Война миров

У марсиан был, повидимому, слуховой орган: круглая перепонка на задней стороне головы-тела, и глаза, по силе зрения не уступающие нашим: только голубой и фиолетовый цвета, по мнению Филипса, должны были казаться им черными. Предполагают, что они сообщались друг с другом при помощи звуков и движений своих щупальцев; так утверждает, например, дельная, но наспех написанная статья, автор которой, очевидно, не видел марсиан, — на эту статью я уже ссылался, и она до сих пор служила главным источником сведений о марсианах. Но ни один из оставшихся в живых людей не наблюдал так близко марсиан, как я. Это произошло, правда, не по моему желанию, но все же это несомненный факт. Я наблюдал за ними внимательно день за днем и утверждаю, что сам видел, как четыре, пять и один раз даже шесть марсиан, тяжело двигаясь, выполняли самые тонкие и сложные работы вместе, не обмениваясь ни звуком, ни жестом. Издаваемые ими звуки, похожие на крик филина, обычно перед едой, без всяких модуляций, по-моему, вовсе не были сигналом, а происходили просто вследствие выдыхания воздуха перед впрыскиванием крови. У меня есть элементарные сведения по психологии, и я убежден — так же твердо, как и в остальном, — что марсиане обменивались мыслями, не произнося никаких слов. Я убедился в этом, несмотря на мое предубеждение против телепатии. Перед нашествием марсиан, если только читатель помнит мои статьи, я высказывался довольно резко против телепатических теорий.

Марсиане не носили одежды. Их понятия о нарядах и приличии, естественно, расходились с нашими; они не только были, очевидно, менее чувствительны к переменам температуры, чем мы, но и перемена давления, повидимому, не отражалась вредно на их здоровье. Но если они и не носили одежды, то их громадное превосходство над людьми заключалось, конечно, в других искусственных приспособлениях к их телу. Мы с нашими велосипедами и средствами передвижения, с нашими летательными аппаратами Лилиенталя; с нашими пушками и штыками и всем прочим находимся только в начале той эволюции, через которую уже прошли марсиане. Они сделались как бы абсолютно чистым разумом и пользуются разными машинами, смотря по надобности, точно так же, как человек пользуется сменой платья, берет для скорости велосипед или зонт в дождь. Из всех изобретений марсиан всего удивительнее их полное незнакомство с тем, что является преобладающим элементом почти во всех человеческих изобретениях в области механики, — с колесом. Во всех машинах, доставленных ими на Землю, нет никакого подобия колес. Можно было бы, по крайней мере, ожидать применения колеса для передвижения. В связи с этим любопытно отметить, что даже и на Земле природа избегает колес и предпочитает другие средства передвижения. Марсиане даже не знают (это, впрочем, маловероятно) или избегают колес и очень редко пользуются в своих аппаратах неподвижными или относительно неподвижными осями; с круговым движением вокруг них, сосредоточенным в одной плоскости. Почти все соединения в их машинах представляют собою сложную систему скользящих частей, двигающихся на небольших изогнутых подшипниках с трением. Коснувшись этого вопроса, я должен упомянуть и о том, что длинные рычажные соединения в их машинах приводятся в движение подобием мускулатуры из дисков в эластичной оболочке; эти диски поляризуются при прохождении электрического тока и плотно прилегают друг к другу. Благодаря такому устройству получается странное сходство с движениями живого существа, столь поражающее и ошеломляющее наблюдателя. Подобные квазимускулы находились в изобилии и в той напоминавшей краба многорукой машине, которая на моих глазах разгружала цилиндр, когда я в первый раз посмотрел в щель. Она казалась более живой, чем марсианин в лучах заходящего солнца, тяжело дышавший, шевеливший своими щупальцами и еле передвигавшийся после своего перелета через межпланетное пространство.

Я долго наблюдал за их медленными движениями под лучами солнца и подмечал странные детали их формы, пока викарий не напомнил мне о своем присутствии, схватив меня за руку. Я обернулся и увидел его нахмуренное лицо и сжатые губы. Он хотел тоже посмотреть в щель — место было только для одного. Таким образом, я должен был отказаться от наблюдений за марсианами, пока он, к своему удовольствию, пользовался этой привилегией.

