Воздушный казак Вердена

— Браво, Славо! Вся Франция с вами. Если бы ты видел, что творилось в день объявления войны, весь Париж был на улице, кричали: «В Берлин!», «Война за справедливость!»

Не только официальная пропаганда разжигала в те годы патриотический угар. Людям претили хвастливые, заносчивые речи Вильгельма, грозившего войной то одному, то другому государству. У многих народов был свой давний счет к германцам за вероломство, обиды, национальное унижение. Великий француз Анатоль Франс просит военного министра зачислить его в солдаты, хотя писателю уже семьдесят лет. В капральском мундире Жан-Ришар Блок.

Наши летчики, понятно, не составляли исключения. Их побуждения были чистосердечны. Одних вело в бой чувство гражданского долга, любви к родине, у других присоединялась к этому верность воинской присяге, честь солдата. Это были настоящие русские люди, не умеющие жить без экзамена на мужество. И подвиги тех, кто был искренне уверен, что служит своему народу, достойны уважения… Для Харитона Славороссова и не возникало проблемы, как определить начавшуюся войну. Едва узнав о нападении Германии на Россию, находясь вдали от нее, он испытал щемящую боль за родину, неподдельный гнев. Вернуться домой невозможно, его французские друзья, а теперь еще и союзники, уже надели военные мундиры, нечего мешкать и ему.

Оказавшись в толпе русских у посольства на Рю-де-Гренель, Славороссов впервые ощутил сладкое чувство единения с отчизной, будто он уже защищает ее от врага. Его ничуть не обидело, что бородатый полковник Ознобишин, помощник военного агента, не отреагировал на появление знаменитого летчика. Сейчас он просто один из сынов России, ее солдат с авиационной специальностью. Рекрутское бюро по приему в армию иностранцев находилось во Дворце инвалидов. И здесь несметная толпа людей всех национальностей забила коридоры Дворца, возбужденно гудела во дворе. Добравшись до второго этажа, где шло оформление, Славороссов испугался, увидев врача: а вдруг забракует?.. Но успокоение пришло быстро. Осмотр был чисто формальным, внешним. Взглянув на стоявшего перед ним человека, врач всем говорил одно и то же: «Годен» — и делал пометку на протянутом листке. На войне люди всегда нужны, а летчики были просто необходимы.

Славороссов не мог знать, что именно в эти дни президент Франции Раймонд Пуанкаре записал в своем дневнике:

«В начале августа у нас было только двадцать четыре эскадрильи, каждая из шести самолетов с необходимым оборудованием и персоналом, кроме того, запасные самолеты на случай замены… Со времени открытия враждебных действий были созданы двенадцать новых эскадрилий. Кроме того, у нас было шесть дирижаблей, готовых к действию. Один из них был уничтожен, другой находится в ремонте, третий не годится для использования… Итак, наша отсталость в области авиации носит ужасающий характер…»

Через месяц, 23 октября, он снова озабочен положением военно-воздушного флота: «Генерал Гиршауэр представил мне большую докладную записку о состоянии нашей авиации. У нас в действии тридцать восемь эскадрилий… Все снабжены бомбами, винтообразными и зажигательными снарядами. Заказаны новые типы. В производственной программе до конца марта предусматриваются самолеты для целей воздушной разведки, самолеты для обслуживания артиллерии и армейских корпусов и самолеты-бомбовозы. Что касается последних, мы рассчитываем достичь в январе выпуска ста аппаратов, в феврале — ста пятидесяти, но это еще очень мало в сравнении с безусловно необходимым. Воздушная защита укрепленного лагеря Парижа обеспечена теперь смешанной эскадрильей из трех вооруженных самолетов «фарман» и шести самолетов, очень быстро поднимающихся и снабженных автоматическими ружьями; кроме того, имеются два зенитных орудия 75-миллиметрового калибра, установленные на автомобилях…»

Понимая роль авиации, Франция стремится быстро ликвидировать «ужасающий характер» своего отставания. Немцы находились тогда менее чем в ста километрах от Парижа, а вся противовоздушная оборона столицы составляла девять самолетов и две передвижные зенитки!

Большую часть волонтеров направляли в иностранный легион. Были среди них и русские, особенно много студентов, учившихся во Франции. Славороссова зачислили в первый авиационный полк, квартировавший в Дижоне.

— Очень рад познакомиться, — сказал Славороссову капрал, оформлявший документы. — Я видел, как вы… — И капрал очертил ладонью в воздухе несколько кругов, что должно было означать мертвые петли. — Смотреть страшно, но очень красиво. А вам не страшно?

— Нет, — успокоил капрала летчик.

Любознательный писарь расспрашивал, как будет воевать авиация, как бросают бомбы. Но этого сам Славороссов толком не знал и отделался общими фразами.

«А в самом деле, как воюет авиация? — думал он по дороге в Дижон. — Полеты на разведку… Бомбы бросать… А если встретишь немца в воздухе, тогда как?..»

На эти вопросы не мог бы ему сегодня полностью ответить и командующий авиацией. Появление воздушного флота на полях сражений — одна из характерных особенностей первой мировой войны. Но вступил флот в войну в самом младенческом состоянии. Еще предстояло понять и определить области применения авиации, осмыслить ее тактику. Крохотный опыт Балканской войны — только намек на ее возможности. Все внове, все впервые.

Сосед по вагону — связист — рассказывает о беспроволочном оптическом телеграфе для дирижаблей и самолетов-разведчиков:

— Это система Джемса Минса. Такой резервуар с сажей, которая выдувается из него насосом. Очень просто. Маленькое облачко выпустите — точка, большое — тире.

— По азбуке Морзе?

— Да, да. И видно далеко — за пять-шесть километров.

— Кто же вашим насосом телеграфировать будет? — спрашивает Славороссов. — Пока фразу напишешь этим облачком, с фронта в Париж улетишь.

— Вы напрасно смеетесь, есть же летчик-наблюдатель. Пусть кружится аэроплан и передает донесение.

— За это время можно просто сесть и сказать, что надо, — не сдается Харитон. Он не знает, что еще задолго до войны, 9 ноября 1911 года, инженер-подполковник Сокольцев, преподававший радиотелеграфию на авиационно-теоретических курсах при Политехническом институте, поднялся в Гатчине с летчиком Панкратьевым и установил радиосвязь с землей. Но радиотелеграф Харитону известен. Поэтому говорит:

— Куда проще радиотелеграфом передавать, быстрее и противнику не видно. А эти ваши точки-тире из сажи немцы тоже читать будут, какое же это «донесение»?

Обиженный связист умолкает, но разговор о новинках продолжается. Теперь о фотографировании с воздуха.

— …Берешь этот аппарат в правую руку, прицеливаешься, там есть специальный визир, и как в револьвере нажимаешь спуск. Готово. Механизм сам передвигает новую пластинку, их шесть штук. Понимаете, шесть снимков можно получить! Это великолепно!..

И опять вмешался в разговор Славороссов — все, что касалось авиации, он знал досконально:

— Шесть снимков, говорите? Да в России уже без перезарядки пятьдесят получают на аппарате «Потте».

— Тоже, значит, французский? Странно, что не слышал, — удивляется сержант, нахваливавший шестизарядную камеру.

— Нет, русский аппарат. Подполковник Потте его изобрел. Это уж точно — первый в мире многозарядный полуавтомат.

— Да?.. — неуверенно протянул сержант. — Мсье, вероятно, русский?