Воздушный казак Вердена
Шрифт:
Андрей Владимирович передал бесценный альбом Центральному музею Вооруженных Сил СССР. Но, пожалуй, самым удивительным было письмо от… сына механика Евгения Кузнецова, да еще с фотографией отца!
Евгений Фадеев проявил незаурядный талант журналиста-исследователя. Он отправился по следам полученных писем, фотографий и других документов. Собрал интереснейшие материалы. И в «Правде» появился еще один очерк Евгения Фадеева — о механике Нагурского — севастопольском моряке Евгении Владимировиче Кузнецове, ставшем впоследствии тоже летчиком: он воевал на Южном фронте и на Северном, вел разведку в заливах Балтийского моря, бомбил вражеские корабли, защищал Красный Питер. Евгений Кузнецов погиб 2 апреля 1920 года в Петергофе при испытании нового самолета…
Когда
…Каллиграфический почерк и несколько старомодный стиль невольно обратили меня мыслями к поколению отца, мы уже так не пишем, что-то утеряно в культуре письма…
Оказывается, корреспондент не только мой читатель, но еще и пропагандирует книжку, послал ее знакомому — английскому историку авиации мистеру Ваадену. Это интересно!.. А вот и ответ Ваадена! Он воспроизведен по-английски: еще одно доказательство воспитанности неведомого мне… (заглядываю в конец многостраничного послания) Эдгара Ивановича Меоса: ничего от себя, читайте оригинал отзыва. Хватаю словарь, тут нужно разобраться точно…
«Благодарю Вас за письмо, особенно за книгу «Он был первым». Читал с большим интересом. И не только я один. Книгу эту в Англии хорошо встретили, поскольку в ней собраны сведения о ранних днях русской авиации и об этом известном русском пилоте морской авиации, о подвигах которого и необычной судьбе у нас почти ничего не знают…»
Дома никого нет, не с кем поделиться радостью. Так и не дочитав письмо до конца, звоню отцу. Ему уже около восьмидесяти лет, и успехи единственного сына — самая большая радость. Едва услышав о необычном письме, человек дотошный и весьма скрупулезный по отношению к документам — старый русский юрист, бывший петербургский присяжный поверенный, требует:
— Читай все с самого начала! Читаю, повторяю отзыв англичанина.
— Это все? — спрашивает отец. — Кто этот человек? Как он подписался?
— Эдгар Иванович Меос.
— И только?
— Возможно, еще что-то есть, письмо большое…
— Ты что, смеешься надо мной? — вспыхивает отец. — Читай немедленно дальше и ничего не пропускай.
После сообщения о том, что книжки в Таллинне все распроданы, Эдгар Иванович ездил туда специально, он деликатнейшим образом просит прислать экземпляр с автографом для его коллекции книг об авиации, поскольку свой экземпляр отправил в Англию.
— Пошли немедленно! — распоряжается отец. — Что дальше?
«Теперь позвольте представиться: я, бывший летчик русской армии, учился во французских школах высшего пилотажа, воздушного боя и воздушной стрельбы в По и Казо, а потом стажировался на французском фронте в 3-й эскадрилье «Аистов».
— Интересный человек, — комментирует отец.
— Интересный, — соглашаюсь я, еще не подозревая, что самое главное в этом письме впереди. Не стану его цитировать дальше, оно большое, но из него я впервые узнаю, что в годы первой мировой войны среди офицеров французской авиации было много русских летчиков-добровольцев, имена которых знала вся Франция: Виктор Федоров, сбивший тогда чуть ли не два десятка вражеских самолетов, Харитон Славороссов, Белоусов, Пульпе, Аргеев, Маринович, Кириллов, Жариков…
Меня поразил и сам факт, и обилие имен. Почему же мы, так хорошо знающие все о подвиге французского полка «Нормандия — Неман», не имеем понятия о такой достойной странице истории русской авиации?
Завязалась переписка. Эдгар Иванович оказался весьма обязательным человеком. Чтобы ответить на мои вопросы, он не только сообщал о том, что знал, но рассылал запросы в разные города своим старым коллегам по авиации, разбросанным по всему миру, присылал документы.
