Вождь краснокожих

– Хуже не придумаешь, – говорю я, – последнее дело.

– С раннего детства, – гнет свое Энди, – алкоголь пробуждал во мне страсть к декламации. Да что там детство: во время второй избирательной кампании Билли Брайана мне наливали три порции джина и я, бывало, взбирался на трибуну и толковал о денежной реформе на два часа дольше самого кандидата.

– Если тебе приспичило, – говорю я, – ступай к реке и говори, сколько угодно. Помнится, в Древней Греции уже был один такой старый болтун [12] , не помню, как его звали, который таскался на берег моря и там надрывал глотку.

12

Имеется в виду Демосфен, один из знаменитейших ораторов античности.

– Не годится, – говорит Энди, – мне требуется публика. Я должен собрать аудиторию и унять перед ней свой ораторский позыв, иначе я буду чувствовать себя собранием сочинений в переплете с золотым обрезом, которое годами торчит на пыльной полке.

– А на какую тему ты бы хотел поупражняться? – спрашиваю я. – Есть у тебя хотя бы тезисы?

– Тема? – говорит Энди. – Это совершенно безразлично. Я разбираюсь практически во всем. Могу говорить о русской иммиграции, о поэзии Китса, о новых тарифах, о кабильской литературе или о водосточных трубах, и будь уверен: мои слушатели будут то обливаться слезами, то хохотать.

– Ну что ж, Энди, – говорю я ему, – если уж совсем невтерпеж, ступай и выплесни избыток своей образованности на голову какому-нибудь несчастному обывателю. Мы тут и сами управимся. Горожане скоро покончат с обедом, а солонина с бобами, как известно, вызывает жажду. К полуночи у нас будет еще тысячи полторы.

На этом Энди выходит из салуна «Блю Снейк». Краем глаза я замечаю, что он останавливает на улице каких-то прохожих и вступает с ними в беседу. Не прошло и десяти минут, как вокруг него уже собралась кучка людей, а вскоре я вижу, что он стоит на углу, воодушевленно говорит и размахивает руками, а перед ним уже внушительная толпа.

Потом он повернулся и зашагал, продолжая говорить на ходу. И он повел эту толпу по главной улице, и по дороге к ним приставали все новые и новые прохожие. Больше всего это было похоже на тот старый фокус, когда один парень все упражнялся в игре на дудке и доупражнялся до того, что увел за собой всех детей [13] , какие нашлись в том городе.

Прошел час, потом два и три, а ни одна пташка так и не залетела в наш салун. На улицах пусто, бродят мокрые куры, да изредка женщина пробежит в лавчонку. А между тем дождик начинает утихать.

13

Имеется в виду легенда о Гамельнском Крысолове. Согласно ей, музыкант, которому власти Гамельна отказались выплатить вознаграждение за избавление от крыс, с помощью колдовства увел за собой всех детей города и погубил их.

Наконец какой-то мужчина останавливается у нашего крыльца, чтобы соскрести грязь с сапог.

– Что происходит, мистер? – говорю я ему. – Не далее как сегодня утром здесь царило безумное веселье, а теперь Бердстаун смахивает на руины Вавилона, где по камням ползает одинокая ящерица.

– Весь город, – отвечает он, – собрался у Сперри на складе шерсти и слушает речь вашего дружка. Умеет парень потолковать насчет всяких там высоких материй.

– Вон оно как, – говорю. – Ну, надеюсь, что он все-таки рано или поздно сделает передышку, потому как от этого страдает бизнес.

А между тем до самого вечера к нам не заглянула ни одна собака. В половине седьмого два мексиканца привезли Энди: он возлежал поперек спины их осла и был пьян, как затычка от бочки с виски. Мы едва уложили его в постель, а он все еще бормотал, отбивался и жестикулировал.

Я запер кассу и отправился выяснять, как было дело. Вскоре навстречу мне попался человек, который и выложил мне всю историю. Оказывается, Энди проговорил два с лишком часа без остановки. Он произнес лучшую речь, какую, если верить этому человеку, когда-либо слышали не только в Техасе, но и во всей вселенной.

