Воздух, которым мы дышим

Забираю его прежде, чем он успевает встать.

— Я принесу. И тебе не нужно сожалеть. Для этого нет никаких оснований.

— О да, я бужу тебя каждую ночь.

Идя в маленькую ванную комнату напротив, наполняю стакан водой и глубоко вдыхаю. То, что он испытал, очень напрягает его. Я не могу позволить сейчас ему обременять себя еще и беспокойством обо мне. Приглаживаю пальцами волосы, когда вижу в зеркале над раковиной, что они торчат во все стороны. Затем с улыбкой качаю головой и закатываю глаза. Почему я беспокоюсь о своей внешности, в конце концов, на мне только тапочки, шорты и футболка, совершенно заношенные от частой стирки.

— Лиам, — говорю я, возвращаясь в его комнату, — ты действительно думаешь, что я осужу тебя только потому, что по ночам ты снова и снова переживаешь то, что в последние несколько лет делало твою жизнь адом? — Я протягиваю ему стакан с водой и пытаюсь игнорировать его широкую грудь. А также темную полоску мягких волосков, сбегающую от пупка до края одеяла, прикрывающего нижнюю часть его тела. — Я не буду судить тебя, не за то, что ты был героем и рисковал жизнью в борьбе с террористами.

Лиам берет стакан, избегая моего взгляда.

— Не говори этого, потому что это не так. У меня были причины уйти в армию, и они не были героическими. — Лиам подносит стакан к губам и пьет, затем качает головой и опускает пустой стакан. — Извини, я не хотел быть резким.

— Разве ВМФ не предлагал тебе никакой помощи? — осторожно спрашиваю, зная, что это деликатная тема, и я не имею права задавать ему такие личные вопросы.

Мне не хочется, чтобы он думал, что я хочу упрекнуть его в чем-либо. Я просто волнуюсь о нем и не хочу верить, что Лиама отправили домой без всякой помощи. Бросили на произвол судьбы. Но в новостях можно снова и снова услышать, что правительство просто забывает о солдатах. От этой мысли у меня перехватывает горло, и я едва могу дышать.

Лиам с отвращением кривится.

— Ты спрашиваешь о терапии? — мрачно смеется он. — Я не хочу говорить о войне с кем-то, кто не знает войны. Чем подобный человек сможет мне помочь?

Я могла бы сейчас сказать ему, что они обучены, но не смею. Просто не могу этого сделать. И я его немного понимаю. Ему, вероятно, понадобится время, пока он не будет готов открыться.

Я сажусь на край кровати и кладу ладонь на него руку. Прикосновение вызывает у меня покалывание, которое я просто игнорирую, потому что не хочу его ощущать.

— Может быть, ты когда-нибудь расскажешь мне об этом. Когда моя мама умерла, и я осталась одна, у меня тоже были проблемы. Каждую секунду меня внезапно мог начать преследовать страх смерти и одиночества. Я видела, что болезнь сделала с моей матерью, и мне было ужасно страшно, что подобное может случиться со мной.

На самом деле, я ни с кем не говорю ни о том, что тогда чувствовала, ни о панике, которая меня накрывала. Просто чувствую, что Лиаму могло бы помочь, если бы я показала, что доверяю ему. Может быть, ему действительно нужен кто-то, чтобы поделиться тем, что он испытал.

Он переплетает свои пальцы с моими и наблюдает за большим пальцем, пока рисует им круги на моей ладони. Здесь, в его кровати, это прикосновение кажется слишком интимным, и я надеюсь, что он не почувствует, как внезапно учащается мой пульс, что чувствую к нему влечение и как сильно хочу большего, хотя и понимаю, что для нас обоих было бы неправильно уступать всему этому. И он, вероятно, даже не задумывается обо всех тех вещах, что происходят в моей голове, тогда как мне пристало беспокоиться лишь о нем.

— Я в порядке. Но если ты всегда будешь так врываться в мою комнату, я, вероятно, буду очень часто кричать по ночам.

Он смотрит на меня, и в его глазах отражается что-то, что заставляет разливаться жар по моим венам. Да, мне действительно не пристало чувствовать что-то подобное. Но Лиам сидит передо мной, и я ощущаю его тепло, улавливаю его пряный аромат и чувствую будоражащий накал, что нас окружает.

— Пока это сможет тебя отвлекать, — говорю я, застенчиво смеясь.

Он держит мою руку еще несколько вдохов, затем медленно ослабляет захват.

— Иди снова спать, — говорит он.

— Ну ладно. И не волнуйся, все нормально. По крайней мере, теперь у меня есть причина врываться в спальню мужчины, — говорю я, подмигивая, и ухожу.

Закрыв за собой дверь, я глубоко выдыхаю в попытке сбросить напряжение. Я все еще чувствую на своей ладони тепло его руки. Этот мужчина пробуждает во мне очень противоречивые чувства. Мне одновременно хочется защитить его и бежать прочь. Хотя я едва знаю его, он делает со мной что-то, что, как я знаю, опасно. Но Лиам дарит мне благодаря своей доброй и заботливой натуре такое чувство безопасности, что иногда кажется, будто он больше беспокоится обо мне, чем о себе. При всем при этом, я для него такая же посторонняя, как и он для меня.

Лиам

Как только Тесса выходит из комнаты, они возвращаются: образы, которые настигают меня каждую ночь. Они делают все для того, чтобы у меня внутри царила кромешная тьма. Чувство вины, что пытало меня все годы мучительнее, чем все то, что делали со мной террористы.

Я лежу в этой врытой в холм хижине, сделанной из плоских камней и грязи. Такой же, как и все другие жилища вокруг, чтобы невозможно было разглядеть с воздуха. Весь лагерь сливается со здешним ландшафтом. Даже транспортные средства и небольшие бараки, где они хранят свое оружие.

Нога горит огнем, все мое тело, кажется, громко кричит в знак протеста против лихорадки и боли. Я уверен, что умру. Они лишь наскоро подлатали меня. Несколько раз в день ко мне посылают женщину, которая меняет повязки, кормит меня супом и поверхностно моет.

Она никогда со мной не разговаривает. Никто здесь не говорит со мной. Они попытаются привести меня в более-менее сносное состояние, чтобы затем потребовать выкуп. Я знаю, как это работает, сам несколько раз присутствовал при выкупе пленных. Каждая искра чести в моем теле требует, черт возьми, смерти, чтобы не принести этим подонкам никакой выгоды. Но потом я думаю о бабушке и о том, как сильно она будет по мне скучать. Это сожрет ее: после потери родителей, потерять еще и меня. Поэтому знаю, я должен быть сильным для нее. Я не могу допустить, чтобы после всего, что она для меня сделала, ей пришлось бы из-за меня страдать. Почему я делаю то, что делаю? Почему я, трус, сбежал и добровольно пошел в армию? Я мог бы сейчас быть рядом с ней, как и должно.

Гнев во мне заставляет сжаться мои мышцы, что приводит к новой вспышке нестерпимой боли. Я крепко сжимаю челюсти и сражаюсь с адским пламенем в моем теле. Меня бросает то в жар, то в холод, кожа покрыта испариной. Где-то в непосредственной близости я слышу скулеж женщин. Рабыни?

— Эй! — Кто-то пинает меня в раненое бедро, я задыхаюсь и вглядываюсь в темноту хижины. Вижу только смутный силуэт. — Тебе уже давно пора встать на ноги.

— Отсоси! — хрипло выжимаю я.

Следующий удар прилетает мне в бок. Я стискиваю зубы и глотаю боль. Я не хочу, чтобы этот мудак знал, что мое тело ощущается как один большой спазм.