Воздаяние

– Он видел его.

Под сводами книгохранилища прозрачной паутиной повисла тишина, в которой проступили ранее почти неразличимые шелест листьев клена в распахнутом окне и ровное жужжание насекомых на дворе.

– Кого видел?
– с непередаваемым выражением на лице уточнил подеста, самим тоном вопроса тоже обнаруживая явное сомнение в здравомыслии допрашиваемого.

Баркальи по-прежнему смотрел в пол и, не поднимая глаз, ответил:

– Беса видел, тот подкрадывался к нему ночью, и говорил, что он - следующий, что его ждёт ад. У дьявола этого, говорил, рога были и хвост. Никколо, правда, иногда считал, что это ему мерещится, но вчера сказал, что это точно дьявол.

Прокурор и подеста переглянулись, но если в глазах мессира Монтинеро было явное подозрение на перепой и пьяные видения погибшего, то мессир Корсиньяно казался теперь задумчивым и настороженным. Он спросил Монтинеро:

– А то, что сказал Гвидо? Это не может быть...следствием...

Монтинеро тоже задумался. Вызванный ночью врач подестата, Гвидо Мазаччи, вначале обругал всех, кто разбудил его среди ночи, потом грубо выругался, когда узнал, зачем его вызвали, дав понять присным Монтинеро, что покойник, если уж умер, мог бы подождать и до утра, а когда погибшего наконец раздели, синьор Гвидо взвизгнул и в безбожных выражениях завопил, что не собирается рисковать жизнью ради мерзавца. Площадная брань касалась тёмных глубоких язв в паху и на теле покойника, в которых синьор Мазаччи сразу распознал галльскую блудную болезнь.

– Следствием болезни?
– подхватил прокурор мысль Корсиньяно, - да, многие бредят, но Гвидо не уверен, что он умер от заразы. У покойника закоченели руки. И рано ещё, Мазаччи сказал, он мог протянуть ещё пару лет.

Подеста пожевал губами и зло прихрюкнул. Потом вздохнул и почесал за ухом:

– А что если подлинно дьявол? Следов-то нет...

– Ну, нет, - решительно поднялся прокурор, - вздор это все. Думать, что дьявол, наградив его распутной галльской заразой, от которой все блудники мрут за пять-семь лет, разлагаясь заживо, ещё и снизошёл до того, чтобы лично угробить его?... Зачем такое беспокойство? Дьявол, вон, спроси у Квирини, вечен. Он вполне мог подождать пару лет, пока этот Монтичано помрёт сам. Неужто в адских котлах пусто? Привиделось ему всё это.

Подеста вздохнул.

– Да, хвостатого не допросишь... А так мысль интересная.

Монтинеро не спорил.

– Да, возможно. Но нам пора к мессиру Петруччи.

– Рано ещё. Меня интересует, умер ли он от остановки сердца или нет?

– Гвидо отказался его вскрывать, говорит, это опасно.

– А точно, что не от галльской заразы?
– с надеждой в голосе спросил Корсиньяно.
– Если он не вскрывал его, то откуда знает?

Монтинеро расслышал эту надежду.

– Он не уверен, просто предполагает. Может, и от неё, почему нет? Поверхностный осмотр ничего, кроме язв, не выявил.

В арочном проходе появились капитан народа, его советник Антонио да Венафро и епископ Гаэтано Квирини, почему-то облаченный в скромную монашескую рясу, сзади них маячил Фабио Марескотти. Подеста торопливо поднялся, извинившись, что, занятые допросом, они с мессиром Монтинеро пропустили назначенное время. Пандольфо Петруччи махнул рукой и спросил, что удалось узнать о гибели мессира Монтичано? Подеста бросил быстрый взгляд на врага: Фабио Марескотти, исхудавший и бледный, стоял, глядя в пол, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Когда он минутами поднимал глаза, его потухший взгляд окидывал собравшихся, но едва ли их видел. Было заметно, что начальнику гарнизона абсолютно все равно, что скажет сейчас Корсиньяно.

Тот понял это и отчеканил, обращаясь к капитану народа:

– Мы проследили его последний путь. Он вышел из палаццо Марескотти около шести, его видели в трактире папаши Челли, он выпил только стакан вина и пошел сюда, в книгохранилище, где встретился с мессиром Баркальи, своим двоюродным братом. Оба они вышли отсюда около восьми, мессир Баркальи свидетельствует, что остался ужинать у Розалинды, а мессир Никколо пошёл дальше от Кампо. Мы ещё не проверили, точно ли они расстались там, но около половины десятого у источника Фонте Бранда было обнаружено тело Монтичано. Наш врач уверен, что покойный был болен галльской болезнью, но не может достоверно утверждать, что мессир Монтичано умер именно от неё. В то же время он не нашёл на теле погибшего ни раны от кинжала, ни следов удушья или отравления. Мы ещё не установили, где был покойный с четверти девятого до половины десятого - нам не хватило времени, но наши люди сегодня узнают это.

