагал назначить на пост генерал-квартирмейстера штаба Ставки человека, который мог бы после моего ухода продолжить работу с генералом Алексеевым. Что же касается моего начальника штаба генерал-майора Алексеева, то в этом отношении у меня не могло быть никакой уверенности, поскольку генерал Алексеев был с ним совершенно незнаком.

114

Пустовойтенко Михаил Саввич (1865—?) 30.08.1915 назначен исполняющим должность генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего. Генерал-лейтенант (06.11.1916).

В этот и в последующие дни я приступил к ознакомлению со всеми направлениями работы Ставки, которые требовали указаний, распоряжений или разрешения начальника штаба. Один только список начальников отдельных направлений занимал целые страницы, так как начальник штаба должен был не только руководить стратегическими операциями армии, но также проводить в ней необходимые преобразования и реформы. Более того, в его обязанности входило управление железными дорогами в районах, занятых армией и ее базами снабжения. При переброске войск из одной армии в другую все военные перевозки велись исключительно по этой железнодорожной сети. Начальник штаба должен был руководить работой интендантских служб в той части, где это касалось распределения запасов по отдельным фронтам. Он также занимался выработкой принципов распределения артиллерийской техники и пунктов формирования новых артиллерийских частей. По этим вопросам ему приходилось иметь дело с генерал-инспектором артиллерии великим князем Сергеем Михайловичем [115] , который, будучи по закону непосредственно подчинен Верховному главнокомандующему, очень редко консультировался по вопросам своей деятельности с его величеством.

115

Романов Сергей Михайлович (1869–1918) – великий князь, генерал-адъютант, генерал от артиллерии (1914). С 05.01.1916 полевой генерал-инспектор артиллерии при Верховном главнокомандующем. Казнен большевиками в Алапаевске.