Война

— Ваше Превосходительство! А если я пообещаю Вам, что если вы нас отбункеруете, то выйду в море, поймаю и приведу Вам японский угольщик, ведь сейчас в Японию много угля везут и самого лучшего кардифа!

— Пароход с углём, это было бы хорошо, кто же спорить с таким станет? Но только как же вы можете обещания подобные давать и как я буду выглядеть таким обещаниям поверивши?! Это же если известно станет, меня на смех поднимут, что совсем старик из ума выжил!

— Почему же на смех? Ваше Превосходительство! Я слов на ветер бросать не привык и такого отношения не заслужил! — Николай только чуть подпустил стали в голос, но Гаупт среагировал мгновенно:

— Ну, что ты право! Ни единым словом не умалил я ваших заслуг, которыми вся Держава гордится! — Да! Не объедешь на хромой кобыле такого старого тёртого зубра, вон как моментально перехватил возможное обострение!

— А как же гордиться Державе, если мы тут с пустыми бункерами до лета обсыхать будем?

— То не ведомо мне, господин капитан! Видите сами, что всей душой и радением во славу Отечества и флота русского, только уголь на огороде не растёт и взять мне его негде… — Адмирал однозначно дал понять, что аудиенция закончена и далее ничего для решения вопроса сделано быть не может!

Уже выходя Николай чертыхнулся! Вообще не нужно было сюда соваться, как услышал от Сергея Николаевича, что тут затык. Так и надо было ехать в салон мадам Лафунди и уже по наезженной тропке задействовать силы женского легиона. Но Николаю, как мужчине этот путь, хоть и давший однажды благоприятный результат, был глубоко антипатичен. Хоть я пыталась закинуть удочку, едва услышала слова старпома, и даже уже прикинула, что смогла бы подкинуть портнихе из вариантов кроя или бельевой фурнитуры, но Николай источал уверенность, что личный визит к адмиралу снимет все вопросы. Не снял, чего уж теперь…

А ведь Камимура сейчас уже скорее всего пенит воды Японского моря своими кораблями и приближается к Владику. Конечно, безусловно здорово, что Рейценштейн поднял все силы и минирует Уссурийский залив, но ведь одно дело просто не дать нормально отстреляться и совсем другое, если бы удалось выйти и потопить у Камимуры ещё парочку кораблей, чтобы создать безоговорочное преимущество нашего флота над японским, ведь даже чуть сместившийся сейчас в нашу пользу численный паритет далеко не даст гарантии в реальной победе прямого столкновения, ведь сопоставлять выучку японских моряков и последствий нашего "вооружённого резерва" невозможно в принципе. То есть для уравнивания шансов с учётом умений наших комендоров желательно иметь минимум двукратный перевес в бортовом залпе, а лучше даже больше, ведь попадать наших артиллеристов, можно сказать, никто и никогда не учил.

Ещё нужно разбираться с последствиями ледовых повреждений, по докладу выходит всё очень не просто, и повозиться придётся. И кому и как передать под опеку гарибальдийца совершенно не понятно. Смысла давать телеграмму Макарову или Наместнику нет, обо всём они оба так или иначе знают, а с позиций здешней неспешности нашу спешку и трепыхания просто не поймут. То есть вся наша суета разобьётся об искреннее недоумение и даже подтверждающее наши слова явление Камимуры ничего принципиально не изменят. В общем, захватили крейсер и привели его в базу — молодцы! Возьмите с полки пирожок! Так и чего дёргаетесь? Радуйтесь и не до вас сейчас! Ведь действительно Макарову сейчас разгребать авгиевы конюшни Артура и голова у него занята полностью, как из руин сделать боеспособный флот! А мы вроде и сами с усами, что не раз показали. И не будешь же плакаться, и жаловаться на бяку-Гаупта, вот уж точно не поймут! Вот со всей этой тоскливой мыслительной чехардой в голове Николай отпустил извозчика и решил прогуляться по заснеженной набережной, вспомнить, как прогуливались здесь с Машенькой до войны. Встречные офицеры радостно приветствовали нас, На набережной было удивительно много народа, всем было любопытно посмотреть на наш трофей, который гордо стоял под Андреевским флагом чуть в стороне от отряда крейсеров. И даже боковой ракурс, словно специально демонстрировал его во всей красе разнесённых труб, грозных пушек, высоких мачт и высокого борта, на котором ещё были начертаны иероглифы. И рядом с ним гораздо более скромный размерами замер хищный узкий стилет корпуса нашего "Новика", на палубе которого копошились фигурки команды. Проглянувшее из туч слепое зимнее солнце чуть заискрило бухту, как вдруг всё взорвалось гулкой темнотой…

Глава 42

Непроглядная темнота не окутала, не сгустилась через серые сумерки, она упала или обрушилась взрывом, это первое, что я сумела осознать, после того, как пришла в себя. Вернее, как пришла в себя, обычно это сопровождается открыванием глаз или как минимум появлением ощущения своего тела где-то и как-то, ну, мне так кажется. Я же просто в темноте стала мыслить и давать оценки. При этом я почему-то точно знала, что с момента наступления темноты прошло некоторое время и, кажется, не маленькое. И ответить себе на, может, главный вопрос: "Где я?! И что со мной?!" я была не в состоянии. В отличие от прошлого раза, когда сознание мне пришлось собирать долго и мучительно буквально по кусочкам, теперь самоосознавание пришло практически сразу, и память обо всём произошедшем до прогулки по набережной Владика была яркая и чёткая. Правда, совершенно не факт, что я всё ещё в теле Николая Оттовича Эссена. Эх! Стыдно, ведь себе обещала, что доведу его до птичек на погонах, а Машеньку соответственно сделаю адмиральшей!

