Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв
Шрифт:
«А еще царь и пан воевода ездили из Москвы на охоту. Там среди других зверей выпустили также медведя, которого, когда никто не смел первым с ним биться, сам царь, бросившись, убил с одного удара рогатиной, так что даже рукоятка сломалась. И саблею отсек ему голову».
Московские священники, сыгравшие главную роль в организации и осуществлении заговора, благоразумно остались в тени, за исключением митрополита Пафнутия. На авансцену истории вышел 54-летний князь Василий Иванович Шуйский. Тот самый, который возглавлял в свое время следственную комиссию в Угличе.
Первый заговор против Самозванца князь Василий Шуйский, его братья и другие родственники составили еще в июне 1605 года. Подоплека заговора была очень проста. Свергнув власть Годуновых с помощью Лже-Дмитрия, московские бояре хотели избавиться и от Самозванца, чтобы посадить на престол кого-нибудь «из своих». Наиболее вероятными претендентами были Шуйские, считавшиеся одними из самых знатных московских бояр, ибо их род брал начало от родного брата Александра Невского. Вот почему именно Шуйские активно действовали:
«Очертя голову бросились в агитацию, возбуждая московское население против нового царя, еще не успевшего приехать в свою столицу».
Однако этот заговор был почти сразу раскрыт. Уже 30 июня должна была состояться казнь Василия Шуйского, отмененная Лже-Дмитрием буквально в последнюю минуту. В июле 1605 года большинство Шуйских по указу Дмитрия выслали в галицкие пригороды. Увы! Помиловав старого интригана, Дмитрий проявил совершенно неуместное милосердие, повлекшее трагические последствия для него. [173]
173
Осенью 1605
Шуйские, но главное — церковники, развернули широкую агитацию в Москве против Дмитрия. Основными пунктами обвинения были тезисы, что «царь Дмитрий» — польский ставленник, и что он нарушает русские (в смысле — православные) обычаи. Так, патриарх Иов чуть позже писал, что Лже-Дмитрий явился в Москву благодаря козням «Жигимонта Литовского», намеревавшегося «разорить в Московском государстве православные церкви и построить костелы латинские, и лютерские, и жидовские»! Неважно, что «костелы жидовские» в природе не существуют, и что католический монарх никак не мог стремиться к сооружению лютеранских храмов.
Свадьбу с Мариной, женщиной «латинской веры», церковники выставляли как самое убедительное доказательство «измены» царя.
Между тем, переходить в православие Марине вовсе не требовалось, достаточно вспомнить Елену, дочь Ивана III, ставшую в 1495 году женой великого князя литовского Александра. Свадьба же и коронация происходили в православном храме по православному обряду. Вот как описал коронацию Марины непосредственный свидетель Вацлав Диаментовский:
«Свершилась коронация царицы. Прежде чем царь и царица вышли из крепости, целовали оба корону и крест троекратно, и кропили их святой водой. После пошли в церковь… Навстречу короне вышел из той церкви патриарх с несколькими епископами и, помолившись, внес ее в церковь.
Царь шел в короне и богатой одежде. По правую руку провожал его посол пан Малогощский, а полевую — князь Мстиславский. Возле царя шла царица, одетая по-московски, в богатую одежду, украшенную жемчугами и драгоценными камнями по вишневому бархату… Провожал ее с правой стороны пан воевода, отец ее, а с левой — княгиня Мстиславская. За нею шли паны приближенные и шесть москвичек, жены думных бояр. Как только они вошли, церковь закрыли. Наших туда мало пустили, больше — «Москвы». Совершалось это богослужение в соответствии с их обрядом».
Уже с 12 мая народ стал волноваться. Масла в огонь подливали поляки и литвины, мельтешившие на центральных улицах и площадях города. Как уже сказано, москвичей раздражало в них абсолютно все: и внешность, и язык, и манеры, и вкусы, и поступки. Иными словами, имела место банальная несовместимость азиатской и европейской ментальностей.
