Война в потемках

Аэропорт захвачен. От него осталась лишь равнина, очень похожая на прилегающую пустыню. Гарнизоны северных фортов — семь из восьми, пробились в Товию, пополнив наши силы. Но на их месте теперь мятежники! Держится лишь второй форт, соединенный туннелем с Цитаделью. Он еще может нам пригодиться — но туннель к аэропорту пришлось взорвать. Цитадель окружена с трех сторон — саперы мятежников вгрызаются в ее заграждения, как крысы. Противник вошел и в Новый Город — идут бои. Гекс осталось двадцать тысяч, близок день, когда падет последняя. И что тогда?

Если не будет помощи, причем немедленно, — мы все погибнем. Но в этой проклятой пыли не может летать ни один самолет. Она разрушает двигатели. Хотя на Хаосе осталось 132 самолета, способных долететь до Товии, они не могут подниматься в воздух. Производство дальнобойных ракет там так и не наладили. В итоге, мятежники добрались уже и до плато. Они как-то миновали минные поля и артиллерийские позиции и с ними пришлось разбираться истребителям. Автоколонна мятежников разгромлена — из 30 машин уничтожено 29 + два бронетранспорта, убито больше ста врагов, взяты пленные. Истребители потеряли 50 файа убитыми, 60 — ранеными и шесть бронетранспортов. Это при том, что второй истребительный отряд всегда считался лучшим. У нас же все, кто сражается на поверхности, по сути, обречены. Наши бойцы уже мрут, словно от чумы — лечить их нечем, да и нет лекарств от лучевой болезни. Появились перебежчики от осаждающих — у них еще хуже. Они голодают, с тыла их атакуют какие-то странные объединения людей и животных. Все эти люди безумны, среди животных преобладают огромные стаи гекс. Все здания в Товии превращены в развалины, метро затоплено. Население укрывается в многоэтажных подвалах домов-пирамид. Водозабор взорван, берем воду из скважин. На АЭС работают всего два блока, но и их хватает. У меня нет времени писать дальше. Что будет — не знаю. Похоже, Уэрка тоже ждет помощи — но от кого? Надо спросить Вэру, может быть, он…»

«20-й день осады. (23.6.202/283 д. Э.)

Я рад, что вскоре все это кончится. Я не могу больше описывать то, о чем не должно писать ни одно существо, имеющее душу. Но если я этого не опишу — то кто же? А моя душа и так давно погублена — какая разница? Все равно, после того, как погибла Наэри, моя любимая, мне тоже незачем жить. Но разве я не должен?»

«22-й день осады. (25.6.202/285 д. Э.)

Сегодня погибли последние гексы. Теперь нам осталось надеяться лишь на свои силы. Наша территория сейчас — это Цитадель и Новый Город с прилегающей частью промышленного района. Об обороне каждого квартала, каждого дома можно слагать легенды — но о последних подвигах последних защитников Фамайа уже никто не узнает. Большинство населения Товии умерло или умирает от радиоактивного заражения. Цитадель блокирована, с городом ее соединяет лишь туннель. Мятежники добрались местами уже до ее внешнего обвода. У нас кончаются боеприпасы. В строю, включая истребителей и ополченцев, осталось сорок тысяч — хотя оружие взяли уже все, способные его держать. Может быть, это последняя запись».

«25-й день осады. (28.6.202/288 д. Э.)

Это последняя запись. Когда настанет время следующей — все будет уже кончено, так или иначе. Мятежники прорвались к АЭС, бой идет уже у ее входных ворот. Если мы лишимся света и воды — нам конец. В Товии осталось двести тысяч жителей и беженцев — они обречены, если не случится чуда. Сколько вокруг мятежников — неизвестно. Они заняли уже почти весь город. В наших руках осталось всего несколько квадратных миль, не считая Цитадели. Что творится в захваченных врагом кварталах — страшно описывать. Люди (и файа тоже!) там превратились в зверей. У нас вышли все 16-дюймовые снаряды, 6 и 3-дюймовых осталось по сотне на орудие. Сегодня выпущены все нейтронные перехватчики и единственное, что нас спасает, — нарастающий развал у противника. Это следствие нейтронных ударов. У нас тоже все смешалось. Воюют все, кто в силах взять оружие, — даже дети.

