Войны за Иисуса. Как церковь решала, во что верить

Был напуган и Флавиан. Он знал, что «церковь снова смущают эти вещи, монастыри разделены и все иноки встают на ту или иную сторону, и огонь уже распространился по всему миру силами тех, кто ездит туда и сюда и проповедует исполненные нечестия учения» [261] . Но даже такой робкий протест Флавиана возмутил Евтихия. Несомненно, он вспоминал Нестория и думал, что еретик не должен занимать эту великую кафедру в святом городе христианской империи Константина. Флавиан должен уйти, а в этом случае Евтихий был его естественным преемником.

261

Nestorius, Bazaar of Heracleides, 336–337.

«Они уводили людей – кого-то с корабля, других с улицы, иных из домов, иных из церкви, где те молились, и преследовали убежавших; с ревностью они выискивали и выкапывали тех, кто прятался в пещерах и пропастях земных. И люди боялись великим страхом»

Евтихий с помощью монахов стал бороться против всех своих оппонентов, и он действовал примерно теми же методами, которые ранее применял Кирилл в Александрии. К 447–448 годам в Константинополе воцарилась атмосфера полицейского государства.

Они уводили людей – кого-то с корабля, других с улицы, иных из домов, иных из церкви, где те молились, и преследовали убежавших; с ревностью они выискивали и выкапывали тех, кто прятался в пещерах и пропастях земных. И люди боялись великим страхом как опасности общаться со сторонниками Флавиана из-за тех, кто пребывал в соседних домах и сторожил, наблюдая, кто входит к Флавиану [262] .

Это напоминало «службу безопасности» Кирилла в Александрии.

262

Nestorius, Bazaar of Heracleides, 352.

Всемирная война

Но у Евтихия было и множество других врагов, особенно в Сирии и на Востоке, и именно там произошли события, которые превратили местный спор в предмет обсуждения всей церкви. На Востоке не забывали о прежней кампании против Нестория, и многие христиане здесь продолжали считать, что бывший патриарх придерживался в целом ортодоксальных взглядов. Но теперь Евтихий проповедовал куда более очевидную и опасную ересь, и похоже, чувствовал себя защищенным благодаря своим связям с двором императора. Потому «весь Восток возмутился этим, и не было такого места, где бы не бушевал гнев по этому поводу» [263] .

263

Nestorius, Bazaar of Heracleides, 336.

В свою очередь, терпимое отношение христиан Востока к идеям Нестория вызывало гнев у сторонников одной природы в Константинополе и других местах. Теоретически согласительная формулировка 433 года должна была примирить Антиохию с Александрией, однако между ними возникали новые конфликты. Разделавшись с Несторием, последователи Кирилла обрушили свой гнев на его учителей – уже умерших богословов, сформировавших его образ мыслей. Их мишенью стали овеянные славой антиохийские учителя Диодор Тарсийский и Феодор Мопсуестийский, которых александрийцы желали предать анафеме. Но подобные меры грозили лишь увеличить беспорядок. Чтобы поставить под вопрос законность восточных церквей, они пожелали судить людей, которые не способны защитить себя. Борьба с несторианством превратилась в крестовый поход против антиохийской школы [264] .

264

Clayton, Christology of Theodoret.

Война против наследия Феодора вспыхнула вскоре после создания Согласительного исповедания. Первый бой произошел в Эдессе, где епископ Равула призывал осудить Феодора, что вызвало разделения в его епархии. Его преемник Ива, напротив, считал, что идеи самого Кирилла куда разрушительнее любых идей Феодора, так что Кирилла следовало бы осудить вместе с Несторием. В 437 году Прокл Константинопольский осудил ряд положений, связанных с именем Феодора, но в его документе не упоминались имена никаких конкретных еретиков [265] .

265

О Прокле см. Socrates, «Ecclesiastical History», in Schaff and Wace, Fathers of the Christian Church, 175–176. Об Эдессе см. Robert Doran, Stewards of the Poor (Collegeville, MN: Liturgical Press, 2006); о глубоких корнях христианства здесь см. Judah B. Segal, Edessa ‘The Blessed City’ (Oxford: Clarendon, 1970); Steven K. Ross, Roman Edessa (London: Routledge, 2001).