«…Отвечаю на ваш вопрос: как попали русские летчики во Францию? Были летчики-спортсмены, застигнутые
во Франции войной, политические эмигранты, бежавшие из германского плена, просто добровольцы — люди, жившие в то время во Франции, наконец, командированные из России военные летчики для обучения в специальных школах высшего пилотажа и воздушного боя, среди которых был и ваш покорный слуга. Между прочим, я окончил обе школы и по протекции русского военного агента (военного атташе. — Ю.Г.)попал в ряды «Аистов».Моим учителем воздушного боя был Жорж Гинемер, чье имя как «метеора войны» высечено на стене Пантеона.
О русских летчиках во Франции писали очень много, их имена не раз назывались в приказах по армии. Русский художник Сергей Соломко написал несколько картин, изобразив наших летчиков-добровольцев. Неутомимость «русских крылатых казаков», их хладнокровие, героизм приводили в восхищение даже скупое на похвалы французское командование…».
Это было чрезвычайно интересно… но, чтобы ожила та эпоха, прояснились судьбы героев, понадобились долгие и долгие годы поисков.
Мечта о крыльях
Продолжая поиски в архивах, я засел за книги по истории авиации. Их, к сожалению, оказалось до обидного мало, а хотелось составить представление об удивительном пути от мифических крыльев Икара до первого аэроплана.
Помните неумирающую легенду о людях-птицах — Икаре и Дедале? Изустное предание записал Овидий, а неведомый древнегреческий художник за две тысячи лет до нашей эры высек ее героев на мраморном барельефе, еще один нарисовал на прекрасной вазе… Летят в поднебесье отец и сын, гордо раскинув крылья, склеенные воском из птичьих перьев, нитками шитые… А летят… И хотя солнце растопит воск на крыльях дерзкого юноши и рухнет он в море, люди, мечтающие о крыльях, назовут море это Икарийским в честь храбреца.
Мифы не только развлекают, они обнадеживают мечтателей, зовут дерзать. Приблизительно за четыреста лет до нашей эры уже в письменной истории начинают встречаться рассказы о полетах механических конструкций, вроде деревянного голубя ученого-геометра Архита. Во времена Нерона римляне могли наблюдать опыты с примитивными планерами. Средневековые историки описывают «железную муху» Иоганна Мюллера, жившего в XV веке.
Особое место занимают величайшие открытия Леонардо да Винчи, первого изобретателя геликоптера, воздушного винта.
Мысли об освоении воздушного океана одолевают даже духовных особ. Так, в XVII веке Джон Уилкинс, лорд-епископ Честерский, указал четыре способа, которыми люди могут подняться в воздух: дыханием ангелов, при помощи домашних птиц, посредством крыльев, прикрепленных к телу, и с помощью колесницы.
Его современник, итальянец Франческо де Лана, основываясь на совершенно верном научном расчете, предложил построить такую «колесницу», которую будут поддерживать в небесах четыре шара с выкачанным из них воздухом, но не сделал даже попытки к тому. «Бог не потерпит, — сказал он, — чтобы изобретение имело успех. Ибо всякий понимает, что не будет города, который сумеет противостоять нападению, так как наш корабль сможет во всякое время спуститься на него, высадить солдат. То же самое произойдет и с кораблями в море… Он сможет опрокинуть их, убить людей, сжечь корабли искусственным фейерверком с зажигательными ядрами. Это же они могут проделать и с огромными зданиями, замками и городами, причем те, кто будет совершать нападение сверху, будут находиться на расстоянии полета снаряда, тогда как те, кто будет внизу, не смогут обороняться». Другой создатель таинственного летательного аппарата, бразильский ученый-физик Лоуренцо Гуцмао, в 1709 году обратился к португальскому королю за содействием своему изобретению, детали которого так и остались неизвестны. В прошении Гуцмао обещал королю открыть земли, лежащие близ полюсов, и выдвинул совершенно новое для того времени требование: о наказании страшными карами всякого, кто осмелится воспользоваться его проектом без разрешения автора или его наследников. Другими словами, Гуцмао просил патент. Просьба ученого был удовлетворена: королевский указ грозил смертной казнью всем, кто осмелится нарушить привилегии изобретателя.