Сегодня же мятежники начали штурм плато Хаос. Оно обладает мощнейшей космической обороной — тридцать Стражей с гамма-лазерами, 90 атомных противоракет, две тысячи тактических ядерных боеголовок, сотни наблюдательных спутников, шесть пилотируемых космических кораблей класса «земля-орбита» — но там нет никакой действительно боеспособной наземной армии! Есть только второй истребительный отряд — 9700 файа, 125 танков, 200 бронетранспортов, 80 РСЗО, 60 ЗРК и 6 эскадрилий боевых самолетов (4 перехватчиков, 1 РЭБ и 1 ДРЛО, всего 72 машины). Плюс 37 тысяч ополченцев. А у повстанцев — примерно три дивизии: 8 тысяч офицеров, 38 тысяч солдат, около тысячи единиц бронетехники. Короче, соотношение сил совершенно не в пользу Хаоса. Там только за первый день штурма потеряли 700 бойцов истребительного отряда, 15 танков, 98 бронетранспортов, 6 самоходных орудий, 8 систем РСЗО…

В общем, кроме про-Эвергета нам уже ничего не поможет. Пускай Анмай применит его, невзирая на риск. Выносить эту осаду дальше — не в наших силах.

Р.S. Личное.

Поскольку завтра мы все можем погибнуть, предложил Хьютай вернуться — в шахте, в Цитадели стоит космический корабль, запрограммированный для суборбитальных полетов. Она отказалась, заявив:

— Пока я здесь, Анмай будет осторожнее!

Странная ситуация. Она хочет вернуться к нему — и не может оставить Товию, хотя здесь ее ничто не держит. Но я ее понимаю. Мы-то в любом случае спасемся — а остальные? Они достойны жизни больше, чем мы!

И последнее. Быть может, все мы завтра умрем. Быть может — нет. У меня есть предчувствие, что я не покину Цитадели. Откуда оно — не знаю. Но за последнее время я повидал много смертей и понял, как это бывает. Впрочем, неважно. Итак: мне двадцать пять лет, по своим способностям я — лишь командир взвода четырнадцатого истребительного отряда, случайно попавший на это место. Пускай невольно, я совершил множество ошибок и понимаю это. Но это не главное. Меня все время преследует ощущение, что я все делал неправильно — причем не в деталях, а в принципе. Сейчас вся оборона Товии кажется мне чудовищной бессмыслицей. Неужели я ошибся и всю жизнь был не на той стороне? Я совершенно запутался и не знаю, что делать. Поэтому меня не пугает близкая смерть. В общем, — я готов к ней».

Глава 16 Пусть видящий знает…

Не бойся цепи и бича,

Не бойся яда и меча,

Ни беззаконья, ни закона,

Ни урагана, ни грозы,

Ни человеческого стона,

Ни человеческой слезы.

Николай Некрасов. «Баюшки-баю».

Вэру завел Философа внутрь комнаты мультипланара и закрыл дверь.

— Ну, как тебе это? — он показал на тысячи звезд, ярко сиявших на черном куполе. Напротив входа их свет сгущался в яркую, сужавшуюся к концам полосу. Философ не ответил, он смотрел на самого Вэру, на его внимательное лицо с нетерпеливо блестевшими глазами.

— Как ты можешь думать о такой чепухе, о звездах, когда гибнут люди?

— Когда-нибудь все люди умрут. И все файа. А звезды останутся. С точки зрения Вселенной чепуха — это мы.

— По-моему, ты просто спятил.

— Я спятил бы, если бы думал об этих смертях. Но это бессмысленно. То, чего мы не можем изменить, мы принимаем. Так или иначе. Главное — не дать изменить себя.

— Неужели тебя не терзает совесть?

Под его острым взглядом Анмай смутился.

— Терзает. Еще как! Но я предпочитаю ее мукам заботу об оставшихся в живых. Это хорошо помогает. А вот если бы я занялся бездельем, то действительно сошел бы с ума. Хотя неплохо было бы… — Анмай сел у стены, мечтательно глядя вверх. — Тихая палата, успокаивающие уколы, прогулки с санитарами… Восемь лет назад у меня была замечательная возможность сойти с ума, но, как мне сказали, у меня не получится…

Он покосился на пленника. Лицо Вэру было очень немногим из лиц здесь, отражавших нечто иное, чем скрытая мука или суровая сосредоточенность. В нем была энергия, жизнь. Это также было одно из очень немногих лиц, не изменившихся с начала войны. Анмай был таким же, как всегда. Белки его глаз и зубы словно светились, волосы и кожа слабо отблескивали. Подземная жизнь не сказывалась на нем никак. Чертам его лица не доставало тонкости, но это не делало его менее красивым. Вот только выражение на нем было странное — диковатое и в то же время мечтательно-насмешливое… но не злое.

— Я вижу, тебе тут не нравится. Ты никогда не видел звездного неба, правда?

— Оно кажется мне бессмысленной россыпью точек.

— Тогда мы плохо понимаем друг друга… Хочешь, я отведу тебя в свое любимое место? И расскажу, как я стал таким? Хочешь?

— Нет. Если тебе нужна исповедь, обратись к священнику.

— Рабы не выбирают, знаешь ли. Священников здесь, и, как я полагаю, всюду, больше нет. А ты сделал меня таким, какой я есть — пусть и не желая этого. Пошли! У меня осталось не очень много времени. Возможно, вообще не осталось. Если… она погибнет, то я… не смогу жить.