Воздушный колодец

Дактилоскопист набрал работы и уехал.

Климов с Тимониным еще прошлись по комнатам.

Камин, овальное зеркало в золоченой раме… Зеркало в оправе из розового дерева…

Как много зеркал, отметил К лимов. Похоже, этот тип любил себя патологически. Не зря на одном из кинжалов начертан девиз: «Если все в этом мире приводит к могиле, то пусть ведет меня к погибели — любовь».

К роскоши и сексу, иронически добавил про себя Климов, натыкаясь взглядом на фотографии голых красоток. Тот, кто мечтает понравиться всем, не понимает себя.

Трехцветные канделябры соседствовали с изумительной красоты часами петербургского мастера и современной радиоаппаратурой. В спальне было два телевизора. Казалось, владелец этих вещей, этого своеобразного замка и подпольной киностудии одновременно жил в самых разных столетиях и был непрочь заполучить все безделушки мира. От индийского пузатого божка до африканской маски.

Нашлась и фотография убитой. Несмотря на то, что глаза у нее были грустными, улыбка все равно оставалась прелестной.

Почему на этом снимке она выглядела печальной, трудно сказать. Климов помнил ее смеющейся.

Сравнивая жгучий, почти ненавидящий взор Храмцова с открытой улыбкой его «невесты», он подумал, что между ними была пропасть и Комарницкая в порыве чувств, впервые охвативших ее душу, зависла над бездной их несхожести. Да скорее всего, она и не чувствовала никакой бездны. Любила и все. Мир большого курортного города, из которого бежал Костыгин, поначалу должен был увлечь Комарницкую своей новизной, мнимой радостью общения с различными людьми. После застойной тишины станицы, недавно переименованной в районный центр, после крика петухов и пыли, поднимаемой в сухое лето бурями, дыхание близкого моря, чистый, за ночь вымытый асфальт центральной площади и улиц, разноцветье электрических огней на шумной набережной, театры, теплоходы, рестораны, весь этот столь отличный от провинциального простора и скучного быта сиятельный мир должен был показаться ей уютно- праздничным, роскошным, идеальным. Новое всегда представляется интереснее того, с чем мы уже знакомы.

В такие моменты даже чужое богатство принадлежит тебе, а все неразрешимые проблемы не стоят выеденного яйца. Мир кажется нам верхом совершенства, каким бы он ни был. Так не предъявляют претензий к найденной под ногами брошке. Вот, видимо, почему он, Климов, чувствовал чужеродностъ Комарницкой в обстановке храмцовского особняка, а она сама этого не ощущала. А может быть, наоборот: слишком стала чувствовать и понимать? Стала угрожать разоблачением? Ведь ссора, как показал глухонемой, вышла нешуточной.

Глава 18

Утром прилетел Гульнов.

Костыгина он нашел в одной из глубоких пещер, полузадохнувшимся от нехватки воздуха, где тот фотографировал ярчайшие по цвету сталагмиты.

Оживленный вид Андрея говорил о том, что мотался он в Горно-Алтайск за чудаком, а не за убийцей. Он даже высказал сомнительную мысль, что большая внутренняя культура и редкий талант всегда оставляют возможность стать изгоем, подчеркнул тем самым свое особое расположение к Костыгину. О том, что яблочко от яблоньки недалеко падает, он уже не вспоминал. По его мнению, Костыгин — человек долга и удивительного трудолюбия, а трудолюбие само по себе вырабатывает умеренность в желаниях и, как заметил он, эти два свойства хорошо дополняют друг друга.

— А чем он объясняет свой отъезд из города? Такой внезапный? — спросил Климов, внутренне радуясь тому, что Андрей уверен в невиновности Костыгина.

— История простая, незавидная: поссорился, вернее, получил от ворот поворот. Та, в которую он был влюблен, отказалась выйти замуж.