В ночь с 16 на 17 мая 1606 года на подворье у Шуйских собралось до 200 вооруженных людей — дворян и детей боярских. Из бояр были только трое Шуйских, а также молодой (20 лет) князь М. В. Скопин-Шуйский. Кроме них, присутствовали несколько окольничих, думных дворян и купцов, а также уже знакомый нам профессиональный заговорщик Пафнутий — свежеиспеченный митрополит Крутицкий и Коломенский. Неизвестно, что заставило Пафнутия перейти на сторону Шуйского. Видимо, он рассудил, что дни Самозванца сочтены.
В четыре часа утра ударил колокол церкви святого Ильи Пророка, подле Гостиных рядов. По этому сигналу разом заговорили колокола всех московских церквей. Данный факт убедительно доказывает, что подлинным «двигателем» заговора была именно церковь. Толпы людей хлынули на Красную площадь. Там уже сидели на конях около двухсот заговорщиков в полном вооружении.
Бояре Шуйские громко объявили народу, что «литва бьет бояр, хочет убить и царя». После этого москвичи бросились громить дворы, где жили поляки и литвины. Как видим, народ выступал не против царя Дмитрия, а за него, но против иностранцев, окружавших самодержца. Тем временем Шуйские во главе своих двухсот всадников ворвались в Кремль через Спасские ворота. Василий Шуйский, подъехав к Успенскому собору, сошел с лошади, приложился к образу Владимирской богоматери и сказал людям, окружавшим его: «Во имя божие идите на злого еретика». Толпа двинулась к дворцу.
Вспоминая через несколько дней после мятежа то, как он готовился и осуществлялся, Вацлав Диаментовский писал:
«Говорили царю, что эти сборища не без причины, чтобы остерегался измены, которой уже были явные свидетельства. Но он был в таком расположении духа, что и говорить об этом себе не дал, а тех, кто говорил, приказал наказать. Поэтому и другие, которые также видели неладное, молчали из боязни…
В пятницу пришли жолнеры к пану воеводе (Мнишеку), заявляя ему, что становится явно небезопасно. Пан воевода сразу доложил царю. Царь на это посмеялся, удивляясь и говоря, что поляки весьма малодушны… Уже в ту ночь впустили в город разными воротами толпу, бывшую только в миле от Москвы, 18 000 человек, о которых царь знал, только думал, что эти люди должны идти в Крым, ибо ежедневно высылал туда войска. Всеми 12 воротами уже завладели изменники и уже ни в крепость, ни из крепости никого не хотели пускать, а особенно ночью. Однако ж верно говорят, что если кого Господь Бог хочет наказать, сперва у него разум отнимет. Видели уже наши явную опасность, но не сознавали ее и, не заботясь о себе, совсем беспечны были, будто бы у себя в доме спали, ни о чем не думая…
Злосчастный мятеж, для которого изменники уже давно объединились… Сперва утром в субботу подавали друг другу на улицах такой сигнал: «В город! В город! Горит город!» — а делалось это для наших, чтобы подумали, что в крепости загорелось. Сразу же окружили все польские квартиры, чтобы находившиеся там не могли дать отпор.
Очень быстро взяли крепость. Потом ударили во все колокола, отовсюду неисчислимая толпа стекалась к крепости (Кремлю). Сперва рассеяли алебардщиков, потом ворвались во дворец. Сам Шуйский с помощниками вошел в первые покои, в которых сперва убили Басманова, обычно спавшего около царя»…
Дмитрий был убит, Марине удалось спрятаться от разъяренной толпы. Так боярин «отблагодарил» Самозванца, помиловавшего его. Буссов писал:
«Он (Лже-Дмитрий) подарил жизнь предавшему его Василию Шуйскому, который уже лежал на плахе и должен был быть казнен и который был истинным предводителем, зачинщиком и подстрекателем всей этой шайки изменников, а тот отнюдь не исправился от этой неуместной милости, а стал еще хуже, возбудил и поднял весь народ на столь страшное возмущение и убийство… что царь, который незадолго до этого подарил ему жизнь, теперь вместе с тысячами людей лишился жизни и всего, что он имел. Поистине это называется: «Своего спасителя повесить на перекладине».