Когда я снова заглянул в щель, работавшая многорукая машина уже сложила вместе части вынутого из цилиндра аппарата; новая машина имела такую же форму, как и первая. Внизу налево работал какой-то небольшой механизм, выпуская клубы зеленого дыма, — он рыл землю и продвигался вокруг ямы, углубляя и выравнивая ее. Эта машина и производила тот самый ритмический шум, от которого содрогалось наше разрушенное убежище. Машина сильно дымила и свистела во время работы. Насколько я мог видеть, она работала без всякого управления.

Глава 3. Дни заключения

При виде второго боевого треножника мы отошли от щели и скрылись в судомойню, боясь, как бы со своей вышки марсианин не увидел нас за барьером. Позднее мы перестали бояться, что нас обнаружат, так как наше убежище против солнца должно было казаться темным, но сначала при приближении марсиан мы с бьющимся от страха сердцем спасались в судомойню. Однако, несмотря на всю опасность, любопытство тянуло нас к щели. Теперь я с удивлением вспоминаю, что, несмотря па всю безвыходность нашего положения, — нам грозила или смерть от голода, или смерть еще более ужасная, — мы даже затеяли драку из-за того, кому смотреть первому. Мы прыгали по судомойне в злобе и страхе, дрались, бесшумно лягались, находясь на волосок от гибели.

Мы были совершенно разными людьми по характеру, по способу думать и действовать. Опасность и заключение еще сильнее подчеркивали наше несходство. Еще в Холлифорде я возненавидел викария за его плаксивость, глупость и ограниченность. Его бесконечные невнятные монологи мешали мне сосредоточиться и выводили меня, и без того находившегося в нервном состоянии, из себя. У него было не больше выдержки, чем у глупой старухи. Он готов был плакать целыми часами, и я уверен, что он, как ребенок, воображал, что слезы помогут ему. Даже в темноте он ежеминутно напоминал о своем присутствии. Кроме того, он ел больше меня, и я напрасно напоминал ему о том, что нам придется оставаться в доме до тех пор, пока марсиане не кончат работу в яме, что нам надо экономить пищу, так как это наша единственная надежда на спасение. Он ел и пил помногу после большого перерыва. Спал мало.

Прошло несколько дней; беззаботность и нежелание викария вникнуть в мои слова еще более ухудшили наше отчаянное положение и увеличили опасность. Я вынужден был прибегнуть к угрозам, даже к ударам. Это образумило его, но ненадолго. Он принадлежал к числу тех слабых, лишенных гордости, трусливых, анемичных, достойных презрения людей, которые лгут и Богу, и людям, и даже себе самим.

Мне неприятно вспоминать и писать об этом, но иначе мой рассказ будет неполон. Те, кому удалось избежать темных и ужасных сторон жизни, не задумаются предать осуждению мою грубость, мои порывы бешенства в последнем акте нашей драмы; они, конечно, знают, что такое зло, но они не знают, что есть предел терпению для человека, измученного пыткой. Но люди, сами прошедшие через мрак, смотрящие в корень вещей, поймут и найдут для меня оправдание.

И вот, пока мы с викарием шепотом спорили, вырывали пищу и питье, хватали друг друга за руки и дрались, в яме снаружи под беспощадным солнцем этого ужасного июня марсиане налаживали свою непонятную для нас жизнь. Я расскажу о том, что я видел вначале. После долгого перерыва я опять наконец завоевал право смотреть в щель и увидел, что к новоприбывшим присоединились трое марсиан с тремя боевыми треножниками и какими-то новыми приспособлениями, расставленными в порядке вокруг цилиндра. Собранная вторая многорукая машина была занята сборкой частей какого-то механизма, вынутого из цилиндра. Корпус новой машины по форме походил на молочную кружку с грушевидным вращающимся пестиком наверху, из которого сыпалась струя белого порошка в подставленный снизу круглый котел.

