Возлюбленная тень (сборник)

– Зачем же он пальто в кредит покупал?

– Жадный; совсем жадный. Как идиот. Если бы не был такой жадный, как министр жил бы. Пальто хотел купить! Он уже двадцать лет в магазине не был, ему все со склада приносили. Фабрика у него была…

– Как вы сказали, простите? Я бы хотел понять…

– Я тоже очень хотел понять, на каком основании его там упустили, – негодование соседа относилось к москвичам. – Ладно. Зачем я вам голову морочу всякой чепухой. Низко… На нашей работе часто с низкими людьми приходится сталкиваться.

– Ты сказал, что у него фабрика была? – Анциферов знал несколько историй о подпольных кавказских богатеях, но собственная фабрика, с обычностью упомянутая, его задела.

– У отца. У него отец был честный человек, не такая сволочь, его все знакомые уважали. Ну, он старенький стал, тогда этого директором назначили. Фабрика лакокрасочных изделий. Отец был человек, а сын – настоящий подлец. Все ненавидят. А ты же понимаешь, если тебя все ненавидят – хорошо не будет. Один раз обманешь, два раза обманешь, а на третий – тебе только ненормальный поверит. Его просили-просили – ничего не помогает. Что ты хочешь, когда у него сердце грязное. Жену свою выгнал, детей не воспитывает. Привез какую-то проститутку из Риги – на курорте, понимаешь, нашел, – а жену выгнал. Благородный человек за свою семью горло перегрызет, а он как бродяга…

Благародни чилавэк– диковинная мафиозная сказка пела навзрыд, так что Геннадий Васильевич едва не откликнулся. Высокогорная мораль: честный отец платил дань всяческим партийно-милицейским боссам, а недостойный сын – отказался. За что теперь и схватит лет пятнадцать заслуженного наказания. Но забавно, как это у них… Вполне нерушимо и свободно сплочено навеки, а тем не менее. Совершенно непредставим нашенский рог из МВДейс подобной лексикой: грязное сердце, благородный. Но и у них все накрывается компетентным органом: раз начали брать, никакие благородные миллиардеры нигде не денутся.

– …Ты не представляешь, как он накололся, – сосед, точно Дюймовочка на лепестке, плавно покачивался в принятой им минут двадцать назад совершенной позиции, известной как «падмасана». – Его друзья документацию дали. Я с двадцати четырех лет в управлении работаю, но чтоб друзья сами документацию принесли – не видел. Конечно, если нажмешь, или себя спасать надо – это одно положение… Довел себя до того, что друзья предали!

Геннадий Васильевич не стерпел.

– Обычно – жмут, – проклеветал он вполголоса.

– Это глупые люди делают. Знаешь, такие, как говорится, нерадивые, которые дело завершить самостоятельно не могут, нервничают. А мне не нужно монотонные способыприменять. Я два года простым милиционером был, очень надоедает. Конечно, если кто-нибудь нагло себя держит… Будь уверен, – соседу, возможно, представилось, что собеседник усомнился в его возможностях. – В ближайшее время возьму его. У нас недавно один работал, русский парень, отсюда откуда-то, с Украины, всегда говорил: « Сколько членом не тряси, а последняя капля все равно в трусы».

Всеохватная справедливость наблюдения поразила Анциферова: любой мужик, от античного пастушка до какого-нибудь принца Уэльского, подпадал под эту природную неизбежность, под фатум – и фатум этот вполне годился для самых высших вселенских состояний, когда писать его следует с заглавной литеры: Фатум!

Да… По идеенадо бы нам со Светкой перебраться в теплые края: Тбилиси, Ереван. Вряд ли будет сложно. Абсолютно иная атмосфера, даже если судить по сему представителю. Там, правда, русских не сильно страстно обожают, но – все х… по сравнению с мировой революцией: законтачим с нормальными людьми без комплекса неполноценности. Торжество дебилизматам несколько иного порядка. Заделаем кандидатские– причем я смогу пробить свою тему: поэтика Ахматовой, если не Цветаевой!

Сверкнув часами и пробормотав матерное, сосед покинул кровать и заспешил одеваться. Со свистом вонзясь в штанины, он вдруг спросил:

– Хочешь, покажу его? – подхватил со стула пиджак и вытащил из его внутреннего кармана нитчатую от потрепа паспортную книжку, военный билет и – судя по виду – какое-то удостоверение.

– Лови.

Геннадий Васильевич поймал паспорт руками, военный билет удалось задержать коленками, а удостоверение, воспарив, село на пол шалашиком.

Пхаладзе Илларион Георгиевич, Хоситашвили Гогиа Симонович, Мартиросян Артур Иванович.

Казенный анфас вперялся на Анциферова из-под мясистых, косо нависающих век, играл в разбойную гляделку, запросто-нехотяпобеждал, бесчестил и топил в параше. И опять побеждал, опять имел во все дыры, опять топил – оставаясь при этом паспортною, военно-билетною, удостоверяющею личность фотографиею с белою отсечкою в левом углу, где личность эта – по касательной к скуле – удостоверялась печатью.

– Противно… – сказал Геннадий Васильевич.

– О! Не говори. Такая противная сволочь. Жалко, я папку с материалами оставил в отделе – ты бы увидел, сколько он присвоил.

Анциферов никогда не видел фальшивых документов – и поэтому не верил в их существование: что-то в этом было историческое, либо – иностранное, либо – легендарное. Стесняясь чрезмерного своего восхищения, он даже не пролистал их, не вчитался. А как бы хотелось провести сравнительный анализ – например, со своим паспортом.

– Красиво сделано, – книжечки были поштучно переброшены соседу, который переловил их, не целясь.

– Что ты сказал – красиво?

– Есть разница… э-э-э для невооруженного глаза?

– Где разница?

– Я имею в виду, бумаги отличаются от настоящих, или это условно: номер, серия?..– Ты, наверное, думаешь, документы поддельные? Не-ет, зачем, невыгодно, возни много. Покупают, фото меняют. Тоже надо уметь, чтоб точно была, на месте.

Совместного времяпрепровождения не получилось: сосед ушел «с одним коллегой немножко повидаться», так что идея Геннадия Васильевича – малость погудетьв ресторане, зафаловатьпару милых дам – осталась даже невысказанною: контекст не сложился.

Отобедав – на это раз в подвальном кафетерии «Снегурочка, – Анциферов подвигался к своей гостинице.

Вечерняя, сентябрьская, небрежно подметенная сухою метлою, простиралась перед ним провинция, глубинка; дарила либо новым шлакоблоком, либо недобитым щербатым кирпичом, либо каким-нибудь государственным теремком с гипсовою геральдикою на челе: знамена, домны, шестерни, снопы, сноповязалки. Неужели все то, чем прежде обстраивались кругом себя обитатели этих мест, совершенно исчезло? Быть может, все это прежнее своею немятежностью, оседлостью, ленью окончательно вывело из равновесия передовых людей – и, сурово ими проученное, стало, отбыв наказание, поджарым, бешеным, остролицым; мельтешащим в обоссанных садиках, в пять затяжек выкуривающим папиросу «до фабрики», а главное – всегда готовым схватиться, побросать тряпье в картонные сундуки, лампочки вывинтить или поколоть, счесать штукатурку со стен ногтями – и сквозануть отсюдова, куда можно. Но никуда нельзя.