Воздушный колодец

— Я клянусь… конечно, я урод… вы можете меня упрятать… Вам-то что… но я не виноват. Не убивал, клянусь… зачем, зачем? Ведь я не сам… Я гад… но если бы вы знали… Это он… Зачем вы меня… А-а-а!..

Так кричат ночью в колодец, чтобы испугаться собственного эха.

Климов потер веко.

Удерживая в уме все, что выкричал «офеня», он уцепился за слова: «Пусть я подлец, но вы меня не видели». Где не видели? С кем? Когда? Почему глухонемого это так тревожило?

— Пусть ответит, где и с кем его не видели? Кто закончил гонку? Кто? Костыгин?

Разгадка была рядом, но ее трудно было ухватить.

Червовая дама с лицом Комарницкой, казалось, посмеивалась над Климовым — что возьмешь с глупого майора!

Несмотря на душившую его досаду, вызванную запирательством «офени», он не дал выхода своей горячноеги, лишь скрипнул зубами и передернулся: мразь, одно оправдание подонку, что убогий.

Тимонин придержал его: не распаляйся, не гони, и так расколем. Но глухонемой, припадочно визжа и брызгал слюной, уже валился на пол.

Упал, забился, пустил пену.

Климов терпеть не мог подобных сцен.

— Отпускай его, — сказал Тимонин. — Сейчас он невменяем. Он что-то знает за собой такое, что землю будет грызть, а нам не скажет.

— Ты думаешь, что это… он? — беря себя в руки, спросил Климов и отвел глаза от корчившегося на полу «офени». Не зря кем-то подмечено, что чем большее число людей работает бок о бок, тем тяжелее сохранить душевное равновесие.

Когда Андрей приподнял и посадил на стул безвольно присмирелого глухонемого, тот пришибленно заозирался, вздрагивая телом и прикрывал голову руками неизвестно от кого. Было ясно, что ему, действительно, сегодня не под силу давать какие-либо вразумительные показания.

Выдохнув воздух, застрявший от нервного спазма в груди, Климов уперся в стол руками и опустил голову: «офеню» надо отпускать. Тимонин прав: за глухонемым придется последить.

Глава 16

Не успела закрыться дверь за отпущенным на все четыре стороны «офеней» и вышедшим вслед за ним переводчиком, как принесли две телефонограммы: одну из Подмосковья, другую с Алтая. И если первая была ценна лишь той информацией, что Авдеев Ю.П. в городе Чехове не проживает, снялся с паспортного учета и уехал три года назад на Чукотку, то вторая изменила ход климовских мыслей. Пробежав несколько раз глазами текст и запомнив его про себя, Климов передал листок Андрею.

— Телефонограмма: «Сообщаем: человека, похожего на объявленного в розыск Костыгина Г.М., видели в горном районе Алтая у пещеры Кермес кулак. Начальник Горно- Алтайского ОВД. Подпись», — зачитал Гульнов.

Как говорится, приехали.

Жизнь словно задалась целью подкидывать одну загадку за другой. В глазах буквально потемнело. Так бывает, когда перегорают пробки.

Безусловно, сообщение следовало проверить. На случай нового «сюрприза».

После короткого совещания предложение Климова сводилось к одному: он руководит наблюдением за глухонемым, а Гульнов вылетает в Горно-Алтайск.

Узнав новость, Шрамко так нещадно затянулся сигаретой, что послышалось легкое потрескивание вспыхнувшего табака. Выдохнув синюшный дым, он мог еще поворчать, мол, все у них идет не так, как у людей, но в том, что они вышли на финишную прямую, сомнения не было. А ворчание начальства не в обиду: порой и недовольство действует успокоительно. Климов даже подумал, что если все пойдет хорошо и ничего непредвиденного больше не случится, он вправе будет подать рапорт на отпуск. Но не это, понятно, приобретало теперь первостепенное значение. Главное — как поведет себя на воле их «офеня», к кому потянется ниточка. Да еще занимал вопрос: кто там бродит по Алтаю у пещеры с экзотическим названием Кермес кулак?

