Война Роузов

Идея изготовить рагу из кроликов пришла к ней совсем недавно, и она уже начала обрабатывать французский рынок, подготавливая его к новому блюду. Она была рада работе, которая временно отвлекала от мыслей. Термонт позвонил ей в воскресенье. Все сорвалось. Детектив был расстроен и напуган, требовал немедленной уплаты, ссылаясь на то, что Оливер украл у него часть оборудования, остатки которого она уже заметила в баке для мусора.

Разумеется, она вовсе не в восторге от необходимости слежки за мужем, но, говорила она себе, у нее нет другого выбора. Если бы он только понял и убрался из дома раз и навсегда. Она удивлялась, что почувствовала укол ревности. Она понимала, какие опасности таит в себе воздержание для мужчины, и знала, что в определенных обстоятельствах Оливер непременно не устоит. Часто, вернувшись домой после продолжительных командировок, он налетал на нее словно похотливый зверь. Она, разумеется, покорно подчинялась, не столько ради радостей секса, сколько для поддержания статуса образцовой супруги. Все это входило в обыденную программу их отношений, что давало ей теперь дополнительный повод еще больше ненавидеть себя за свою прежнюю жизнь.

Отчасти она даже чувствовала облегчение, что не придется смотреть на собранные детективом доказательства. Но тут же собственная мягкотелость рассердила ее, и она принялась кромсать кроликов с таким жаром, словно перед ней была вражеская плоть. Кто ее настоящий враг? Она сама? Оливер? Энн? Ей хотелось извиниться перед Энн. Она действовала в каком-то угаре. Ее поступок просто уловка, часть ее тактики. На войне людям приходится переступать через собственное "я", подавлять в себе сочувствие, доброту, разум.

Термонт запретил ей даже обсуждать случившееся с кем бы то ни было.

— Забудьте. Мы промахнулись, — пролаял он по телефону и, чтобы предупредить распиравший ее протест, тут же повесил трубку на рычаг.

Остатки оборудования в мусорном баке свидетельствовали о ярости Оливера. В этом он тоже совершенно не походил на того человека, каким был прежде. Оливер всегда руководствовался логикой, никогда не проявлял признаков жестокости и вообще очень редко выходил из себя. Он никогда не терял головы. Хладнокровие было еще одной его чертой, за которую теперь она его презирала.

"Надо уметь владеть собой, не показывать слабые места", — когда-то он вложил этот урок в ее память, и теперь она старательно следовала его советам.

Ей удалось, подумала она, выстоять первую встречу с Энн с недюжинной актерской выдержкой. Они обменялись будничными фразами о погоде и о прошедших выходных. Барбара завела длинный монолог о своей поездке с детьми, как будто между ней и Энн ничего не произошло. Энн держалась заметно холодно, хотя небольшое подрагивание губ и нервные взгляды, которые она бросала время от времени на Барбару, выдавали установившееся между женщинами напряжение. Лишь когда Энн ушла в свой университет, в Барбаре поднялся гнев. Эта маленькая сучка трахнула Оливера под крышей ее дома, в комнате рядом со спальней дочери. Все внутри клокотало от ярости, отчего еще быстрее двигался нож, которым она разделывала кроликов.

Необычные обстоятельства этого утра нарушили привычный ход ее мыслей, и, лишь заложив кроличьи потроха и мясо в мясорубку, она сообразила, что еще не кормила и даже не видела этим утром Мерседес. Барбара поискала в обычных укромных местах вокруг кухни, затем прошлась по любимым логовищам кошки в саду и заглянула на балки гаража.

— Мерседес, — крикнула она, ласково подзывая кошку. Так и не дождавшись ее появления, она разочарованно вернулась на кухню. Может быть, Энн забыла о Мерседес, особенно если вспомнить, как была занята в эти дни, подумала Барбара с усмешкой.

Перемолов крольчатину вместе с телятиной и свининой и добавив к этой смеси лук и чеснок, Барбара позвонила в приемник для животных и тщательно описала служащему приметы Мерседес.

— Позвоните нашим выездным работникам. Возможно, ваша кошка ушла из дома.