Вращение происходило от одного из щупальцев многорукой машины. Две лопатообразные «руки» копали глину и бросали куски ее в грушевидный приемник, в то время как третья «рука» периодически открывала дверцу и удаляла из средней части прибора покрытый нагаром, обожженный кирпич. Четвертое стальное щупальце направляло порошок из котла по коленчатой трубке в какой-то новый приемник, скрытый от меня кучей голубоватой пыли. Из этого невидимого приемника поднималась прямо вверх струйка зеленоватого дыма. Пока я смотрел, многорукая машина с легким музыкальным звоном вдруг вытянула, как подзорную трубу, щупальце, скрытое раньше за кучей глины и казавшееся минуту назад тупым отростком. Через секунду щупальце подняло вверх полосу белого алюминия, неостывшего и ярко блестевшего, и отложило ее в клетку из таких же полос, сложенную у одной стороны ямы. От заката солнца до появления звезд эта ловкая машина изготовила не менее сотни таких полос прямо из сырой глины, и куча голубоватой пыли поднялась выше края ямы.

Контраст между быстрыми и сложными движениями всех этих машин и тяжелыми, инертными и неуклюжими движениями их руководителей был так велик; что живыми казались машины, а не марсиане.

У щели стоял викарий, когда к яме принесли первых пойманных людей. Я сидел внизу и вслушивался. Вдруг он отскочил назад, и я, думая, что нас заметили, притаился в ужасе. Он тихонько пробрался ко мне по мусору и присел возле в темноте, бормоча и показывая что-то жестами; испуг его передался и мне. Жестом он дал понять, что уступает мне щель. Любопытство придало мне храбрости, я встал, перешагнул через викария и припал к щели. Сначала я не понял причины его страха. Было уже темно, звезды казались крошечными, тусклыми, но яма была освещена зелеными вспышками от машины, изготовлявшей алюминий. Неровные вспышки зеленого огня и двигавшиеся черные смутные тени производили странное впечатление. В воздухе кружились летучие мыши.

Марсиан не было теперь видно за голубовато-зеленой кучей. В одном из углов ямы стоял боевой треножник с укороченными и поджатыми ногами. Вдруг среди гула машин послышались как будто человеческие голоса. Я подумал, что мне померещилось, и сначала не обратил на это внимания.

Я нагнулся, наблюдая за боевым треножником, и тут только окончательно убедился, что в колпаке его спрятан марсианин.

Когда зеленое пламя вспыхнуло ярче, я разглядел его лоснящийся покров и блеск его глаз. Вдруг послышался крик, и я увидел, как длинное щупальце перегнулось за плечо машины к маленькой клетке, висевшей в виде горба за его спиной. Потом подняло что-то барахтавшееся высоко в воздух, какой-то черный, неясный, загадочный предмет на фоне звездного неба. Когда этот предмет снова опустили, то при зеленом отблеске я увидел, что это человек. В течение одной минуты я успел его разглядеть. Это был хорошо одетый, сильный, румяный, средних лет мужчина. Три дня назад он, вероятно, пользовался хорошим положением в обществе. Я видел его широко раскрытые глаза и отблеск огня на его пуговицах и часовой цепочке. Он исчез по другую сторону кучи, и одно мгновение все было тихо, но потом послышался снова жалобный крик и заглушенный, но довольный вой марсиан…

Я присел на щебень, потом вскочил, зажал руками уши и бросился в судомойню. Викарий обхватил голову руками, молча пригнулся к полу, взглянул на меня, когда я проходил мимо, всхлипнул, очевидно думая, что я покидаю его, и кинулся за мной.

Эту ночь мы просидели в судомойне; несмотря на ужас, нам очень хотелось взглянуть в щель. Надо было действовать, но я тщетно пытался придумать какой-нибудь способ спасения. Только на следующий день смог я уяснить себе паше положение. Викарий был не способен ни к какому обсуждению. От страха он сделался порывистым, лишился способности логично рассуждать и предвидеть. В сущности, он почти уже стал животным. Мне приходилось рассчитывать исключительно на самого себя. Обдумав все хладнокровно, я решил, что, несмотря на весь ужас нашего положения, отчаиваться нечего. Наша главная надежда в том, что марсиане, может быть, расположились в яме только временно. Даже если они превратят ее в постоянный лагерь, то и тогда нам может представиться случай к бегству, если они не сочтут нужным охранять ее. Я обдумал также весьма тщательно план подкопа в противоположную от ямы сторону, но здесь нам угрожала опасность попасться на глаза какому-нибудь сторожевому треножнику. Кроме того, я должен рыть один. Викарий вряд ли пригоден для такой работы.