Откровенно говоря, Климову совсем не улыбалось начинать с нуля. Он полагал, что пошел последний этап розыска и никакого Костыгина на самом деле в горах нет — мало ли людей, похож их друг на друга, ходит по земле. К тому же он начинал свыкаться с мыслью, что действия их правильные и не сегодня-завтра дело будет отдано в архив. Надо было еще не забыть вызвать в управление Ягупову, показать ей бриллиантовые серьги. По идее, они принадлежали Комарницкой, но там — кто его знает? Одним словом, им предстояло «зачистить концы», чтобы все было в ажуре. Перебарщивать не стоило, все хорошо в меру. А то можно закопаться, как говорит Шрамко.

— Ну что ж, походим за ним по пятам, узнаем, чем он дышит, — заканчивал разговор о глухонемом, сказал Тимонин и собрался уходить. — Привет Алтаю! — он пожал Гульнову руку, пожелал ни пуха ни пера. Услышав традиционное гульновское «спасибо», уже в дверях спросил: — Ордер на обыск берем?

— Пока не надо, — отказался Климов. Мысли его целиком занимал человек, похожий на Костыгина.

В первом часу ночи Андрей вылетел в Барнаул.

Как и следовало ожидать, глухонемой, отпущенный на волю, к чему он, видимо, давно привык, слежки за собой не обнаружил, хотя вертел головой весьма настороженно. Убедившись, что он вне подозрения, совсем повеселел. И в приподнятом состоянии духа попытался уже на третьи сутки, поздно ночью, проникнуть в дом некоего Храмцова и вынести в двух больших баулах — как он только их поднял? — наиболее ценные вещи, видеокассеты и непроявленную кинопленку.

Тут его и прихватили. С поличным, на месте преступления.

Оказавшись в кабинете Климова во второй раз, он уже не изображал из себя недоумка, не ораторствовал, как параноик, и не пускался в обличение курортной жизни, а тихо- мирно выдал все, что знал о Комарницкой и ее возлюбленном. Незаметно увлекшись, он так торопливо и подробно описывал скрытую от посторонних глаз жизнь портовых шлюх, их клиентов и отпетых сутенеров, что Климову не приходилось напрягать свое внимание, чтобы распознать, где он хитрит, а где глаголит без утайки. Противоречий в его исповеди он не уловил.

«Это хорошо, что ты разговорился», — поглядывая на арестованного, думал Климов, но внешне и виду не подавал, что удовлетворен допросом. Иногда «офеня» умолкал, и Климов наскоро записывал в блокнот самое главное, хотя перед этим и включил магнитофон. Интересным было то, что подпольный порнобизнес в городе возглавлял двоюродный племянник Костыгиной и «жених» убитой Майкл Храмцов, по паспорту — Михаил Артемьевич. Он помогал тетке деньгами, способствовал перепродаже золотых изделий и пользовался ее абсолютным доверием, в то время как Гриня — так глухонемой назвал Костыгина, ее законного сына, — был «куском отрезанным». Этот Майкл заставлял «офеню» снимать скрытой камерой свои, ну и чужие, конечно, сексуальные встречи, изощряясь в непристойности, а после продавал «порнуху» своей фирмы любителям «клубнички».

Комарницкая была сущим ребенком и не подозревала о той роли, которую ей отвел Майкл. А у нее от него тайн не было.

Считая исповедь законченной, глухонемой попросил закурить.

Климов придвинул к нему пачку дешевых сигарет, которую держал в столе специально для таких случаев, и постарался не встретиться с ним взглядом. Боялся, не совладает с собой. Такую славную девчонку испоганили! К тому же он близко к сердцу принимал ущербность глухонемого: судя по испарине на лбу и затравленно-тоскливому выражению лица, тот никогда не знал сочувствия.