Война
Шрифт:
Я занесла мимо засуетившейся словно заполошная наседка Клементины Машеньку в нашу спальню, словно сквозь сон молча выставила Клементину за дверь, закрыла её на запор, прилегла рядом и стала всматриваться в родное прекрасное лицо, как всегда удивившись длиннющим ресницам с задорно загнутыми кончиками, сейчас словно лежащим на бледных щеках… Мысленно сунулась внутрь, но ничего не поняла, ощущение, что Машенька вокруг, весь мир это она, и её нет нигде… Я поцеловала её раз, другой, ткнулась в неживые пластилиновые губы, продолжая звать и искать Машеньку, но тщетно. Только не возникало никакой паники, была железная уверенность, что она здесь, словно действительно очень-очень крепко спит… В какой-то момент почувствовала, что нужен более тесный контакт,
Контакт, говорите?! Тесный нужно! Ближе надо!… Я стала рвать непослушные застёжки мундира и брюк, с сорочкой справится не вышло, я уже откинула одеяло пропитанное вонью больницы, разгребая ворохи ткани нижних юбок, Господи! "Ну, кто так строит?!…*" Я тыкалась в любимые ножки, по ним как по путеводной нити искала свою цель, распутывая всё запутавшее и мешающее, наконец, добралась, но тут оказалось, что мне никак не совладать с тем, чтобы попасть куда нужно, снова мешались края ткани, в ворохе её не было ничего видно, а на ощупь ничего не получалось и я пыхтела навалившись сверху на неподвижную Машеньку, словно одуревший от гормонов подросток-насильник, который впервые, очень хочет, но толком не знает как, и у него ничего не выходит и пыхтение ничем не помогает… Но труд сделавший древнего обезьяна человеком победил и тут, я вошла внутрь, навалилась, обняла, прижалась со всей силой и как с обрыва кинулась к Машеньке, и не успела ещё ничего понять, как уже чуть не захлебнулась в сладкой нежной волне отклика моей любимой, губы откликнулись на поцелуй и мы продолжили уже со всей страстью и взаимным желанием, то, что у меня так плохо выходило у одной…
— Вот я и дождалась, быть изнасилованной любимым мужем! — сквозь смешки прошептала мне в ухо…
— Лучше расскажи как ты? — Я продолжала лежать на жене, только сейчас заметив, что с такой стиснула её в своих объятиях, что она-бедняжка даже вдохнуть глубоко не может и дышит короткими поверхностными толчками, мелькнуло "наверно синяки будут.." и ослабила хватку.
— Не знаю… Словно спала крепко и одновременно не здесь была…
— Всё расскажи, что и как помнишь, это важно… — Я чуть отстранилась и сейчас словно в лепестках какого-то экзотического тёмно-коричневого цветка с белыми всполохами высунувшихся краёв нижних юбок и полоски кружева высокого глухого ворота из самой середины разговаривала растрёпанная Машенькина голова.
— Знаешь, мы вышли из госпиталя, со мной как всегда шли Марьян и Роман, это казаки Палёного, которые всегда меня провожают, я уже привыкла даже… Пешком пошли, хотелось воздухом подышать, вспомнить, как с тобой ходили, плохо мне без тебя… Тут выскочили, их человек пять было, кричать стали, стрелять, казаки тоже. Я ничего толком и понять не смогла, а Роман стоит на коленях перед Марьяном, на меня посмотрел, и так тоскливо "Кончается парень, Барыня!…". Такая злость меня взяла, его оттолкнула, а у Марьяна в паху откуда-то кровь хлещет, все штаны уже мокрые, я руку внутрь сунула, а там рана и на дне струя горячая бьёт, пульсирует в пальцы, вот я эту струю прижала… А от госпиталя мы уже далеко ушли, не донести и не успеем, надо быстро, тут коляска, Роман её остановил, Марьяна помог в неё погрузить, я уже не очень хорошо помню, но до госпиталя вроде доехали… Потом словно в колодец глубокий падала… Падала… Но не боялась, я знала, что ты спасёшь… А тут ты меня даже не раздел, вот разбойник! Как не стыдно?! — Смеётся, но тревога в глазах…
— Не стыдно! Жена ты мне… Жив твой казак, не волнуйся! Жизнь ты ему спасла, так доктор сказал… Ты мне лучше подробнее про колодец расскажи!
— Знаете! Дорогой мой муж! Давайте встанем сперва! Во что ты мне платье превратил? А на голове у меня что?! Изверг! А что тут наше госпитальное одеяло делает?…
— Всё понял, встаём… Встаём!
