Война

Довольно быстро удалось обнаружить судовую роль, оказалось, что посланный с мостика итальянский матрос закрыл в каюте одиннадцать японцев, которых обнаружили уже, когда все основные события успели закончиться. Объяснилась и задержка кораблей, оказывается во время стоянки в Сингапуре несколько матросов с "Касуги" устроили на берегу пьяную драку, в которой пострадали чины местной полиции, что привело к большому разбирательству с привлечением посланников Англии, Италии и Японии, поэтому и вышли с большим опозданием. Кроме прочего, нашему Никифорычу пришлось поделиться с итальянским коком нашими продовольственными запасами, что Никифорыч воспринял, почти как личное оскорбление. А ушедший с частью экипажа на трофей боцман наверняка сумеет потихоньку прибарахлиться в пользу родного корабля.

За всё время стоянки ни наши сигнальщики-наблюдатели, ни мы с Клёпой облетавшие окрестности несколько раз не заметили никакого движения или наблюдателей на берегу и в этой части моря. Начавшаяся встречей потерянных нами гарибальдийцев, буквально за пару часов, до отдачи приказа на прекращение поиска, полоса везения пока продолжалась, и мы до дрожи боялись её спугнуть, понимая, насколько эфемерной и капризной является симпатия девицы-Фортуны.

Мы вышли на запад с целью проскочить самый оживлённый участок Корейского пролива в районе Цусимских островов за ночь. Боцман заставил итальянских кочегаров, не смотря на начинающуюся ночь, начать приборку на "Ниссине". Мы решили отмывать от угольной пыли "Новик" уже утром, потому, что наш уменьшившийся экипаж буквально с ног валился от усталости, конечно, будь боцман с нами, такому разгильдяйству бы не потрафило, но Николай предпочёл отступить от поклонения флотской чистоте. К моменту наступления полной темноты, мы встали в створ Цусимского пролива, а на "Ниссине" погасили люстры и все прочие огни. "Новик" впереди, гарибальдиец следом в паре кабельтовых. У нас была договорённость, что он следует таким курсом вне зависимости от наших действий, если нам вдруг понадобится ускориться или уклониться, чтобы разобраться с какими-либо проблемами у нас на курсе. С ходом в четырнадцать узлов, пусть и не самым экономичным для гарибальдийца, мы должны были за ночь пройти больше ста миль, оставив позади траверз Сасебо, Пусана и Нагасаки. Практически так и получилось, если не считать скользнувших в темноте двух японских миноносцев, с которых нашу парочку не заметили, хоть мы уже были готовы открыть по ним огонь. Под утро не менее благополучно разминулись с каким-то пароходом, азартно спешившим на юго-запад и пересекшим наш курс всего в паре миль севернее.

Через несколько часов после рассвета, на траверзе Симоносеки, когда мы убедились, что никаких опасностей в обозримых окрестностях не наблюдается, передали на "Ниссин", чтобы они посадили в шлюпку японцев, и мы сходим оттащить их на буксире к Японии, к счастью погода позволяла и волны большой не было. Всё было оговорено ещё на стоянке во время перегрузки угля, так, что, взяв на буксир полную японцев шлюпку, мы на двенадцати узлах, больше не могли себе позволить, потому, что начинало захлёстывать водой шлюпку, направились на восток — юго-восток в сторону японского побережья. Мы планировали приблизиться на расстояние видимости к берегу между Симоносеки и Майдзуру, где предоставить сынам Микадо и Аматерасу, да какая, грубо говоря, разница, дальше добираться самим, заодно и согреются на вёслах. В принципе, если немедленно вышлют нам в вдогонку эскадру крейсеров на полном ходу, то миль за сто до Владика они нас возможно смогут догнать. Вот только морякам ещё нужно добраться до берега, найти телеграф, передать информацию, которую должны усвоить и выработать решение. Кто-то должен взять на себя ответственность и отдать приказ, то есть за время этих переговоров и согласований погоня успеет потерять свой смысл, а посылать скоростные миноносцы и истребители — абсурд, когда они знают, что сопровождает конфискованный у них крейсер наш "Новик", для которого борьба с минными силами есть прямая и непосредственная задача, ради которой он исходно создавался.