– И ещё одно, ваша милость, - добавил Лоренцо Монтинеро, едва подеста умолк, - мессир Сильвестри задержан вчера

у гарнизонной конюшни. Он собрал вещи и намеревался удрать. Я прибыл туда для допроса и не мог отпустить его, тем более, что с ним не было ни приказа, ни разрешения отлучиться. Сейчас он в подестате.

– Вы полагаете, это он убил Монтичано?

– задумчиво поинтересовался Пандольфо Петруччи.

– Нет, ваша милость, пока нет никаких оснований так думать, тем более, что сам мессир Сильвестри заявил, что он просто смертельно перепуган и боится стать следующей жертвой не то неизвестного убийцы, не то... кое-кого пострашнее. Дело в том, - деловито продолжил он, - что в результате сбора улик всплыло следующее: мессир Монтичано незадолго до смерти говорил мессиру Баркальи, что видел...
– Прокурор сделал эффектную паузу в речи и, поняв, что внимание всех приковано к нему, артистично развёл руками, - видел дьявола, который подкрадывался к нему ночью и говорил, что он, Никколо, - следующий, что его ждет ад. Натуральный чёрт, говорил, с рогами и хвостом. Мессир Баркальи уверяет, что мессир Монтичано иногда считал, что это ему мерещится, но вчера сказал, что это точно дьявол.

Воцарилась тишина. Все молча размышляли над сказанным. Надо заметить, что немногие из присутствовавших в книгохранилище истово верили в Бога. Но дьявол? Тут безбожие не поможет...

– Ваше преосвященство!
– Пандольфо Петруччи окликнул епископа Квирини, и он, очнувшись от каких-то своих неясных и сумрачных мыслей, обратил на капитана народа тёмный взгляд умных карих глаз, - это по вашей части. Этому можно верить?

Лицо Квирини исказилось насмешкой.

– Верить чему?
– педантично уточнил он, - верить в существование дьявола, верить в его могущество, верить в видения, в которых больному мерещится дьявол, или верить в возможность дьявола убить человека? Дьявол - анти-Христос: он чистая злая воля, нематериальный злой дух. Христос - лик, образ, по которому Бог сотворил человека, но дьявол отверг этот образ, поэтому он - не лицо, а живая личина. Так как он - не лицо, он множествен. Он - один дьявол, и он же - легион злых духов. У него одно желание, одна воля - порвать с Сущим, быть несущим, то есть он не есть в прямом смысле этого слова. Но нельзя сказать, что "его нет". Он не есть в своём намерении. Но так как он есть свое намерение, то о нём нельзя сказать "его нет", и в итоге о нём "много сказать есть, мало сказать нет". Лживая личина есть в каждом из нас, но дьявол - ноуменальный, по мнению Аквината, носитель лживой личины, кроме которой у него ничего нет...

– О Боже, - со вздохом ворчливо прервал епископа прокурор Монтинеро.
– Когда эти умники начинают говорить, перестаешь понимать, о чем их спрашивал...

Епископ окинул прокурора высокомерно-наглым взглядом.

– Дьявол есть, Лоренцо, - растолковал он Монтинеро, - он может явиться зримо, а может и привидеться больному воображению. Но если дьявол бьёт, он редко делает это своим лошадиным копытом, чаще - своей человечьей ногой, но может лягнуть и... чужой ногой.

– А, ну вот, это уже яснее, - обрадовался Монтинеро, - но как определить, привиделся погибшему дьявол или явился реально?

– И если речь идет о чужой ноге, - осторожно вклинился в богословский спор подеста, - то чья это может быть нога, а?

Монсеньер епископ снизошёл до ответа, четко соблюдая субординацию.

– Ну, вообще-то, мессир Корсиньяно, не стоит предлагать дьяволу огниво. У него своего огня достаточно. Он может воспользоваться чем угодно. И трудно сказать, какая нога ему под руку подвернётся... Что до подлинности видений покойного мессира Монтичано, Лоренцо, - его преосвященство повернулся к прокурору, - отличить игру воображения от игрищ дьявола post factum и post humum, увы, уже невозможно. Как инквизитор, я мог бы, допросив его, различить эти явления, но сейчас...
– он с сожалением развёл руками, давая понять, что последний шанс упущен.

Альбино недоумённо слушал глумящегося над правосудием монсеньора епископа, при этом, осторожно поднимая голову, наблюдал за Фабио Марескотти. Сегодня его ничто не возмущало и не бесило, он никому не возражал, что до кривляний Квирини, то он, казалось, их вовсе и не слушал. Альбино понимал, что творится в душе этого человека. Мессир Фабио не мог и не хотел показать свой испуг, что уже четвертую неделю сковывал его внутренности, но страх этот проступал в появившейся робкой осторожности движений, загнанности взгляда и порой читавшемся в нём потаённом ужасе. Марескотти озирался, как обложенный охотниками затравленный волк, боязнь которого была тем сильнее, что он не видел и не чувствовал подкрадывавшейся к нему беды, не ощущал угрозы, меж тем как та, подобно арбалетной стреле, била прицельно и ещё ни разу не дала промаха.