Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Он погиб, — сухо бросил я. — Он умер героем! И больше мне нечего сказать.

Тут она грохнулась на колени.

— О! Фердинанд, — воскликнула она. — О! Фердинанд.

Она попыталась подняться, шагнула и снова упала на колени. Наконец она зарылась лицом в мои одеяла и начала рыдать. Никогда не был поклонником такого жанра. Это не мое. И вот она продолжает обливаться слезами. А мамзель Л’Эспинасс находилась неподалеку, сидела за ширмами, где наверняка все слышно. И поэтому сразу же оттуда выскочила.

— Не следует слишком утомлять раненых, мадам, доктор это запрещает. Посещение окончено...

И тут мадам Оним одним махом выпрямляется во весь рост, все еще смущенная, но воспрявшая духом.

— Фердинанд, — обращается она ко мне нарочито громко, чтобы все ее слышали, — вы не забыли, что оставили мне в расположении части расписку о вашем долге в триста двадцать два франка?..

Когда вы намереваетесь мне их выплатить?

— Не знаю, мадам... Здесь мне ничего не платят...

— Ах, вам ничего не платят! Хорошо, в таком случае я напишу вашим родителям. Однако, насколько я помню, это вы давали мне слово чести, что рассчитаетесь по всем долгам в войсковой лавке...

Ей явно хочется унизить меня в глазах Л’Эспинасс, поэтому она и вошла в раж. А в довершение всего она добавляет:

— Кажется, по пути сюда я встретила ваших родителей. Может быть, я еще застану их на вокзале.

После чего ее как будто ветром сдуло, настолько стремительно она кинулась прочь и исчезла за дверью, ведущей на лестницу. Я считаю до ста, потом до двухсот. Где-то через четверть часа возвращается мой отец... запыхавшийся, вне себя.

— Ну почему, Фердинанд, почему ты нам сам сразу об этом не сказал, разве так можно, только этого нам еще и не хватало. Маркитантка требует с нас долг прямо на перроне. Сумму, что ты остался ей должен после отъезда из части. А мы и так всю жизнь едва сводим концы с концами, но делали все, чтобы ты ни в чем себе не отказывал, чего бы нам самим это ни стоило, и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было! А ты заставляешь нас так унижаться. Да еще целых триста франков... по нынешним временам нам опять придется залезть в долги и, думаю, это окончательно нас обескровит, твоя мать вынуждена будет снова заложить свои серьги. Я обещал возместить твой долг в течение восьми дней, я же человек чести! Но о чем ты думал Фердинанд, ведь идет война, и тебе об этом прекрасно известно? Наш бизнес находится на грани краха, и уж ты-то должен бы был понимать, как нам тяжело... Я даже не знаю, удастся ли мне сохранить место в Ла Коксинель [13] .

13

Ла Коксинель — название страховой компании, где работал отец Фердинанда, которое упоминается также и в романе «Смерть в кредит».

У него на глазах проступили слезы... Но тут опять вмешалась Л’Эспинасс и сказала, что мне необходимо отдохнуть. Он сразу стал извиняться и ушел, продолжая что-то бормотать себе под нос. Наверняка они снова все встретились на вокзале. Было уже довольно поздно.

Этим же вечером где-то в районе одиннадцати Л’Эспинасс еще раз заглянула ко мне, чтобы предупредить, что завтра меня собираются перевести в общую палату, так как ожидается поступление новых раненых. Вчера мне объективно стало лучше, то да сё, однако зондирование, по ее мнению, мне бы все равно не помешало. Протестовать я не стал, предпочел промолчать и не поднимать шум. Все достоинства этой полезной для здоровья процедуры мне были отлично известны, она брала самую большую из имеющихся трубку и использовала ее в качестве зонда. А заодно и как скребок. Но пока этим занималась со мной только она одна. И инстинкт мне подсказывал, что сейчас от ее услуг отказываться не стоит, чтобы не подвергать себя еще большему риску. Меньше всего мне хотелось, чтобы мне прописали еще и нечто аналогичное, только сзади. А этот процесс длится добрых десять минут. Обычно я не склонен к сантиментам, но в тот раз я реально плакал.

Ладно. На следующее утро меня перевезли в палату Сен-Гонзеф. Я очутился на койке между Бебером и зуавом по имени Оскар. Последний запомнился мне тем, что без конца ходил под себя через зонд на протяжении всех трех недель, пока он находился рядом со мной. Он полностью был поглощен этим занятием. Его то и дело пробирал понос от дизентерии, отягощенной тяжелым ранением кишечника. Пузо у него напоминало чан с конфитюром. Когда брожение в нем усиливалось, все выплескивалось через зонд и стекало под шконку. После чего, по его словам, он испытывал облегчение. Он постоянно лыбился. Все время рот до ушей. И любил повторять, что смех ему помогает, и он уже без него не может. В итоге он так с хлебалом до ушей и откинулся, расплывшись в последней улыбке.

И совсем другим был лежавший справа Бебер. Как и я, он призвался из Парижа, только жил на Порт Брансьон неподалеку от 70-го бастиона. Он сразу же со мной всем поделился. А когда я рассказал ему про себя, он искренне мне посочувствовал.

