Война за океан (др. изд.)

Тут только он обратил внимание, что угощенье на столе более чем скромное: чай, белый хлеб и сахар.

Екатерина Ивановна вышла с ребенком на руках, покачивая его.

— Вот наша Катя, познакомьтесь! — сказала она.

Римский-Корсаков встал, вытянулся, щелкнул каблуками, как будто перед ним была взрослая девица. Он наклонился и узнал знакомые черты. Девочка была светла, как мать, но что-то в ней и отцовское, такой же острый взгляд.

— У ее мамы нет молочка, но теперь нам привезли коров, и мы кушаем! — сказала Екатерина Ивановна, поправляя соску.

Покачивая ребенка, она взяла свечу и поднесла ее к огромной карте, висевшей на стене.

— То, что вы рассказали, глубоко тронуло меня, — сказала она, — но… посмотрите на эту карту, каждый пункт ее нанесен на основании исследований, произведенных офицерами экспедиции и нашими добрыми людьми. Вы говорите, что адмирал желает открыть Японию, торговать с ней, занять порт, чтобы получить удобную стоянку.

— Да. Теперь, обладая устьем Амура, мы смеем мечтать, — заговорил Римский-Корсаков, полагая, что надо как-то попытаться оправдать адмирала.

— Устье Амура… — повторила она.

— Это давно желанный выход в океан!

— Нет, Геннадий Иванович говорит, что одно устье Амура, как бы ни была велика и прекрасна эта река, не составит для России необходимого ей выхода в океан. И не к такому выходу в океан, как это принято думать, он стремится. Его пока не понимает никто, даже генерал-губернатор. Муравьеву нужно плаванье по Амуру для снабжения Камчатки, которая, по его мнению, будет главным портом на океане. Этого же взгляда придерживаются в Петербурге. Но наша экспедиция представляет себе, что России нужен иной настоящий выход. Это, конечно, устье, лиман, весь остров Сахалин, без которого у нас нет выхода, так как устье заперто этим островом. Выход в океан — это, конечно, и река, но нужны гавани южнее устья. На свой риск и страх муж этим летом занял две лучшие из тех, что нам известны. Вот они! Это гавань Нангмар, которая была названа Лаперузом в честь своего морского министра Де-Кастри, и южнее ее — гавань Хади, роскошный залив с приглубым берегом.

— Так они уже заняты?

— Да, туда отправлены отряды, там наши посты, подняты флаги и строятся здания. В Хади, вероятно, будут зимовать наши суда, которые сейчас высаживают десанты. Больше того, муж говорит, что южнее Хади есть еще лучшие гавани, их надо в следующую навигацию занимать, гавани, имеющие сообщение с рекой Уссури. По мнению Геннадия Ивановича, главная стоянка нашего флота со временем будет там, это не умаляет значения территорий, уже занятых и описанных нами, и самой реки Амур. Это все вместе и есть выход в океан. Вместе с Камчаткой, с Курильскими островами, со всем тем, что принадлежало России всегда.

Она поправила соску во рту своей дочки, покачивая ее, и снова обратилась к карте. Римский-Корсаков слушал с восторгом.

— Кстати, в свое время, когда муж говорил о реке Амур, ему бросили упрек в коммюнизме… — как бы между прочим вспомнила она. — Петрашевцев подозревали, что они хотят воспользоваться Амуром для своих целей. Из-за этой нелепой выдумки мужу не доверяют и теперь. Если бы мой муж знал о письме адмирала и о целях экспедиции, о которых вы сообщили, то, я глубоко убеждена, он сказал бы, что цели, поставленные адмиралом, очень мелки по сравнению с тем, что необходимо исполнить для истинного величия России. Мне странно слышать от вас о стоянке флота в порту Нагасаки, когда огромная и прекрасная страна у наших ног. Геннадий Иванович просит об исследовании южных гаваней. Это составило бы честь и славу экспедиции адмирала Путятина. В письме к вам он просит ознакомиться с незапечатанным письмом к адмиралу.

Ребенок стих и уснул, и Екатерина Ивановна унесла его в спальню.

