Война
Шрифт:
— А что ему ещё остаётся делать? В противном случае выбор между позором и пулей в висок. Вот только когда мы привезли погибших на броненосец, никто не возражал, потому, что знали свою вину. Я не собираюсь устраивать шум и судебные разбирательства. Поставленной цели я уже достиг, матросы и офицеры будут думать, поэтому сегодня мы заберём тела наших товарищей и завтра будем их хоронить всем экипажем, если у вас нет других планов по этому вопросу.
— Мне что, ещё вопросами похорон всяких матросов заниматься?!
— Ваше Превосходительство! Это не "ВСЯКИЕ"! Это матросы самого героического корабля флота, который за первые дни войны уже пустил ко дну ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ кораблей противника, из которых два новейших эскадренных броненосца, один броненосный крейсер и четыре бронепалубных крейсера, не считая остальных,
— Ну, ладно, не придирайтесь к словам! Лучше расскажите, кто вам дал право устраивать бойню в нейтральном порту?!
— Удивительно, но именно этот вопрос, слово в слово мне задал командир французского стационера. И отвечу Вам так же, как ответил ему, что мы с Вами видимо вкладываем разный смысл в термин "НЕЙТРАЛЬНЫЙ ПОРТ", если до меня там уже больше суток высаживаются японские войска, в этот "НЕЙТРАЛЬНЫЙ ПОРТ" входит японская эскадра и под угрозой устроить расстрел прямо в порту вынуждает русские стационеры выйти с рейда, после чего их расстреливает и они вынуждены были затопиться. И после всего этого порт называется НЕЙТРАЛЬНЫМ?! Удивительно такое слышать!
— Но вы ведь утопили там нейтральные суда!
— Отнюдь! Ни одного невиновного судна я не топил! Суда не занятые перевозкой военной контрабанды мы не тронули. Даже не препятствовали уходу японского парохода "Юнг-Ми", а суда перевозящие военную контрабанду могут либо задерживаться призами, либо уничтожаться на усмотрение командира корабля. Так как для меня было важнее привести в непригодность порт Чемульпо и затруднить высадку японских войск, я принял решение использовать их затопление, для блокирования фарватеров.
— Ну, а английский пароход без груза, зачем вы его утопили, там ведь не было никакой контрабанды!
— По личной настоятельной просьбе командира английского стационера мистера Бейли!
— Что за чушь! Когда он даёт интервью и утверждает обратное?
— Есть куча свидетелей, что до потопления этого судна ко мне на борт поднялся мистер Бейли, и устроил безобразную сцену, когда я отказывался это сделать.
— Но капитан судна тоже утверждает, что вы потребовали от него задолго до этого покинуть судно и даже угрожали и стреляли.
— Случайный выстрел мелкокалиберной пушки практическим снарядом, матрос не знал, что она заряжена, вот и случился казус. Если бы мы стреляли, вы же сами видели, как мои канониры стреляют.
— Но вы же не будете отрицать, что говорили ему, чтобы он покинул судно и договаривался с английским крейсером о вывозе команды?
— Знаете, капитан был сильно пьян и боюсь просто не очень понимал о чём идёт речь. Мы действительно подходили к нему и предупреждали, что очень опасно брать контракты на перевозки в зоне военных действий, что это крайне рискованно и может ему для безопасности лучше покинуть район боевых действий на военном корабле, а не на беззащитном торговом судне.
— Но он утверждает обратное!
— Это его проблемы, вы не находите? У меня свидетелей целый экипаж, и что мне слова какого-то пьянчуги капитана?
— Но это ведь англичане! И английское судно!
— Вы, извините, Ваше Превосходительство, позвольте уточнить, кому присягали, русскому Императору или английской Королеве?!
— Не забывайтесь!
— Я не забываюсь! Я просто озвучиваю вопрос, который возникнет у каждого думающего человека, который узнает о нашем разговоре!
— Ладно! Давайте ваши бумажки и можете быть свободны! — Николай сделал пару шагов, положил на стол рапорты, отошёл обратно и остался стоять. От лица Старка уже можно было смело прикуривать, Витгефт едва сдерживал довольную ухмылку, Эбергард сидет с каменным лицом, думаю, что он внутри уже очень сожалел, что оказался в команде Старка. — Вам что-то не ясно? Или у Вас есть какие-то вопросы?
— Один. Ваше Превосходительство! Когда будет назначен суд?
— Какой суд?! Вы же сами пообещали не выносить сор…
— Я имею ввиду призовой суд, ведь без его решения юридически принять в состав флота японские корабли нельзя!
— Это ещё почему?
— Потому, что так гласят законы Российской Империи.