Итак, по всей Москве шел погром. Там, где горожанам удавалось застигнуть пришлых врасплох по одиночке, они их убивали. Где шляхтичи успевали вооружиться и соединиться, они били горожан. В итоге погибли около 500 человек приезжих: 30 знатных панов, свыше 460 слуг и шляхтичей, а также королевский секретарь, аббат Помасский.
Руководители мятежа не желали истребления всех гостей, понимая, что это неизбежно приведет к жестокой войне с Речью Посполитой. Поэтому сразу после убийства Самозванца бояре направили отряды стрельцов для защиты приезжей знати, в первую очередь, королевского посла Гонсевского. Все же избиение продолжалось около семи часов, оно закончилось лишь за час до полудня.
Диаментовский описал эту бойню без каких-либо оценок. От того бесхитростный рассказ еще страшнее:
«Едва мы немного успокоились, как снова ударили во все колокола и стали бить из пушек. В это время осадили всею силою князя Вишневецкого (князь Константин Вишневецкий был дядей Марины, братом ее матери — А. Т.»). Он хотел уже со всеми слугами и челядью на конях бежать в крепость либо в поле, не зная, что делается. Но когда его известили, что уже и царя убили, и поляков немало пропало, он понял, что некуда уже было ехать и приказал поставить лошадей, асам приготовился защищаться в доме. Несмотря на то, что его уже обеспечили охраной и дали нескольких приставов, народ подступил к его двору и ворвался для грабежа. Князь, не дожидаясь, когда толпа, растерзав его пожитки, примется за него, крикнул челяди и ударил по ним.
Так как справиться с ним не могли, быстро выкатили пушки и стали бить по зданиям. Обороняясь, поляки убили «Москвы» до 300 человек. Немало их уложил насмерть пушкарь, не умевший управляться с пушкой. Вместо того, чтобы бить по стенам,
он занизил дуло и ударил в них же, в «Москву», пробив в толпе целую дыру. Сам князь неплохо бил их из лука.Увидев тогда, что много людей побито, прискакал сам Шуйский (тот, что царем стал) и крикнул князю, чтобы тот перестал сражаться. Взяв крест, поцеловал его Шуйский, обещая князю мир. Тот поверил ему и впустил его к себе. Войдя в дом, Шуйский сильно плакал, видя там очень много убитой «Москвы», которые пытались прокрасться с тыла для грабежей.
Наши всех побили, другие, пытавшиеся залезть в окна, прыгая, шеи поломали. Тогда Шуйский, боясь, чтобы народ снова не захотел расплавиться с князем, взял его с лучшими слугами на другой двор, забрав с собою вещи и всех лошадей. Семнадцать человек у него было убито в том погроме и один слуга.
К пану старосте красноставскому также пытались ворваться, штурмуя дом и подкапываясь под забор. Но когда наши стали защищаться, приехали бояре и удержали народ, После чего поставили около двора стражу.
До этого уже наших очень много побили, особенно на улице Никитской, где располагался царицын двор. Там оборонялись самыми большими силами — до нескольких сотен поляков на одной улице. Но что из того, если не все могли биться, ибо иные еще спали, когда окружили, по отдельности, все их дома. Поэтому каждый на своем дворе защищался с челядью. Либо, если товарищ с товарищем жили близко, они соединялись и защищались вдвоем. Другие, когда у них нечем уже было стрелять, выбегали на улицу с оружием в руках. Легло там «Москвы» очень много, ибо наши оборонялись до изнеможения. Вероятно, некоторых обманом взяли, отобрав у них оружие, убивали, и так их больше всего погибло. А где наших было несколько человек или несколько десятков в защищенном месте, не могли им ничего сделать и оставляли их.
