Война миров

Шин, повидимому, избежал разрушения, но был пуст и безмолвен. Здесь нам не попадалось трупов; впрочем, ночь была слишком темна, и мы не могли разглядеть боковых улиц. В Шине мой спутник вдруг стал жаловаться на слабость и жажду, и мы решили зайти в один из домов.

В первом небольшом доме, с полуоторванной крышей, куда мы проникли, взломав окно, я не мог найти ничего съедобного, кроме куска заплесневелого сыра. Зато там была вода, и можно было напиться; я захватил найденный топор, который мог пригодиться нам при взломе другого дома.

Мы перешли улицу в том месте, где дорога поворачивает к Мортлеку. Здесь стоял какой-то белый дом среди обнесенного стеной сада; в кладовой мы нашли запасы пищи: две ковриги хлеба в большой чашке, кусок сырого мяса и половину окорока. Я перечисляю все это так подробно потому, что мы должны были в течение двух следующих недель довольствоваться лишь этими запасами. Под полкой лежали бутылки с пивом, два мешка фасоли и пучок салата. Кладовая выходила в судомойню, где лежали дрова и стоял шкаф. В шкафу мы нашли почти дюжину бутылок бургонского, консервы, лососину и две жестянки с бисквитами.

Мы уселись в соседней кухне и в темноте, так как боялись зажечь огонь, принялись за хлеб и окорок и пили пиво из одной бутылки. Викарий, по-прежнему пугливый и беспокойный, теперь почему-то стоял за то, чтобы скорее идти, и я едва уговорил его подкрепиться, но тут произошло то, что заставило нас остаться.

— Неужели уже полночь, — усомнился я.

И вдруг блеснул зеленый свет. Вся кухня осветилась на мгновение зеленым блеском. Затем последовал такой гул, какого я никогда не слыхал ни раньше, ни после. Послышался звон разбитого стекла, грохот падающей каменной кладки; посыпалась штукатурка с потолка, разбиваясь на мелкие куски о наши головы. Я слетел на пол, ударился о выступ печи и лежал оглушенный. Викарий говорил, что я долго лежал без сознания. Когда я пришел в себя, мы снова находились в темноте, и викарий брызгал на меня водой. Его лицо было мокро от крови, которая, как я после разглядел, текла из рассеченного лба.

Несколько минут я не мог припомнить, что случилось, Наконец память мало-помалу вернулась ко мне, я почувствовал боль в виске.

— Вам лучше? — шепотом спросил викарий.

Я не сразу ему ответил. Потом приподнялся и сел.

— Не двигайтесь, — сказал он, — пол усеян осколками посуды из шкафа. Вы не можете двигаться без шума, а мне кажется, что они близко.

Мы сидели так тихо, что слышали дыхание друг друга. Могильная тишина; только раз возле нас упал сверху кусок штукатурки или выпавший кирпич. Снаружи, где-то близко, слышалось металлическое побрякиванье.

— Слышите? — сказал викарий, когда звук повторился.

— Да, — ответил я. — Но что это такое?

Я снова прислушался.

— Это не похоже на тепловой луч, — сказал я и подумал, что один из боевых треножников задел дом. На моих глазах один из них налетел на церковь в Шеппертоне.

В таком неопределенном положении мы просидели неподвижно в течение трех или четырех часов до рассвета. Наконец свет проник к нам, но не через окно, которое оставалось темным, а сквозь треугольное отверстие в стене позади нас, между балкой и грудой осыпавшихся кирпичей. Мы в первый раз в сумерках разглядели внутренность кухни.

Окно было завалено разрыхленной землей, которая сыпалась на стол, где мы сидели, и на пол. Снаружи земля была изрыта и засыпала дом. В верхней части оконной рамы виднелась исковерканная дождевая труба. Пол был покрыт металлическими обломками. Конец кухни ближе к жилым комнатам осел, и когда рассвело, то нам стало ясно, что большая часть дома разрушена. Резким контрастом с этими развалинами были чистенький шкаф, окрашенный в бледно-зеленый цвет, с жестяной и медной посудой, обои в белых и голубых квадратах и две раскрашенные картины на стене.

Когда совсем рассвело, мы увидели через дыру туловище марсианина, стоявшего, вероятно, на часах над еще не остывшим цилиндром. Мы осторожно поползли из сумрака кухни в темную кладовую.

Вдруг я догадался, что случилось.