К вечеру стал виден японский берег, светлого времени оставалось ещё около получаса, то есть японцам придётся думать, искать освещённый причал, рисковать высадкой на незнакомый берег в темноте, или, сблизившись с берегом, ждать утра в дрейфе. В прочем, это уже не наша головная боль. А мы, отдали буксир, отсалютовали холостым из нашей сигнальной пукалки господина Гочкиса в тридцать семь миллиметров, развернулись и начали разгоняться до гораздо более комфортных нам двадцати узлов. Особенной нужды нестись сквозь наступающую ночь на полном ходу не было, всё равно найти в темноте "Ниссин" без огней лотерейная удача, так, и зачем? Мы знаем их курс, можем спокойно рассчитать место нашей встречи когда рассветёт, и для этого нам вполне достаточно этой скорости.

В самом благодушном настроении мы оставили на вахте Сергея Николаевича и пошли отдыхать. Погода всё никак не могла разродиться штормовым усилением ветра, но и униматься холодный северо-восточный ветер со стороны Камчатки и Аляски не желал, так, что мы вынуждены были прочувствовать, что ещё не закончилась зима, а на Руси февраль исконно назывался Лютень.

Наутро нас ждал сюрприз, вернее нас не ждал никто. В обозримом просветлевшем море не было ни одного паруса или дымка, как сигнальщики не всматривались в серую линию горизонта. Видать судьба у нас такая на этом жизненном этапе постоянно искать гарибальдийские крейсера. Сомнений в прокладке нашего штурмана у нас не было, а вот в умениях барона и Древкова имелись, как нельзя было исключить, что на "Ниссине" могла произойти какая-нибудь поломка, он мог повстречать японскую эскадру, мог в темноте выскочить на камни острова Дажелетт или Мацусима по-японски, да мало ли, что может в море произойти. Можно развлекаться с допущениями и версиями тренируя изворотливость ума до бесконечности, но нам с Николаем нужно сейчас тупо приказать и по-Наполеоновски показать пальцем, куда именно следует исполнять этот приказ и никто не в состоянии с нас эту каторжную работу снять или освободить от неё, вернее, можно отказаться, но с этого мгновения на корабле будет новый капитан, а мы в лучшем случае до берега и разбирательства в морском суде отправимся под арест. Ей, Богу, проще с эскадрой Уриу воевать, чем, сейчас глядя в пустынные волны, решать, что делать и куда идти!

Первым делом подняли в воздух Клеопатру, но при высоте облачности в полкилометра и видимости не больше десяти миль, это нам почти ничего не дало. Тем временем Волков снова перепроверил прокладку и время пересечения с предполагаемым курсом "Ниссина", мы втроём с ним и Артеньевым склонились над картами. В результате допущения самого безобидного варианта, что ничего страшного не случилось, а "Ниссин" ведомый нашими не слишком опытными судоводителями просто отклонился от курса и сейчас продолжает, как мы договаривались, следовать своим курсом, мы решили, раз уж мы сейчас уже на пять миль западнее расчётного курса, пойти на запад полным ходом в течение часа, и если не встретим никого, то разворачиваться, через час пересечь предполагаемый курс в месте расчетного нахождения гарибальдийца и продолжить поиск в восточном секторе на те же сорок миль. А вот если это почёсывание ничего не даст, тогда придётся разворачиваться и идти назад, чтобы попытаться узнать, что случилось с нашими…

В результате, на запад мы зашли на полные пятьдесят миль, так никого кроме пары рыбацких шхун не встретив. Потом почти два часа возвращались к пересечению предполагаемого маршрута, и пошли в восточный сектор. Ещё через сорок минут был обнаружен дым в юго-восточном направлении, куда мы понеслись охваченные надеждой, которой не пришлось сбыться и с пароходом на горизонте мы не стали даже близко сближаться. А Волкову пришлось вносить поправки с учётом нашего броска на юго-восток. Ещё два часа ничего не дали, кроме пары парусов на горизонте и ближе к курсу, когда уже оставалось меньше десяти минут до поворота, вернее рассчитанной Евгением Васильевичем точки, сигнальщики заметили дым на горизонте в северо-восточном направлении. Уже через полчаса, стало понятно, что впереди безмятежно шурует "Ниссин" и с сердца свалился здоровенный булыжник. Вот так большие начальники наживают себе инфаркты и инсульты среди полнейшего кажущегося внешнего благополучия.

Когда мы встали в борт "Ниссину" и уравняли хода, а Волков вылез сказать всё, что он думает о штурманских талантах стоящего на мостике "драного пушкаря с отстрелянными мозгами" Древкова (это лишь один и наверно самый мягкий эпитет из уст такого всегда спокойного и воспитанного Волкова). Как выяснилось, они действительно ничего не подозревали, только начали волноваться, не случилось ли чего-нибудь с нами у берегов Японии, но выполняли приказ и следовали назначенным курсом. А уж, когда Волков поведал им, что за сутки они умудрились отклониться от курса на шестьдесят с лишним миль, самому искреннему удивлению Древкова и Тремлера не было границ. Мы подправили курс и вместе двинулись к Владику.