Там пали: Андрей Кемеровский из Живца — он долго и хорошо оборонялся мечом, Самуил Стрыжовский, Якуб Городецкий, слуга пана воеводы, Станислав Лагевницкий, Ян Забавский, Войцех Перхлиньский, Станислав Сумовский, Якуб Сонецкий. Имена других не знаю: Прецлавский, Глиньский, Крушиньский, Марцинковский, Готард, Ганьчик, Куновский, Мяковский, Витовский, Галер, Боболя. Из слуг царских: Склиньский, Станислав Липницкий, Борша, Чановицкий, Ивановский, Храпковский, Вонсович, Пельчинский, Гарабурда, Головня.
С ними обошлись исключительно жестоко. Они, находясь в одном месте, согласились на то, чтобы сдаться, не защищаясь, так как им присягнули, что они останутся в безопасности. А когда они сдались, спросили их сперва, который старший пан между ними? Отозвались: «Склиньский». Схватив его, положили крестом на стол и там же, отрубив ноги и руки, распоров брюхо, посадили на кол.
Других по разному истязали, кроме Борщи, который умело защищался в другом доме. Несколько раз с мечом нападал на наступающих, пока, возвращаясь в избу, не наткнулся на засаду в сенях, где его подстрелил кто-то из-за угла. Свирский оборонялся. И других немало на этой улице побито, а особенно пахолков, кучеров, etc.
Там же был убит Пехота, мещанин из Кросно, с сыном, сам-четверт. А которых Господь Бог сохранил, тех совсем обобрали. Из тех, что в живых остались, много было раненых, поколотых. Притеснения и жестокости свирепые и неслыханные! Над бездыханными трупами измывались. Кололи, пороли, четвертовали, жир из них вытапливали, в болото, в гноище, в воду метали и совершали всяческие убийства. Большую добычу с той улицы взяли, ибо много там было зажиточных и богато одетых.
В другом месте те именно, что нападали на князя Вишневецкого, бросились к пану Сигизмунду Тарло, хорунжему пшемысльскому, и быстро схватили его, так как он не мог оборонятся против великой силы. Саму пани Тарлову выстрелом тяжело ранили, челяди несколько человек убили, побрали вещи всякие. Сами только в рубахах остались. Там же та же участь постигла пани Гербуртову и пана Любомирского.
Оттуда сразу, ибо недалеко было, бросились к ксёндзу Помасскому, секретарю короля его милости. Он в это время как раз совершал мессу. И как только он закончил «lte missa est» (Идите с миром — лат.), последние двери выбили. Ксендз еще был в ризе. Тут же образ Пресвятой Девы прострелили. А ксендза, содрав облачения, там же перед алтарем забили, а скончался он на другой день. Убили также и брата его родного, и из челяди мало кто остался. Вещи все растащили. Был там в то время ксендз Александр Сондецкий, каноник Бобовский, тот только, сняв облачение, ушел. Сам Господь Бог да и немецкий язык спасли его, ибо думали, что это немец, но если бы заметили, что ксёндз, то уж его бы точно убили.
На пана старосту саноцкого не нападали, ибо видели, что там жолнеры. Туда же к нему прибежали пан Немоевский — подстолий коронный, пан Корытко, пан Вольский в поисках надежнейшей обороны. Увидев немало людей наготове, не посмели вступить в бой с ними. Только один негодяй в самого пана старосту выпустил стрелу, пролетевшую над головой, и едва его не убил. Тем временем от бояр дали приставов и стрельцов для защиты.
Пан староста луковский, рано услышав гвалт и догадавшись о мятеже, поехал к пану послу для совета, и других немало туда сбежалось. Пан посол как человек добродетельный, невзирая на опасность, приказал всех пускать на двор и после того мятежа долго держал их на своих харчах и сопротивлялся их выдаче. Ибо на Посольском дворе пока было спокойно.
Панов Стадницких осаждали, но там ничего не добились. Они защищались хорошо и очень крепко, так что вынуждены были их оставить. На них нападали те самые лихие злодеи, что были выпущены из тюрьмы и которых они да этого кормили в тюрьме, снабжали пожитками и деньгами. И таким за благодеяния отплатили, осаждая их с великою силою. Но Бог их защитил.