Дозвониться до них оказалось нелегко, и, когда Барбара наконец продралась сквозь этот бюрократический кошмар, все оказалось впустую. Впрочем, она была довольна уже и тем, что о мертвых животных в эти дни сообщений также не поступало. Но Мерседес никогда раньше не пропадала из дома. Барбара взяла ее к себе еще котенком; Мерседес редко куда уходила даже в дневное время, порой надоедая своей хозяйке, без конца слоняясь по кухонным полкам. Надо будет спросить у Энн, когда та вернется. В конце концов, Мерседес поручили ее заботам. Ирония ситуации расстроила Барбару. Она больше сочувствовала пропавшей Мерседес, чем Оливеру. Вот если бы он пропал…

Она смешала вино, коньяк, соль, перец, тимьян, петрушку и масло в небольшой чашке, затем вылила эту смесь в миску с мясом, накрыла ее и поставила в холодильник. Холод и пряности отобьют душок. Прежде чем закрыть дверцу, она задержала взгляд на фарше и снова вспомнила о том, что случилось с выпечкой на Рождество.

— Ублюдок, — выкрикнула она.

Открыв дверь в сад, она снова позвала Мерседес. Оливер никогда не любил кошку, и Барбара всегда подозревала, что он завел Бенни, просто чтобы досадить ей. Равным образом он не понимал, как это женщина может иметь с кошкой особые отношения. Она была уверена, что из всех членов семьи только Мерседес по-настоящему ее понимала, и именно Мерседес она изливала свои потаенные думы. Мерседес была мудра и искренна, она была более чуткой и более тонкой, чем все остальные домочадцы. Барбара всегда могла рассчитывать на ее теплое отношение к себе.

Однажды Мерседес вспрыгнула Оливеру на голые ягодицы, когда они с Барбарой занимались любовью, расцарапав его до крови. Он настаивал на том, чтобы обстричь ей когти, но, поскольку Барбара в свое время уже согласилась на стерилизацию кошки, за когти она вступилась решительно.

— Как же можно лишить ее когтей? — упрекала она Оливера. — Ей же нечем будет драться.

— Или нападать на меня, — протестовал Оливер. Теперь ирония пришлась к месту. Мужчины просто не способны понять животных-самок.

Но Барбара равным образом страдала от Бенни, который в течение нескольких лет спал в их комнате, поднимал лай на каждый скрип или шорох, порой мастурбировал о ее ногу своей отвратительной надувшейся красной штукой. Дети не интересовались животными.

— А разве она не пришла домой? — ответ Энн на вопрос Барбары не был ни убедительным, ни ободряющим.

— Зачем бы я стала спрашивать? — вежливо спросила Барбара, избегая столкновения. Но Энн быстро отвернулась.

Барбара, разумеется, не успокоилась, а Мерседес так и не возвращалась. Промучившись в ту ночь от бессонницы, она рано оделась и спустилась в кухню, чтобы закончить свое рагу из кроликов. Снова вспомнив о пироге, она попробовала смесь на вкус — нельзя допустить еще раз оплошность. Воспоминание воспламенило ее злость, и она разбивала яйца с несвойственной ей силой, смешивая их с мукой. Приготовление обычно служило успокаивающей терапией, но на этот раз не помогло. Иногда, занятая каким-нибудь блюдом, она целиком погружалась в работу. Теперь же едва могла сконцентрировать внимание. С огромным трудом ей удалось обложить форму для выпечки хлеба ломтиками бекона, выложить приготовленный фарш. Она даже забыла выложить верх беконом, лавровым листом и стеблями петрушки — пришлось вынимать форму из плиты, чтобы завершить работу.

Затем Барбара вышла на улицу в поисках Мерседес, чувствуя, что все напрасно. Мог ли Оливер убить невинную Мерседес в отместку ей, Барбаре? Трудно было поверить, что он способен убить ее любимицу. Размышления о возможности такого поступка вывели ее из себя. Однако Мерседес по-прежнему не приходила. Барбара утратила чувство времени. Вернувшись четыре часа спустя, она по запаху паленого мяса определила, что забыла установить таймер на плите и испортила рагу. Это лишь усилило тревогу и раздражение.

Она набрала номер Термонта.

— Я думаю, он убил Мерседес, — выпалила она в трубку.

— Это машина?

— Нет, кошка.

— Вы уверены?

— С каждой минутой все больше. Кошка не возвращается вот уже два дня. Такого раньше никогда не было. Энн помазалась в мученицы, и говорить с ней невозможно. Но Мерседес — невинное животное. Не в силах поверить, что он мог сотворить с ней что-то чудовищное, — она почувствовала, как к горлу подкатились рыдания.