Разделавшись с Несторием, последователи Кирилла обрушили свой гнев на его учителей – уже умерших богословов, сформировавших его образ мыслей

В 440-х годах александрийцы начали борьбу за открытое осуждение Феодора. Как и во времена Первого Эфесского собора, главными злодеями для египтян были люди с Востока, то есть из восточных регионов империи, из церквей, связанных с Антиохией. Иоанн Антиохийский не пожелал с этим соглашаться, подобным образом (хотя осторожнее) вел себя и его преемник Домн. Последний также поддерживал или защищал епископов, вызывавших ярость у александрийцев. В первую очередь предметом их ярости был Ива Эдесский, но не только он один. Например, во время Первого Эфесского собора светский чиновник Ириней помогал поддерживать порядок, александрийцам же казалось, что он слишком благоволит к Несторию. Несмотря на эту связь с еретиком, в 447 году Иринея поставили епископом Тира. Хотя Восток на самом деле не оправдал Нестория, сирийцы явно осуждали его не с таким жаром, с каким подобало [266] .

266

Davis, First Seven Ecumenical Councils, 170–205.

Наиболее влиятельным мыслителем антиохийской церкви был Феодорит Кирский, который был главным богословским советником ряда патриархов. Его было нелегко запугать, и это было важным качеством при борьбе с Диоскором и александрийцами. Обычно мы можем предположить, что Домн советовался с Феодоритом, судя по поведению антиохийского патриарха, который в такие моменты становился смелее и независимее. В одном письме, авторство которого обоснованно приписывают Феодориту, мы видим его реакцию на смерть Кирилла в преклонном возрасте. Случай Кирилла, писал Феодорит к Домну, доказывает справедливость мнения, что добрые люди умирают молодыми. «Наконец, не без мучений, этот злодей ушел». Главная опасность, продолжал Феодорит, заключается в следующем: обитатели преисподней настолько возмутятся присутствием среди них Кирилла, что пошлют его назад, вернув к жизни. Следовало бы положить на его могилу надгробие потяжелее, чтобы он оставался в земле [267] .

267

Цитируется по Theodoret, «Letters», in Schaff and Wace, Fathers of the Christian Church, 3:346; Grillmeier, Apostolic Age to Chalcedon, 488–520.

Феодорит никогда не сомневался в божественной природе Христа. Но он, возражая Евтихию, утверждал, что во Христе после воплощения остаются две природы, соединенные в одном божественном лице (prosopon). В 447 году Феодорит представил свои идеи в трактате Eranistes – что примерно означает «пирушка попрошайки». Это название указывает на интеллектуального попрошайку или старьевщика, который делает себе одежду из кусочков того, что мог отыскать, – из лоскутков забытых ересей, отрицавших человеческую сторону Христа. Современникам было нетрудно догадаться, что речь здесь идет о Евтихии. Это значило, что Феодорит называет могущественного архимандрита великим еретиком, собравшим ошибки всех гностиков, живших в прошлых столетиях.

[Представление о том, что] Бог Слово ничего не взял от природы Девы, украдена у [гностиков] Валентина и Вардесана и тех, кто верил их басням. Называть божество и человечество Господа Христа одной природой – заблуждение, позаимствованное из безумств Аполлинария. Также и мысль о том, что божество Христа способно страдать, сворована из богохульств Ария и Евномия.

Упоминание Валентина здесь делало сразу два дела: он был не только известным еретиком, но также и египтянином, так что его имя позволяло подорвать доверие к александрийской школе мысли [268] .

268

Theodoret, «Dialogues», in Schaff and Wace, Fathers of the Christian Church, 3:160–244; цитата из Феодорита по Theodoret, «Dialogues», in Schaff and Wace, Fathers of the Christian Church, 160. Сравни Clayton, Christology of Theodoret of Cyrus, 215–282.

В начале 448 года эти споры уже охватили всю церковь. Ириней, епископ Тира, был низложен. В то же время Диоскор обвинял Феодорита в том, что он следует Несторию. Сначала Диоскор спорил с самим Феодоритом, а затем обратился с жалобой на него к Домну как начальнику Феодорита. Человек, знакомый с историей – а большинство вождей церкви той эпохи держали в памяти важные прецеденты, – прочитав переписку Диоскора с Домном, вспомнил бы о роковой переписке Кирилла с Несторием за двадцать лет до того. И все хорошо помнили, чем тогда кончилось дело [269] .

269

Bright, Age of the Fathers, 2:427–430.