Может кто-то поинтересуется, почему не пожелали воспользоваться радиосвязью? Потому, что штатного радиста "Ниссина" и одновременно одного из двух среди оставшихся в живых японцев офицеров мы доставили в шлюпке к берегам Японии. У нас в экипаже запасного радиста не имелось, как и в составе перегонной команды гарибальдийца. Наш радист практически не вылезал из радиорубки, чтобы услышать, если в эфир выйдет кто-нибудь с "Ниссина", хотя мы приказали Тремлеру запереть радиорубку, а наш радист во время стоянки в бухте вытащил из радиостанции "Ниссина" какие-то незаменимые детали, чем привёл в нерабочее состояние радиостанцию итальянца. Так, что о возможности радиосвязи с опекаемым нам оставалось только фантазировать, а для меня выросшей в условия пронизывающих всё и всюду коммуникативных потоках, когда даже засланные бригадой на выезд к месту крушения пассажирского поезда в лесах под Бологое, мы выходили на связь пусть не с привычного радиотелефона "Алтая", а с не снятой каким-то мудрым человеком гораздо более простой радиостанции, а наши водители с нежностью и пиететом всегда следили и ухаживали за торчащей над РАФиком антенной. Не было в это время большого количества специалистов в области радиодела, да и сама радиосвязь была в ещё самом зачаточном состоянии, и выше радиотелеграфного способа связи ещё не поднялись, а выход на связь очень напоминал какой-то шаманский ритуал, ведь в эфир вываливалась искровая несущая в широчайшем диапазоне, а не частотная или амплитудная модуляция на узкой фиксированной частоте конкретного диапазона…

Теперь нам нужно было подойти к Владивостоку в зону устойчивой радиосвязи, и убедить Рейценштейна выслать нам навстречу крейсер, а лучше пару, чтобы они взломали ледовое поле, в которое соваться "Новику" с его нежной шкуркой не стоит, а у штурвала способного это сделать "Ниссина" стоят не вызывающие доверия для такой процедуры специалисты. И к тому же, увидев незнакомый крейсер с японским силуэтом, пусть и под Андреевским флагом на подходах, мы не могли дать даже половинной гарантии, что береговые батареи не откроют огонь, и ведь по закону свинства утопят нам "Ниссин" с первого залпа, хоть раньше никогда даже с десятого не могли никуда попасть. Так, что расчетное ночное время прибытия к Владику нас никак не устраивало, поэтому мы сбросили ход до экономичных десяти узлов, тем более, что не только у "Ниссина", но и у нас в бункерах уже показалось дно, и стали неспешно и величественно двигаться к цели нашего путешествия. Ведь нам ещё нужно было в ночной тьме случайно не влезть во льды, Бог ведает, где их граница начинается, ведь лоции дают только самые обобщённые данные. Главное, хотелось надеяться, что это граница не матёрых паковых многолеток, и что нам хватит расстояния, установить связь с Владивостоком или с кем-либо из крейсеров Владивостокского отряда. Конечно наши вопли в эфире могут стать маяком для посланной за нами японской эскадры, но приходилось рисковать в этом пункте, ведь другого выхода у нас всё равно не имелось.

Под утро на нас свалилась ещё одна милая штука под названием оледенение, никак не желающий утихать ветер заплёскивал нам, как и "Ниссину", правый борт, и на леерах и палубе уже наросли здоровенные ледяные наросты, а палуба превратилась в сплошной каток. В прочем, скользко — это не так страшно, а вот то, что у нас правый крен составил уже пять градусов, наводило на очень неприятные мысли. И среди ночи пришлось зажигать люстры и выгонять обвязанных страховочными концами матросов скалывать лёд с палубы и надстроек. При этом крен уменьшаться не желал, матросы мёрзли, хотя их меняли через каждые полчаса, а минус девятнадцать с пронизывающим ветром превращались в эквивалент свирепого сорокаградусного мороза. Уже через час после нас аналогичными процедурами начали заниматься и на "Ниссине". Для уменьшения эффекта бокового обледенения только с одной стороны, мы развернулись против ветра, теперь в ледовую скульптуру стал превращаться весь нос и баковая палуба, а нос стал зарываться в волну, временами докатывающуюся до сАмой боевой рубки. "Ниссину" за счёт его высоты в этом плане было гораздо легче, но от обледенения доставалось и ему.