– И о чем же он говорил? – уже догадываясь и холодея от ужаса, спросил я.

– О вреде пьянства, само собой, – ответил тот. – И когда он закончил, все жители Бердстауна подписали бумагу, что в течение года не возьмут в рот ни капли спиртного…

Деревенские забавы

Всякий раз, когда просишь Джеффа Питерса рассказать о каком-нибудь из его приключений, он начинает уверять, что его жизнь монотонна и бедна событиями. Но, если незаметно подбросить ему крючок, он обязательно попадается. Поэтому я использую несколько разных наживок, чтобы мой приятель надежно клюнул.

– Сдается мне, – заметил я однажды, – что среди фермеров Запада, при всей их зажиточности, снова наметилось движение в пользу национализации железных дорог.

– Видно, такой сезон, – сказал Джефф, – всюду жизнь. Фермеры куда-то движутся, сельдь и треска сбиваются в несметные косяки, из сосен сочится смола, а на реке Конемо вскрылся лед. Однажды я вообразил, что обнаружил фермера, который хоть немного не похож на своих собратьев. Но Энди Таккер в два счета доказал мне, что я ошибаюсь. «Фермером родился – фермером-простофилей и помрешь, – сказал Энди. – Фермер – это человек, выбившийся в люди вопреки всяким политическим баламутам, котировкам [14] и баллотировкам [15] . И я понятия не имею, кого б мы стали надувать, если бы не фермеры».

14

Цена товара, объявляемая продавцом или покупателем.

15

Решение чего-либо голосованием.

Однажды просыпаемся мы с Энди поутру, а у нас в кармане всего шестьдесят восемь центов. Дело было в гостинице, в Южной Индиане. Уж как там мы накануне спрыгнули с поезда, я и описывать не берусь. Страшное дело – он несся так быстро, что из окна вагона нам чудилось, будто мы видим салун, а когда пришли в себя, то обнаружилось, что это разные вещи в двух кварталах одна от другой: аптека и цистерна с водой.

Зачем нам понадобилось прыгать на полном ходу? Ну, тут были замешаны часики из поддельного золота и партия брильянтов из Аляски, от которых нам не удалось отделаться по ту сторону границы штата.

Значит, проснулся я и слышу – где-то кричат петухи, а в воздухе пахнет чем-то вроде смеси азотной и соляной кислот. Тут что-то увесистое шмякнулось об пол в нижнем этаже, и послышалась ругань.

– Эй, Энди, – говорю я, – ну-ка веселее! Мы же в деревне. Там, внизу, кто-то швырнул для пробы слитком чистого фальшивого золота. Идем и получим с фермера то, что нам причитается по всем правилам. Кинем его слегка – и привет.

Фермеры всегда служили мне чем-то вроде резервного фонда. Чуть дела пошатнутся, я отправляюсь на ближайший перекресток, цепляю фермера на ходу за подтяжку, выкладываю ему свои предложения, бегло осматриваю его имущество, возвращаю ключ, брусок для точки косы и бумаги, имеющие цену для него одного, и удаляюсь восвояси. Конечно, фермеры как дичь для нас были мелковаты, обычно мы занимались делами посерьезнее, но порой и они пригождались, как акулам с Уолл-стрита бывает на пользу министр финансов.

Спустившись вниз, мы обнаружили, что находимся в самой натуральной земледельческой округе. В двух милях на горке торчал в тени деревьев большой белый дом, а вокруг него толпились флигели, амбары, коровники, выгоны и прочее.

– Чья это усадьба? – спросили мы у хозяина гостиницы.

– Это, – отвечает он, – резиденция, а также лесные, земельные, садовые и луговые угодья мистера Эзры Планкетта, одного из самых уважаемых граждан.

После завтрака мы с Энди, оставшись с восемью центами наличных, принялись составлять гороскоп этого латифундиста.