— А я вот сделал свой выбор, — заявил

он. — Мне всего девятнадцать с половиной, но я женат, и свою личную жизнь я устроил.

Такого я услышать не ожидал, но он меня просто очаровал. Я думал, что уже достаточно научился выпутываться из сложных жизненных ситуаций, но до него в этом плане мне определенно было еще далеко. Что касается его ранения, то он поступил сюда со ступней, пуля попала в большой палец левой ноги.

Про Л’Эспинасс он тоже уже все понял, причем давно.

— Баб вроде нее я вижу насквозь, ты даже не представляешь, на что такая способна.

Бебер вернул мне вкус жизни. Что уже было неплохо. Да и рука пошла на поправку после того, как меня прооперировал Меконий. Теперь я дрочил левой, тряс ее в качестве тренировки.

Однако стоило мне попытаться встать, как меня самого начинало так трясти, что я едва удерживался на ногах. Мне надо было садиться через каждые двадцать шагов. Ну и в ушах гудело так, что и словами не передать, прямо как на ярмарке. Настолько громко, что я даже несколько раз интересовался у Бебера, не слышно ли ему чего. Я приспособился слушать его, не отвлекаясь на свои шумы, но все равно каждый раз приходилось просить, чтобы он говорил громче, еще громче. В конце концов мы начинали хохотать.

— Да это у тебя старческое, — говорил он мне, — ты так же туг на ухо, как дядюшка моей благоверной, а ему уже за восемьдесят, и он военный пенсионер, ветеран ВМС.

Благоверной он называл Анжелу, свою жену, причем законную, он постоянно только о ней и говорил. Ей было восемнадцать.

Что касается остального контингента в палате, то там прямо глаза разбегались, ранения поверхностные, проникающие, на любой вкус, большинство резервисты, а в целом сборище дебилов. Многие только прибывали и сразу же убывали: по земле или на небо. Как минимум каждый третий хрипел. Всего в палате

Сен-Гонзеф нас было где-то около двадцати пяти. После десяти вечера, правда, я мог насчитать и сотню, и тогда я переворачивался в постели вниз матюгальником, чтобы заткнуться и никого не разбудить. Периодически меня все еще трясло от лихорадки. Как-то утром я поинтересовался у Бебера, не видел ли он, чтобы наша милашка Л’Эспинасс подходила к моей кровати с недвусмысленным намерением мне подрочить, когда я впадал в беспамятство. Нет, он ничего такого не заметил. Его это не интересовало. Но я-то прекрасно знал, что мне ничего не привиделось. Так что не стоит торопить события. В конце концов все приятные моменты, что я здесь пережил, были связаны с Л’Эспинасс. Нужно просто набраться терпения. С ее зеленоватыми зубами я сразу смирился, зато руки у нее потрясающие и, что немаловажно, такие пухленькие. И ляжки у нее наверняка должны быть красивыми. Так и трахнул бы ее в зад. Убеждал я себя, чтобы возбудиться. Время шло, и я почти перестал бредить, даже по вечерам. Как-то, воспользовавшись тем, что горели только ночники, она подошла и отдельно пожелала мне спокойной ночи. Это было так мило... Нет, она не засунула руку мне под яйца, хотя я был бы не против. Но это уже становилось поэтичным, и я чувствовал, с каким волнением бьется сердце у меня в груди. Даже Бебер заметил...

— Если тебе так неймется, ты, конечно, можешь эту кошелку поиметь, когда она опять к тебе склонится, но смотри не проколись, иначе, попомни мои слова, поступит в барак какой-нибудь ампутант, потребуются срочные перемены, и ты станешь первым, кого отсюда выставят. Поступай как знаешь, но я тебя предупредил...

Этот мальчишка Бебер был не по годам мудр... Ладно. Прошло еще две недели. Мы никуда не выходили, о том, что происходит снаружи, не знали, однако по всем признакам там шло отступление, и линия фронта приближалась. Пушки стали слышны даже в комнатушке, где мы лежали, а ее окна выходили во двор. В воздухе кружили вражеские самолеты, регулярно появлявшиеся около полудня, не такие уж и агрессивные: три бомбы, не больше. Дамы прятались по углам, отовсюду доносились их дрожащие голоса. Но дамы держались еще достаточно героически. Ме-коний так и вовсе сразу кидался прочь по лестнице. И возвращался только, когда все закончится...

— Мне кажется, что они стали прилетать чаще, — ворчал он.

Его это отвлекало от работы.

Мне постоянно приходили письма от отца, написанные каллиграфическим почерком и являющиеся образцом высокого стиля. Он призывал меня к терпению, предсказывал скорейшее наступление мира, рассказывал о своих проблемах, магазине в пассаже Березина, необъяснимой злобе соседей и дополнительных обязанностях, которые он был вынужден на себя взвалить, чтобы заменить ушедших на фронт.

«Мы заплатили твоей маркитантке, не совершай больше столь опрометчивых поступков, где бы ты ни оказался, если ты опять влезешь в долги, еще одного такого позора мы не переживем».

Поделиться с друзьями: