Вожди и сподвижники: Слежка. Оговоры. Травля
Шрифт:
Исследователь обнаружил недавно в архиве любопытный документ, адресованный М. И. Калинину, — прошение о помиловании Александры Гавриловны Корчагиной, заключенной лагеря на Соловках. Прошение написано фиолетовым карандашом на нескольких листках школьной тетради 22 октября 1935 года.
Как вытекает из пространного письма, член партии А. Г. Корчагина пять лет работала домработницей в семье Сталина. Ее арестовали, когда один из заключенных, работавший ранее в Кремле, некто Синелобов, дал показания о том, что она говорила, будто Надежду Сергеевну застрелил сам Сталин. В прошении Корчагина не очень убедительно отрицает этот факт, ссылаясь на официальную версию о «разрыве сердца» своей хозяйки. Упоминаемые в прошении Буркова, Синелобов,
В конце 1935-го — начале 1936 года судили по-сталински. Корчагина пишет Калинину, что угрозы следователя Когана принудили ее признать обвинение, а затем она без суда была сослана в Соловецкий лагерь. К письму приложено заключение особо уполномоченного НКВД Луцкого, которое гласит, что А. Г. Корчагина «проходит по делу о контрреволюционных террористических группах в правительственной библиотеке, в комендатуре Кремля и др.». На прошении — лаконичная резолюция М. И. Калинина: «Отклонен». И дата — 8.III.36 г.
Версию о том, что Надежду Аллилуеву застрелил Сталин, в приступе гнева не захотев больше терпеть своенравности жены, имевшей твердый характер, в то время разделяли многие. По мнению Д. А. Волкогонова, и эта версия не выглядит нереальной, учитывая моральный облик вождя. Не дрогнула же у него ни разу рука, когда он отправлял на гильотину беззакония своих друзей, товарищей по Политбюро, боевых соратников на гражданской войне, близких родственников. Правда, Волкогонов не настаивает на этой версии, считая, что нельзя исключить и того, что Надежда Сергеевна не просто устала от бессердечия мужа, но и выразила таким трагическим способом свой протест против того, что знала.
Другой известный историк, Рой Медведев, считает версию о том, что Сталин сам убил жену, совершенно несостоятельной и не заслуживающей серьезного разбора и опровержения. Светлана Аллилуева, которая до шестнадцати лет верила, что ее мама умерла от аппендицита, во всяком случае, в этом уверяли окружавшие ее взрослые, описывает со слов двух женщин, видевших покойную сразу же после наступления смерти, картину, свидетельствующую о самоубийстве. Одна из женщин, Светланина няня Быкова, которая жила в семье Сталина с 1926-го по 1956 год — до самой своей кончины, незадолго до смерти, когда почувствовала, что недолго осталось ей жить, рассказала взрослой уже Светлане, как все это случилось, почти четверть века назад. Ей не хотелось уносить с собой эту тайну, которую прислуга дала обязательство хранить вечно, хотелось очистить душу, исповедаться.
Воспроизведем этот фрагмент полностью. «Каролина Васильевна Тиль, наша экономка, утром всегда будила маму, спавшую в своей комнате, — пишет С. Аллилуева. — Отец ложился у себя в кабинете или в маленькой комнатке с телефоном, возле столовой. Он и в ту ночь спал там, поздно возвратясь с того самого праздничного банкета, с которого мама вернулась раньше.
Комнаты эти были далеко от служебных помещений, надо было идти туда коридорчиком мимо наших детских. А из столовой комната, где спал наш отец, была влево; а в мамину комнату из столовой надо было пройти вправо и еще этим коридорчиком. Комната ее выходила окнами в Александровский сад, к Троицким воротам.(Если теперь встать около касс театра Дворца съездов и смотреть чуть правее Дворца съездов, через Александровский сад, то там виднеется здание Потешного дворца, выстроенного в древнерусском стиле. У него
острая крыша, а в сад выходят окна, — там окна и маминой комнаты. Я не люблю смотреть в ту сторону…)Каролина Васильевна рано утром, как всегда, приготовила завтрак в кухне и пошла будить маму. Трясясь от страха, она прибежала к нам в детскую и позвала с собой няню, — она ничего не могла говорить. Они пошли вместе, мама лежала вся в крови возле своей кровати; в руке был маленький пистолет «вальтер», привезенный ей когда-то Павлушей из Берлина. Звук его выстрела был слишком слабый, чтобы его могли услышать в доме. Она была уже холодной. Две женщины, изнемогая от страха, что сейчас может войти отец, положили тело на постель, привели его в порядок. Потом, теряясь, не зная, что делать, побежали звонить тем, кто был для них существеннее, — начальнику охраны, Авелю Софроновичу Енукидзе, Полине Семеновне Молотовой, близкой маминой подруге…
Вскоре они прибежали. Отец все спал в своей комнатушке, слева от столовой. Пришли В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов. Все были потрясены и не могли поверить…
Наконец и отец вышел в столовую. «Иосиф, Нади больше нет с нами», — сказали ему.
Так мне рассказывала моя няня. Я верю ей больше, чем кому-либо другому. Во-первых, потому что она была человеком абсолютно бесхитростным. Во-вторых, потому что этот ее рассказ был исповедью предо мной, а простая женщина, настоящая христианка не может лгать в этом, никогда…»
Вторая женщина, чей рассказ о смерти матери воспроизводит С. Аллилуева, П. С. Молотова (Жемчужина). Это близкая подруга Надежды Сергеевны. Ее рассказ по времени совпал с рассказом няни — это было в 1955 году. Полина Семеновна сама недавно возвратилась из ссылки из Казахстана, где она провела четыре года (1949–1953).
Молотова (Жемчужина) была тоже на том самом ноябрьском банкете, где была Надежда Сергеевна и все остальные. Все были свидетелями ссоры и ухода жены Сталина, но никто не придал ему серьезного значения. Полина Семеновна ушла тогда вместе с Аллилуевой, чтобы не оставлять ее совсем одну. Они вышли, несколько раз обошли вокруг Кремлевского дворца, гуляя, пока Надежда Сергеевна не успокоилась.
«Она успокоилась и говорила уже о своих делах в академии, о перспективах работы, которые очень радовали и занимали, — передает С. Аллилуева рассказ Молотовой. — Отец был груб, ей было с ним трудно — это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?»
«Когда она совсем успокоилась, — рассказывала Полина Семеновна, — мы совсем разошлись по домам, спать. Я была в полной уверенности, что все в порядке, все улеглось. А утром нам позвонили с ужасным известием…»
Таким образом, внешним поводом трагической развязки послужил инцидент на банкете, который тщательно скрывался от огласки более полувека. Полина Жемчужина, возвратившись из ссылки, первой поделилась этой тайной с выросшей дочерью ушедшей из жизни близкой подруги. Собственно, и повода-то не было. Небольшая ссора на праздничном банкете в честь 15-й годовщины Октября. «Всего-навсего» Сталин сказал жене: «Эй, ты, пей!» А она, «всего-навсего» вскрикнула вдруг: «Я тебе не — ЭЙ!» — и встала, и при всех ушла вон из-за стола.
Ей, с ее некрепкими нервами, совершенно нельзя было пить вино; оно действовало на нее дурно, поэтому она не любила и боялась, когда пили другие. «Не пей вина, никогда не пей вина!» — внушала она Светлане. Это были отголоски ее вечного спора с мужем, который по кавказской привычке всегда давал детям пить хорошее виноградное вино. Может, она уже тогда предугадывала горестную судьбу сына Василия, которого погубил алкоголизм. Но, видно, не само, пусть даже и своеобразное, приглашение пить вино, к чему она питала глубокое отвращение, вызвало столь бурную реакцию, а крайне грубая форма его выражения. «Я тебе не — ЭЙ!» — оскорбилась она.