— Комарницкая? — автоматически задал вопрос Климов, хотя подспудно понимал, что речь должна идти о ком-то другом. Поинтересовался по привычке, подчиняясь служебному правилу все уточнять и перепроверять. Может, это наиболее соответствовало его педантичной натуре, отчего он сам начинал уставать.

Гульнов встал со стула, повел плечами. Еще не отошел после полета.

— Я его допрашивал. Встречался он с Петрухиной. Еленой. Корреспондентом городского радио. Она-то ему чайник и повесила. А что касается молотка, — упредил следующий вопрос Андрей, — Костыгин его просто-напросто забыл: в тот день он укреплял на крыше новую телеантенну — старую в грозу свалило, а когда установил и натянул раскосины, увидел с верхотуры свою милую. Ну, и заспешил, засуетился, похватал, что было под рукой, и — вниз по лестнице: не дай Бог разминуться! А она ему пришла сказать свое последнее прости. Вот тут-то он и психанул, и дунул в горы.

Гульнов умолк, прислонился к стене. Эта его попытка снять с Костыгина все подозрения очень понравилась Климову. Многие на их работе утрачивают искренность, доверие к ней, не говоря уже о том, что в таких случаях убежденность сменяется подозрительностью, ничем не объяснимой. А Гульнов, кажется, склонен видеть пока в людях больше достоинств, чем это есть на самом деле. И это хорошо. Сталкиваясь с разными людьми, постоянно изучая их, Климов пришел в выводу, что чувства доверия и долга — основные чувства нормального человека, и они всегда приводят к понятию чести, помогая выработать твердый цельный характер.

— Доказательства не бог весть какие! — сказал он Гульнову и решил познакомиться с Костыгиным поближе, насколько этому может способствовать допрос. Это женщинам, чтобы получше познакомиться, достаточно места и времени, а мужчинам необходимо общее дело.

Когда все тот же веснушчатый конвойный ввел Костыгина в кабинет, в глаза сразу бросилась внешняя похожесть его с Храмцовым, только лицо костистое, с впалыми щеками. Не по-южному бледное, изможденное.

Взгляд умный.

Пока он усаживался, Климов подумал, что талантливые люди — это книги, в которые редко заглядывают. Чаще смотрят на обложку. Узнав о смерти Комарницкой, об убийстве, в котором он подозревался, Костыгин так недоуменно-скорбно посмотрел на Климова, что тому стало не по себе. Чувствовалось, что больше всего он страшится обидеть ее память.

Климов понял, что известие о смерти Комарницкой доставляло Костыгину истинное мучение, усугубляя и без того далеко зашедший разлад с собой. По всей вероятности, отказ любимой девушки добавил в его мироощущение трагизма и печали. Чтобы проникнуть в душу человека, надо посмотреть в его глаза. Нет, Костыгин не играл — мучился всерьез. Из-за размолвки с любимой, из-за смерти Комарницкой, из-за своих плохих взаимоотношений с матерью, из- за ее корысти, алчности, мещанства…

— Кстати, — после небольшой паузы произнес Климов, хотя вряд ли такое обращение было сейчас к месту, — вы не знаете, где она может быть? Дома ее нет.

Костыгин задумался. Его привычка нервно водить пальцем вокруг рта в минуты наибольшего волнения немного раздражала: хотелось перехватить его руку и малость придержать, — мол, успокойся, парень:

— Она собиралась в Молдавию. За гарнитуром.

— Кишинев?

— Не знаю. Мы ведь с ней почти не говорили.

Видя, что у него на этот счет самые неясные предположения, Климов перевел разговор на личность Храмцова. Извращенность его жизни, вкусы и стремления по сравнению с его собственными — все это плохо укладывалось в голове Климова и воспринималось им, как пещерное существование. Оно было бы понятным, если бы не исход двадцатого столетия. Сексуальные оргии, которые устраивал Храмцов и которые приобретали черты культа, не могли не искажать образа жизни и ее целей, заменяя их одной бессмыслицей. Искажение всегда лишение, всегда утрата. А жизнь без смысла ищет смерть.