— Пятый цилиндр, — прошептал я, — пятый выстрел с Марса попал в этот дом и похоронил нас под развалинами.

Викарий долго молчал, потом прошептал:

— Господи, помилуй нас! — И стал что-то бормотать шепотом.

Все было тихо, и мы притаившись сидели в кладовой. Я даже боялся дышать и сидел, пристально глядя на слабый свет из дверей кухни. Я мог разглядеть лицо викария — неясный овал, его воротник и отвороты. Снаружи послышался звон металла, потом резкий свист и шипение, точно паровой машины. Все эти звуки, большей частью загадочные, раздавались с перерывами, увеличиваясь и делаясь все более разнообразными. Вдруг раздался какой-то размеренный, вибрирующий гул, от которого задрожало все окружающее, посуда в кладовой зазвенела. Свет померк, дверь кухни стала совсем темной. Так мы сидели долгие часы, молчаливые, дрожащие, пока наконец не заснули от утомления…

Я проснулся и почувствовал, что очень голоден. Вероятно, мы проспали большую часть дня. Голод заставил меня наконец решиться двинуться. Я сказал викарию, что отправляюсь искать пищу, и пополз по кладовой. Он ничего не ответил, но, как только я начал есть, он проснулся от легкого шума, и я услышал, что он пополз за мной.

Глава 2. Что мы видели из развалин дома

Кончив есть, мы поползли назад в судомойню, где я опять, очевидно, задремал, потому что, очнувшись, увидел, что я один. Непрерывно раздавался какой-то вибрирующий, неприятный звук. Я несколько раз шепотом позвал викария, потом пополз к двери кухни. При дневном свете я увидел викария в другом конце комнаты — он лежал у треугольного отверстия, выходившего наружу, к марсианам. Его плечи были приподняты и головы не было видно.

Шум был как в машинном отделении, и все здание, казалось, содрогалось от него. Сквозь отверстие в стене я видел вершину дерева, освещенного солнцем, и голубой клочок ясного вечернего неба. С минуту я смотрел на викария, потом подкрался ближе, осторожно переступая через осколки посуды.

Я тронул викария за ногу. Он так быстро обернулся, что от штукатурки снаружи с треском отвалился большой кусок. Я схватил его за руку, боясь, что он закричит, и мы оба замерли. Потом я повернулся посмотреть, что осталось от нашего убежища. В пробоине стены образовалось новое отверстие; осторожно поднявшись и заглянув за балку, я едва узнал пригородную дорогу — так сильно все кругом изменилось.

Пятый цилиндр упал, очевидно, в тот дом, куда мы заходили сначала. Строение исчезло совершенно, превратилось в щебень и разлетелось. Цилиндр лежал глубоко в земле, в воронке, более широкой, чем яма около Уокинга. Земля вокруг точно расплескалась от страшного удара («расплескалась» — трудно найти более подходящее слово) и засыпала корпуса соседних домов, словно ударили молотом по грязи. Наш дом осел назад; передняя часть была разрушена до самого основания. Кухня и судомойня уцелели каким-то чудом и были завалены землей и мусором, точно огромным валом, со всех сторон, кроме одной, обращенной к цилиндру. Мы висели на краю огромной воронки, где работали марсиане. Тяжелые удары раздавались, очевидно, позади нас; светлый зеленый пар поднимался из ямы и окутывал дымкой нашу щель.

В центре ямы цилиндр был уже отрыт, а в дальнем конце среди вырванных и засыпанных песком кустарников стоял пустой боевой треножник — огромный металлический скелет на фоне вечернего неба. Сначала я только бегло взглянул на яму и на цилиндр, хотя было бы естественнее описать сперва их; мое внимание было отвлечено какой-то блестящей машиной, роющей землю экскаватором, и теми странными существами, которые медленно копошились возле нее в рыхлой земле.

Я заинтересовался сначала механизмом. Это была одна из тех очень сложных машин, названных впоследствии многорукими машинами, изучение которых дало такой мощный толчок земным изобретениям. На первый взгляд она походила на металлического паука с пятью суставчатыми подвижными ножками и со множеством суставчатых рычагов и хватающих передаточных щупальцев вокруг корпуса. Большая часть «рук» этой машины была снаружи, при помощи трех длинных щупальцев она хватала металлические шесты, пруты и броневую обшивку цилиндра. Машина вытаскивала, поднимала и складывала все это на ровную площадку сзади.