Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв.

что вы, будучи в городе в осаде, голод безмерный и нужду великую терпите, ожидаючи содня наденьсвоей гибели, а крепитвас и упрашивает Николай Струсь, да Московского государства изменники, Федька Андронов с товарищами, которые сидят с вами вместе для своего живота...

Гетмана в другой раз неждите: черкасы, которые были с ним, покинули его и пошли в Литву. Сам гетман ушел в Смоленск, где нет никого прибылых людей, сапежинское войско все в Польше...

Присылайте к нам не мешкая, сберегите головы ваши иживоты ваши в целости, а я возьму на свою душу и у всех ратных людей упрошу: которые из вас захотят в свою землю, тех отпустим без всякой зацепки, а которые захотят Московскому государству служить, тех пожалуем по достоинству...

А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им естественно петь такую песню и научить языки говорить это, а вам стыдно, что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идет много людей и еще большее их число обещает вскоре прибыть... А если бы даже у нас и была рознь с казаками, то и против ниху нас есть силы и они достаточны, чтобы нам стать против них».

21 сентября он получил ответ:

«От полковника Мозырского, хорунжего Осипа Будзилы, трокского конюшего Эразма Стравинского, от ротмистров, поручиков и всего рыцарства, находящегося в московской столице, князюДмитрию Пожарскому. Мать наша отчизна, дав нам в руки рыцарское ремесло, научила нас также тому, чтобы мы прежде всего боялись Бога, а затем имели к нашему государю и отчизне верность, были честными... Каждый из нас, не только будучи в отечественных пределах, но и в чужих государствах, как доказательство своих рыцарских дел, показывает верность своему государю и расширяет славу своего отечества...

Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились____ Мы хорошо знаем вашу

доблесть и мужество; ниукакого народатакихмы не видели, какувас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народадругих государств и монархий. Мужеством вы подобны ослуили байбаку, который, не имея никакой защиты, принужден держаться норы... Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем».

Что ж, шляхетский гонор — превыше всего, на самом деле осажденные сильно голодали. Вот как позже вспоминал об этом сам литвинский хоружий Осип Будзила:

«Ни в каких историях нет известий, чтобы кто-либо, сидящий в осаде, терпел такой голод, чтобы был где-либо такой голод, потому что когда настал этот голод и когда не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, пада-

ли, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли : пехота сама себя съела и ела других, ловя людей.

Пехотный поручик Трусковский съел двоих своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, один товарищ съел своего слугу; словом, отец сына, сын отца не щадил; господин не был уверен в слуге, слуга в господине; кто кого мог, кто был здоровее другого, тоттого и ел.

Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал такового, судились, как о наследстве, и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не комудругому. Такое судное дело случилось во взводе Леницкрго, у которого гайдуки съели умершего гайдука их взвода. Родственник покойного — гайдук из другого десятка — жаловался на это перед ротмистром и доказывал, что он имел больше права съесть его, как родственник; а те возражали, что они имели на это ближайшее право, потомучто он был с ними в одном ряду, строю идесятке. Ротмистр не знал, какой сделать приговор и, опасаясь, как бы недовольная сторона не съела самого судью, бежал с судейского места»...

Некоторые польские историки обвиняют Сигизмунда III в том, что он бросил московский гарнизон на произвол судьбы. Однако эти упреки несправедливы. Осенью 1612 года король делал все, что мог. Но у него опять не было денег. Он не заплатил своим воинам за летнюю кампанию, и они разъехались по домам.

В итоге Сигизмунд отправился в поход из Смоленска лишь с отрядом наемной пехоты и несколькими ротами гусар своей личной гвардии. В пути к королю присоединился Адам Жолкев-с к и й, племянник гетмана Станислава, со своей частной армией is 1200 всадников. Это войско прибыло I!

Вязьму в последних числах октября. Но к тому времени уже произошла развязка затянувшейся драмы.

Воротам башни Китай-города

По приказу князя Пожарского у Пушечного двора (близ современной гостиницы «Москва») была устроена артиллеийская батарея, которая с' 24 сентября вела интен-

сивный огонь по Кремлю. 3 октября открыла огонь батарея, поставленная Трубецким у Никольских ворот.

21 октября комендант Струсь согласился на переговоры. Он прислал к Пожарскому полковника Будзилу. Однако Струсь требовал почетного ухода гарнизона из Москвы домой, с оружием и знаменами, тогда как Пожарский соглашался лишь на безоговорочную капитуляцию.

Казаки Трубецкого, узнав о переговорах, решили, что их лишают законной добычи. 22 октября без команды главных воевод они пошли на штурм Китай-города и ворвались туда. Потеря Китай-города сбила спесь с осажденных. Теперь переговоры возле кремлевской стены вели, с одной стороны, полковник Струсь и князь Мстиславский, сдругой — Пожарский и Трубецкой.

КАПИТУЛЯЦИЯ

ЛИТОВСКО-ПОЛЬСКОГО ВОЙСКАВ КРЕМЛЕ

В начале переговоров бывший глава боярской думы Мстиславский покаялся и бил челом «всей земле», а конкретно Пожарскому и Трубецкому.

Затем Струсь и Мстиславский попросили разрешить покинуть Кремль всем находившимся там московским женщинам, на что воеводы согласились. Вышедшие из Кремля боярыни и княжны несли с собой свои драгоценности. Казаки хотели ограбить их, но Пожарский с дворянами отконвоировал женщин в свой лагерь.

Советский историк Р. Г. Скрынников писал по поводу переговоров Пожарского:

«После трехдневных переговоров земские вожди и боярское правительство заключили договор и скрепили его присягой. Бояре получили гарантию того, что им будут сохранены их родовые наследственные земли... Боярская дума, имевшая значение высшего органа монархии, согласилась аннулировать присягу Владиславу и порвать всякие отношения с Сигиз-мундом III. Земские воеводы молчаливо поддержали ложь, будто «литва» держала бояр в неволе во все время осады Москвы».

Скрынников Р.Г. «На страже московских рубежей». М., 1986, с. 296— 297

Конечно, Пожарский совершил политическую ошибку. В октябре 1612 года сидевшие в Кремле и Китай-городе бояре и князья не имело ни подчиненных им вооруженных сил, ни особого авторитета. Наоборот, сила и авторитет были у Пожарского. И он сам, своими руками, «сохранил им лицо», уберег имущество. А через несколько месяцев, вернув себе земли и заново набрав дружины, эти ничтожества вновь обрели прежнее влияние.

Пожарский мог отдать бояр под суд, лишить вотчин. А их земли раздать освободителям Москвы — своим дворянам и казакам Первого ополчения. Понятно, что после этого князь Дмитрий стал бы кумиром абсолютного большинства тех и других. Любого его противника они просто разорвали бы на куски. И нетрудно угадать, кого бы в таком случае избрал царем Земский собор 1613 года. Однако подобные рассуждения — из нашего времени, тогда как Пожарский жил совсем в другом. Он, как и его сподвижники, был связан по рукам и ногам тогдашними представлениями о чести, приличиях и традициях. Физически он мог поступить как угодно; психологически — нет. Во всяком случае, он никак не мог допустить расправы «черни» с самыми знатными московскими аристократами.