Война за океан (др. изд.)

— Скоро начнется большой перелет. Очень большой, — говорил за обедом тощий усатый Ургэн, — потому что наш государь выпустил гуся. Этот императорский гусь с золоченым клювом полетит первым, подавая пример от имени императора… Давая правильное направление…

Мангуны ели свинину, кашу, пили вино и слушали, тая дыхание.

«Маньчжур, как и всякий обманщик, всегда рассказывает что-нибудь очень любопытное», — думает Куйча.

Ургэн рассказывал Бошняку, что у него и у Тин Фа по пять приказчиков, что они служат на паях, держат деньги в деле, что своих лавок ни у кого нет. Купцы останавливаются в юртах у знакомых, которые известны давно.

— Приезжай к нам в гости обязательно. Будем играть в карты, научим тебя в наши карты. Еще у нас есть игра в кости. Бабу положим с тобой молоденькую и твоему товарищу дадим по вкусу.

— У нас это не делается! — гордо ответил Бошняк и густо покраснел, услыхав от Семена перевод.

— Твари они, — заметил Семен по-русски. — Вон Куйча и то плюетшя!

Вдруг, к удовольствию торговцев, Семен развернул плис, красное сукно, потом достал моржовый зуб, кость, шапки казанской работы.

— Ое-ха! — в восторге вскричал Тин Фа.

Даже суровый Ургэн вскочил и хлопнул себя руками по бедрам. Впрочем, на Парфентьева это мало действовало, он знал, что тут не столько восторгов, сколько желания соблюсти вид и вежливость. Потом опять пили вино, ели леденцы, хлеб, сладкое печенье на свином сале, которое настряпал Парфентьев.

Маньчжуры заночевали, утром Семен и Бошняк опять их угощали. Николай Константинович поблагодарил их за помощь Чихачеву, раздал подарки — ножи, сигары, кошельки с отделкой. Довольные маньчжуры взяли слово с Бошняка и Семена, что приедут в Пуль. Купцы укатили на собаках, звеня колокольчиками.

Через день Бошняк, Парфентьев и Куйча отправились.

Стойбище Пуль стояло над Амуром на высоком берегу.

Маньчжурам отведена половина у богатого гиляка в длинной фанзе, у них свой отдельный очаг, свой повар. Снова начался пир, разговоры.

Приехал красивый старик купец, большого роста, с белокурыми усами, в белой шубе, в такой же бальды, как у Куйчи. Маньчжуры встретили его с почетом, познакомили с гостями. Всего собралось семнадцать маньчжуров. Они веселились, играли в карты, проигравшие пили водку; один из маньчжуров-приказчиков проиграл несколько раз и был мертвецки пьян. Все смеялись над ним.

Старик ласково беседовал с русскими. Кто он такой, никто не говорил. Бошняк помянул про англичан; старик смутился, вынул платок, вытер вспотевший лоб. Он быстро овладел собой.

«Много же их тут, — думал Семен. — И старые, и больные, и вороватые».

В обратный путь ехали почти все время по воде. Лед почернел. Торосы оттаяли и сверкали как зеркала. Бошняк думал, как сумеет Невельской достать товар для будущей торговли. Маньчжуры просили приходить чаще, назначили дни и места, где бывают торговые сборища вроде ярмарок.

— Если китаец услышит, где поймали черную лису, — рассказывал дома Куйча, — хоть неделю ему ехать — явится. Бегают по Амуру, ищут.

— А как охотитесь?

— Молимся!

Разговор зашел о шаманах. Куйча уверял, что надо молиться и тогда будет удача.

— Он шаманит, — пояснил Семен, — и на тот грех ему лучше даетшя.

— Кури, Кури! — ласкал Куйча вбежавшую собаку; у нее почти желтая шерсть, хвост не лохматый.

— Хорошая шобака! — заметил Семен.

Куйча сидел на нарах, поджав под себя ноги с черными пятками. Бошняк взял в руки его улы из рыбьей кожи.

— Гиляки легковешные, — заметил Семен, — поджарые, им хорошо в таких, а мне эти обутки на один день.

Амур ночью грохотал и быстро, в два дня, прошел. Над всем пространством очистившихся вод, над лесами и затопленными островами, словно по громадной трубе, как бы в несколько слоев летели птицы.

«Где тут императорский гусь?» — думал Бошняк, удивляясь хитрости торгашей.

— Чирки-то, чирки… — говорил Семен, держа ружье в руке.

Кулики прилетели, уселись на перевернутые лодки. А на протоке вода кишит, вся в пузырях от множества рыбы. Жена Куйчи пришла из тайги, принесла охапку сухого орешника, а дочь — пучки тоненьких побегов дикого лука и жесткой черемши. В тайге уже много белых цветов. Мальчишка с красным носом поймал сазана. У очага готовится строганина, женщины режут лук и рыбу.

— Сейчас самая вкусная дикая капуста! — говорит Куйча.

Утки стаями носятся над протокой. Летят бакланы, правильными, волнующимися черными косяками двигаются гуси. Их косяк похож на громадного тонкокрылого гуся.

В глубине неба, над всей этой массой птиц, идут белые лебеди, и кажется, что кричат девичьими голосами: «Ой-ой… ай-ай-ай».

— Лебеди прежде были людьми, — говорит Куйча, — они летят и жалуются…

— Лебедя за шею подымешь — ноги на полу, — говорит Семен. — Его бить — грех!

По протоке лодки идут в тайгу за клюквой, черемшой, дикой капустой.

Летит крохаль с длинным, зубастым, совсем не утиным носом, в полете — белобрюх, лапы — багровые. Мчатся маленькие нырки и рассыпаются по воде. Чайки кричат, как дети. Летят дикие голуби.

Уж вялится рыба: чебаки, щуки и разная мелочь — на шестах и прутиках, продетых под жабры.

Подул ветер. Волны пошли с Амура в протоку, бьют в берег, перехлестывают через лодки. Нагнало тучи. В лодках полно воды. На берег вытаскивают лодки, переворачивают, выливают из них воду. Бошняк заметил, что у молодых побегов ясеня острые верхушки черны, как наконечники червленой стали.

— Вон… Вон… — кричит Куйча.

Какой-то хищник с пегими крыльями поймал рыбу. Она забилась, вырвалась из клюва и упала. Он метнулся, норовя ухватить на лету. Но не удалось. Пролетел, зло крича, со стоном, виден был его горбатый нос и жесткие крылья с нежным изжелта-зеленым брюхом.

Бошняк сходил за ружьем. Низко летели гуси. Когда раздались выстрелы, гуси сбились, задние пошли быстрее, перегнали передних. В их вытянутых шеях — испуг. Один полетел обратно.

Семен принес сбитую птицу. У большого гуся оранжевые лапы и помутившиеся белесые зрачки. Поперек пепельно-серых крыльев коричневые полоски в красную крапинку.