Елизавета Осиповна разговорилась с Римским-Корсаковым про здешнюю жизнь. Доктор временами дремал. За ставнями выл ветер.

Римскому-Корсакову хотелось оправдаться. Он с нетерпением ждал выхода Невельской, решив сказать ей все откровенно.

Когда Невельская вышла, лицо ее было радостно, она приветливо смотрела на Римского-Корсакова.

Воин Андреевич сказал, что сам вполне разделяет многое из того, что услышал. «Впрочем, зачем все это? — думал он. — Слышать им пустые мои похвалы». Он сказал, что единственно полезным делом со времени выхода из Кронштадта считает опись лимана и фарватера.

Она снисходительно улыбнулась. Она потому и говорила откровенно, что много хорошего слышала об этом офицере от мужа и теперь увидела сама, что ему вполне можно доверять, что он неглуп, видно, что сочувствует и разделяет ее взгляды. Но зачем это подчеркивать? Еще многое хотелось бы сказать ему.

Было уже поздно. Она пригласила офицеров завтра на обед.

— В полдень я отправлюсь обратно на шхуну, — поднимаясь, ответил Римский-Корсаков.

— Только после обеда, — сказала Невельская. — Я прошу вас!

«Как она его разнесла! Вот это называется «ассаже!» нашему адмиралу! — подумал Римский-Корсаков, выходя с доктором. — Действительно, он мямлит и тянет. Кое-что подобное толковал Чихачев на Бонин-Сима».

Ветер и темь…

«Да, ветер воет, холод, но настроение в тысячу раз лучшее, чем в самых роскошных тропиках. Что я услышал, какие новости?! Хади и Де-Кастри заняты! Залив Анива!»

Римский-Корсаков спросил доктора, кто же начальник главного поста на Сахалине.

— Майор Буссэ. Он произвел тут впечатление шпиона, подосланного следить за Невельским, — вдруг откровенно сказал доктор. — Вместо того чтобы отпустить его в Иркутск, Геннадий Иванович заставил майора Буссэ идти на Сахалин и приказал там быть начальником зимовки.

«Э-э, этот доктор не так прост, — подумал Римский-Корсаков. — Они, кажется, все крепко держатся за Невельского… Но неужели у Геннадия такая разница во взглядах с Муравьевым? И в коммюнизме его обвиняли! Боже! И шпионов подсылали! А говорят всюду, что Геннадий Иванович — правая рука Муравьева, чуть ли не его наперсник! Исполнитель его воли».

Вошли во флигель, Римский-Корсаков разделся и сразу уснул как мертвый.

Утром он вышел из офицерской избы. Дул холодный ветер, небо было чистое. Пески чисты, вокруг бревенчатые крепкие здания из лиственницы, лодки, старое судно, вытащенное на берег. А на близких сопках вокруг залива березы желты.

«О-о! Здесь уж осень! Настоящая Россия! — подумал он. — Право, повеяло Русью от этих бревен и от берез. Единственное место на всем океане…»

Доктор утром ходил к Невельским смотреть больного ребенка. Он вернулся, попили чаю и вместе пошли на осмотр Петровского. Римскому-Корсакову надо было проведать своих людей, отдать приказание боцману, снести подарки Невельским и готовиться к отплытию.

У флигеля встретили Елизавету Осиповну. С ней молоденькая миловидная женщина в платке. Госпожа Орлова — супруга здешнего знаменитого штурмана, однофамильца доктора. Ее муж тоже в командировке.

— Ну, как вам вчера наша капитанша? — с каким-то акцентом спросила Бачманова.

— Следует только преклоняться перед ней!

— Она вам еще многого не сказала, — ответила Елизавета Осиповна. — Зимой был голод, нам ничего не дают в экспедицию и теперь. Так мы ждем вас к обеду. Мы обедаем по-морскому, в двенадцать.

Глава двадцать девятая РОДНАЯ ОСЕНЬ

Зашли в казарму. Женщины там опять что-то пекут и жарят. Матросы, здешние и приезжие, оживленно беседуют. Один со шхуны диктует письмо писарю. Другой — молоденький — прыгает, держа на спине мальчишку лет трех-четырех. Римский-Корсаков велел своему боцману готовиться к отплытию.