В результате этих мыслей и абсолютной бесплодности всех попыток хоть куда-то из этой темноты выбраться, я провалилась в состояние какой-то депрессивной безнадёги-опустошённости. Были бы глаза, хоть поплакала бы себе в удовольствие, это же такое удивительное состояние, когда ласковая подушка готова принять текущие из глаз слёзы, а всё тело нежно качает сладкая истома какой-то нереальной эйфории и единения с чем-то высшим и всёпрощающим. И слёзы, словно светлый майский дождик омывают, обновляют, смывают всё гадкое и плохое, возрождают к жизни под искристыми тёплыми солнечными лучами. Но глаз у меня здесь нет, а соответственно на слёзы и подушку можно не надеяться.

Не знаю, когда бы я начала выбираться из этого тёмного депрессивного подвала, но как это бывает, очень ко времени пришла злость! Нет, вы наверно не поняли, это не мужская досада по пролитому на штаны чаю, или о проигрыше наших в финале, даже не связанная с болью и унижением злость на избивших и ограбивших хулиганов на тёмной улице. Ко мне пришла та самая женская злость, в которой волчица Ракша-Сатана вышла за "своего лягушонка" против тигра Шер-Хана, и он такой большой и сильный не рискнул встать у неё поперёк дороги. Все бывшие пути, которыми я пользовалась раньше, были блокированы, но я приняла как факт, что я всё ещё в теле Николая, а поэтому мне нужно выбраться, пусть не так, как это получалось раньше, значит по-другому. Я после нескольких десятков неудачных попыток сформировала ментальный щуп, который вышел слабенький, как сдуваемая ветром одинокая травинка, но щуп — это не травинка, пусть тонкий, но это, прежде всего, информация и путь, а не древко копья обязанное выдержать и не сломаться, чтобы донести свой стальной острый наконечник. Щуп — это совершенно иное качество и явление, если угодно. Вот, как шахтёр своим отбойным молотком, я вгрызлась щупом в ближайшую стенку тьмы.

В тот момент, когда меня развеселила мысль, что вот сейчас как вывалюсь из стены, как посредине официального званого обеда из дворцовой стены в одной ночнушке, почему-то вспомнилась детская такая со слониками, вот конфуз получится! Но тут же мне стало не до развлечений, я услышала звуки и почувствовала боль. Вернее, я почувствовала БОЛЬ, которая словно океан плескалась за пределами моей темноты, но сквозь неё пробивались такие знакомые корабельные звуки. Ещё наверно пару часов я потратила на попытки совладать с этой болью и понемногу её удалось чуть отодвинуть в сторону, чтобы она своим давлением не выдавливала из сознания все мысли и желания, кроме желания сжаться под валом боли в клубочек и затихнуть.

Открывшееся меня совершенно не порадовало. А открылось мне, хоть я ещё не успела открыть глаза, осмотреться и определиться где я, и что со мной, но я уже почувствовала тело Николая почти целиком, боль в правом плечевом суставе и сзади в голове, а главное, я почувствовала, что Николая НЕТ! Там, где я раньше его ощущала, зияла страшная чёрная дыра и её не то, что исследовать, даже приближаться к ней было страшно! Это открытие расстроило так, что сознание милостиво отключилось погрузив меня в сон.

Пробуждение не принесло особенных радостей. Голова и плечо продолжали ужасно болеть, причём плечо горело и пульсировало огненными волнами опаляющего жара, а голова отупляющее давила со стороны затылка в виски и словно своим давлением не давала открыть отяжелевшие веки. Сквозь огненный прибой изнуряющей выматывающей боли услышала тихий говор, говорили очень знакомые голоса, но боль не давала понять кто именно, счастье, что хоть смысл пробивался сквозь пелену боли:

— …что я могу Вам сказать… Николай Оттович имеет удивительно молодой организм, вы сами видели, что он гораздо моложе своих сорока с лишним лет, я вообще думаю, что если нас поставить рядом, то я со своими тридцатью буду выглядеть старше. Вот я и уповаю, что его молодой и здоровый организм справится. Полиция вообще не понимает, как с пяти метров пуля из Нагана не смогла пробить черепную кость. Они пришли к заключению, что часть пороха в патроне была подмочена и не сгорела, из-за чего пулю вытолкнуло с мЕньшей силой, хотя все гильзы пустые без следов не сторевшего заряда. Вот я и думаю, что это провидение нашего командира уберегло… — Господи! Да чьи же это такие знакомые пришепётывающие интонации?!