Пани Старостина Сохачевская, увидев суматоху, в доме своем заперлась и со слугами своими спряталась на чердаке. Оттуда долго ее не могли спустить, видя, что она защищается. Только вещи, лошадей, возы, что внизу были, забрали.
Пан Павел Тарло, сын старосты Сохачевского, с паном Самуилом Балем защищались долго» в одном дворе. Когда «Москва» увидела, что не может одолеть их без урона для себя, она присягнула, что сохранит им жизнь. Поверив этой присяге, пан Баль вышел к ним, отдал свое оружие, и его сразу посекли вместе со слугами, которые вышли с ним. Видя это, пан Тарло не вышел за Балем, но, повернув назад, до конца защищался и остался невредим.
Там же, неподалеку, пана Петра Домарацкого, также присягою и перемирием обезоружив, когда он им сдался, вывели за ворота и убили. Слуги его рады были бы защищаться, но сам же пан, отобрав у них оружие, запер его в спальне. Правда, их не убили, но всего лишили.
Там же убили Яна Голуховского, дворянина короля его милости, который перед этим приехал к царю и был приставом у его посла Татева. Этого, распластав накрест, пороли ножами и необыкновенно над ним измывались. Также пана Ясеневского (что был приставом у посла Афанасия) и челядь они убили.
Пана Цыковского младшего также убили, с которым был пан Яков Броневский, но по счастью, либо, вернее, провидением Божьим, он сумел прямо днем, среди этой суматохи, благополучно проехать в крепость к пану воеводе, сам-четверт.
Убили Целаря, краковского купца, и все драгоценности и товары захватили. Другого купца — Баптисту оставили, приняв за мертвого. Его Господь Бог возвратил к жизни, но оставил голым, он потерял большие суммы в золоте и серебре. Также и других купцов немало убили и забрали у них много денег, золота, серебра и других товаров. А более всего пропало драгоценностей, которые приобрел у них царь, но не успел заплатить за них.
Из царской роты убит пан Громыка Старший, сам-десят, и паны Зверхлевские, два брата. Челяди в той же роте, что при лошадях в поле оставалась, убили, как говорили, до 30 человек.
Всех убито, как по имевшейся у нас ведомости и реестрам, так и по известному от самой «москвы» подсчету трупов — до 500 человек, а «Москвы» — вдвое больше.
Около полудня этот дебош унялся. Несколько раз снова возникали стычки и нашим чинились жестокие притеснения и мучения. Более всего нашим вреда творили чернецы и попы в мужичьей одежде, ибо и сами убивали, и чернь приводили, приказывая нас бить, говоря, что «литва» приехала нашу веру рушить и истреблять» (выделено мной — А. Т.) Великое кровопролитие и вред неисчислимый из-за той подлой измены произошли…
В тот же день по улицам лежали нагие тела убитых с ужасными ранами, вплоть до утра, когда их похоронили всех в могилах под Москвой, других в болотах и гноищах погребли, а некоторых в воду пометали. Тех же, которые укрылись и попрятались, свезли на Земский двор, переписали по именам и прозвищам и кто кому служил. У которых господа уцелели, отсылали их к своим панам, а у которых убиты — держали их в надежных местах и давали пропитание. Там они обнищали до последней рубашки, по возможности выручая друг друга…
Тела (Лже-Дмитрия и Басманова) положили на столе, нагие и необычайно изуродованные. Лежали они там в течение трех дней на великое поругание, которое над ними с большой жестокостью чинили, посыпая песком, оплевывая, колотя, обмазывая дегтем, и другую срамоту творили на вечный позор. Потом Басманова увезли, а то — другое тело, протащили, привязав к лошади, и сожгли дотла. Схоронили их было сперва, но когда установились в тот же день жестокие холода и долго продолжались, а затем и чудеса какие-то над тем погребением стали случаться — то по совету чернецов и попов, выкопав их, сожгли».