Мне
уже и самой стало очень неловко, хоть и очень не хотелось Машеньку из рук выпускать. Через час, пока ласково поругивая меня Машенька приводила в порядок себя, и зашив мне брюки, которые я порвать умудрилась, хорошо, что она успела заметить, а то чуть так и не вышел с рваной гачей, мы спустились, чтобы окунуться в вихрь заботы шумной Клементины…— Вы уж простите! Как я старалась-старалась, в печи обед держала, если простыло не гневитесь, сейчас-сейчас стол вам накрою! Ой! Что ж вы бледная такая! Ой! Простите, не понимаю, что языком несу… Не сердитесь! Садитесь к столу, я сейчас…
— Ничего! Клементина! Не спеши, мы и не проголодались… — Хотя от кухонных запахов в животе аж взбурлило.
— Ну, что вы такое говорите, нешто я не понимаю? Покушать нужно, сейчас-сейчас… — Стол со скоростью киношной анимации стал заполняться поздним обедом или ранним ужином, я только сейчас сообразила, сколько времени прошло.
Мы обе накинулись на еду, а Клементина уселась напротив, подложив под пухлый локоть кухонный рушник и подперев румяную щёку округлым кулачком. Нужно будет её как-нибудь посмотреть, что-то такое про детушек, которых Боженька не даёт вроде слышала… И чтобы паузу как-то занять:
— Клементина! А что в городе происходило? — я честно сказать имела ввиду, пока мы в морях были, а она поняла по-своему.
— Ой, я даже не знаю, как говорить то такое… Весь Артур гудит, что явилась Пресвятая Дева, в образе Марии свет Михайловны, что и раньше святость замечали, а теперь и вовсе всем ясно стало, как лик в храм привезли, который Спасительницей явлен… Вы уж простите, если я что не то ляпнула по необразованности…
— Погоди! Клементина! Ты чего? Какая Дева, при чём здесь я то? Ты сама то думай, что говоришь!
— А что я могу?! Так люди говорят, а люди врать не станут…
Тут в дверь поскрёбся и осторожно вошёл, крестясь на красный угол, сразу заслонив часть горницы здоровенный лохматый бородатый казак, и как-то неуверенно тиская в здоровенной лапе снятую папаху:
— Прости, Матушка! Дозволишь ли войти то… — Чтобы казачина начал так уничижаться и робеть, тут причина должна быть, мелькнуло в голове, хотя Машенька такого нюанса совершенно не заметила.
— Ой! Роман! Я так рада! Заходи, конечно! Как там Марьян, ты знаешь?!
— Дык… Матушка! — продолжая стоять переминаясь, — Марьян то… Всё хорошо у него, доктор сказал, просто крови много потерял, а так через несколько дней швы снимут, ходить начнёт… Дозволь долг наш за братушку-сродственника спасённого принять, не погнушайся! Матушка!
— А вы не говорили никогда, что братья, да и фамилии у вас разные. — Машенька совершенно игнорировала часть сказанного Романом, а я немного лучше знающая казачьи обычаи тихо обалдевала…
— Так, двоюрОдные мы с ним, через батюшку мово, они сестру батькину тётку мою, значит, родну себе взяли, а Марьяну она матушкой, значит… Не погнушайся! Матушка! Казаки осудят, коль не подолжишь… — и эта гора рухнула на колени, со стуком жахнув об пол лбом. Машенька успела раньше, с другой стороны подхватила Клементина, я начав привставать осталась сидеть, а Клементина запричитала:
— Вот дурной ты Ромашка! Как есть дурной! Должишься, понятно, чего лбом стукаться? Разе ж Мария Михална без пониманья злая?! Ты чего мой дом позоришь! Гостей забижать взялся… Садись давай, облом здоровый!
— Вот шишку набил… — Причитала разглядывая лоб усаженного на лавку страдальца Машенька. Я решила, что пора брать ситуацию в руки:
— Клементина, Романа накормить надо! Машенька! Не волнуйся, ничего, у него голова крепкая! А ты, друг сердечный! Расскажи-ка лучше, что вчера было, и чего ты тут поклоны бить взялся!
— Дык, Вечером, как всегда до дому пошли мы супругу Вашу провожать, как варнаки налетели, пятеро с пистолями и давай кричать и стрелять, ну, мы с Марьяном тоже револьверты достали и положили их, только Марьян то с их стороны был и старался Матушку собой прикрыть, вот пуля и попала…