— А! Я понял! Вам денег захотелось!
— Вы прекрасно знаете, что средства мы перечисляем в распоряжение благотворительного фонда, который занимается попечением
о нуждающихся моряках и их семьях. А про себя могу сказать, что за все годы службы к моим рукам не прилипла ни одна казённая копейка, о чём могу присягнуть на святом писании и пройти любые проверки! — Старк аж взвился и перешёл на визг:— Это на что вы тут намекаете?!
— И где вы увидели намёк?! Я сказал о своей честности, кого и каким образом моя честность может опорочить? — Тут до него дошло, как он сам себя выставил, Витгефт просто тихо умирал, чтобы не смеяться в голос, заперхал в кулак. Я шепнула Николаю, что кажется, хватит и валить отсюда надо! Старк всё-таки взял себя в руки:
— Если это всё у Вас, я Вас больше не задерживаю!
— Честь имею! — Козырнул Николай и мы вышли…
"Ну, ты и дал! Так с адмиралом разговаривать!" "Варенька! Ты кажется многого не понимаешь. Да, он мой начальник, но при этом и он и я дворяне, так, что при любом раскладе мы равны! Из твоих рассказов я понял, что у вас это совсем выродилось! Даже Император всего — лишь первый из дворян. Вообще, от этого иногда такая дурь происходит, как то, что Старк не пожелал передавать приказ для "Новика", который посчитал глупым. Вот примерно так, то есть адмирал — конечно начальник, но по сути он не сверху надо мной, а рядом, просто выше немного… А я то думаю, чего ты так распсиховалась перед аудиенцией у Старка…" "Ладно! Что дальше делать будем?…"
А дальше мы вернулись на корабль. Мелкая мерзостная натура Старка проявила себя в том, что он услал разъездной катер, а просить у него его адмиральский катер моветон. Вообще, если он вызывал и на его катере доставили, то на нём же и должны отвезти обратно, но это на совести начальника, а её тут не ночевало. Мы попросили вызвать наш катер, а пока на нас обрушились офицеры флагмана, с расспросами, как мы потопили броненосцы. Где захватили крейсера и так далее. Пока пришёл наш катер, нам пришлось на палубе проводить импровизированную пресс-конференцию…
А дальше закрутила суета. Отец Пафнутий умчался решать вопросы похорон. Новицкий с Клоповым и Кнюпфером усвистали в завод договариваться с испытаниями торпедного аппарата и договориться с использованием крана, чтобы переставить кормовую пушку на место левой ютовой, как-то само получилось, что все смирились, что у нас будет ещё один торпедный аппарат. У нас тоже хватало суеты. Умница Феофан смотался в госпиталь и принёс записку от Машеньки, как она рада нашему возвращению и что у неё всё хорошо, но сегодня у неё смена и она отпроситься не сможет. Боцману наутро нужно подогнать к борту все наши плавсредства, оба катера, два вельбота и три шлюпки.
А к нам на борт началось паломничество, первым заглянул Бахирев, потом другие знакомцы, капитаны и офицеры, все поздравляли, не могли поверить в нашу удачу, спрашивали и переспрашивали. В общем, после обеда мы просто удрали, пусть Сергей Николаевич отдувается. Артурская база была вообще в тихом охренении от наших выкрутасов. Идти по следам наших офицеров смысла не было, да и Машеньку очень захотелось увидеть, поэтому плюнули на всё и поехали в госпиталь.
В госпитале, Машенька была занята, и как-то на автомате, наверно, я начала возиться с больными. Получилось, что это были как раз палаты Машеньки. Ну, не могу я стоять в стороне, когда рядом болящие и страдающие, которым к тому ж я могу помочь, как бы я на скорой хотела иметь мои нынешние способности. Как раз закончила возиться со вторым, к которому мы присели по уже наработанной схеме типа "просто поговорить", пришла Машенька. Дальше ей нужно было обойти свои палаты, я увязалась за ней, нам так хотелось побыть с ней рядом, она была такая новая, необычная в своём платье сестры милосердия с длинным передником в косынке закрывающей убранные волосы, такая юная, как школьница, поймала Николая на том, что он оробел и боится до неё дотронуться, я заставила его до неё дотронуться. Вдруг поняла, что могу и через Машеньку до больных дотянуться, видимо из-за их любви и соединяющей их искренней нежности, Машенька была для меня открыта, и я стала лечить через неё. Мало того, что её здесь любили пациенты, она сама как-то очень близко к сердцу принимала каждого и возилась с ними не смотря на вонь гниющих ран, необходимость мыть и подтирать за лежачими. Мы открыли для нас совсем новую Машеньку, такую родную и такую незнакомую.