Возмездие
Шрифт:
Ежов утёр губы рукавом грязной куртки.
Берия бросил ему на колени яркий апельсин.
— Николай, — заговорил он, — не по-партийному ведёшь себя. По-троцкистски себя ведёшь! Товарищ Сталин тобой недоволен, дорогой.
Хмель быстро затуманил голову.
— Ты зачем приехал? — дерзко спросил Ежов. Усмехнувшись, Берия снял очки, и Николай Иванович впервые близко, очень близко разглядел глаза своего врага, как бы обнажённые и оттого особенно страшные: глаза убийцы, палача, наслаждающегося унижениями своей жертвы.
Ежова осенило внезапное открытие: Берия вовсе не был близорук. Он носил стеклышки на лице,
Снова насадив пенсне на нос, Берия поднялся и распахнул окно. От избитого, давно немытого Ежова исходил неприятный запах. В следственный кабинет влетели звуки танцевальной музыки, стук волейбольного мяча, хоровое беспечное пение. Это веселились отдыхающие Дома архитектора.
Окно пришлось закрыть. Берия стал говорить о необходимости осознания Ежовым того, что с ним произошло. От него ждут искреннего признания своей большой вины. Как это… кто ждёт? Все ждут. Партия, народ, страна… Товарищ Сталин ждёт!
В качестве награды Берия пообещал приговор «не по максимуму» и заботу о дочери Наташе.
Напоминание о ребёнке заставило Ежова сморщиться, словно от невыносимой боли.
Возбуждённый алкоголем мозг работал бешено. Он вдруг подумал, что эти самоуверенные наглецы являлись представителями такого зла, какого его народ ещё не ведал, не испытывал.
Он понимал, что на спасение нет никаких надежд. Эти раскормленные твари не выпустят его из своих когтей. Николай Иванович собрал оставшиеся силы и воспрянул душевно.
Обоим своим жирным допросчикам маленький нарком высокомерно заявил:
— Настоящий чекист умирает или от рук врага, или от рук НКВД. Естественная смерть для нашего брата исключена!
В ответ Берия и Кобулов, колыхая животами, расхохотались. Слишком смешным показался им этот встопорщившийся карлик.
(Им обоим в то время было невдомек, что в словах обречённого Ежова пророчески прозвучал приговор их собственной судьбе.)
От Берии, однако, не укрылась перемена в настроении изуродованного узника. Он вкрадчиво спросил: что передать товарищу Сталину? Опустив голову, Ежов уставился на свои безобразные опорки. Задача была одна: дожить до суда (если таковой, конечно, состоится). Вполне возможной могла быть смерть «от сердечной недостаточности». Сколько их было! Нет, надо дожить. И там не только отречься от позорнейших признаний, но и заявить под протокол, изложив все свои последние соображения, открытия.
Да, он станет все подписывать, брать на душу все грехи.
Берия просиял и, щегольски задрав бутылку вверх дном, нахлестал ещё один стакан водки…
Суда он дождался, но ничего из задуманного не осуществил. Председательствующий В. Ульрих показал себя великим докой и пресекал любое многословие подсудимого.
За окнами скудного судебного зала стоял серенький денёк начала февраля.
Николай Иванович отказался от всех признаний во время следствия. Его заявление внесли в протокол, но… что это могло изменить? Он решил воспользоваться последним словом.
Хотелось сказать много, очень много, однако он вовремя сообразил, что надо выбрать самое главное в расчёте на то, что Сталин вдруг потребует протокол судебного заседания.
Трудно говорить, сознавая, что выступаешь последний раз в жизни.
— Придя в органы НКВД, я первое время был совсем один.
Помощников у меня не было, не дали… Вначале я присматривался, а затем начал. Начал я с разгрома шпионов, которые пролезли во все отделы ЧК. В их руках была вся советская разведка. Всё было в их руках! Потом я взялся за чистку контингента перебежчиков…(«Не то совсем… ах, совсем же не о том!»)
— Есть такие преступления, за которые меня надо расстрелять. Я почистил 14 тысяч предателей в ЧК. Много? Нет, не много. Моя огромная вина заключается в том, что я их не дочистил. Мало сделал…
(Неожиданно голос бывшего наркома окреп и возвысился.)
— Прошу передать товарищу Сталину, что я никогда не обманывал партию. Не исключена возможность, что ко всему враги приложили свои руки… Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах!
Спохватившись, он убитым тоном попросил позаботиться о его малолетней дочери, не мстить ребёнку.
Отговорив, он сел, повесил голову и принялся сжимать и разжимать маленькие кулачки…
В этот же день расстрельные приговоры получили Заковский, Фриновский и Реденс (свояк Сталина).
ЭПИЛОГ
Своим выдвижением на самый верх кремлёвской власти Берия был полностью обязан Сталину. Ради своего молоденького земляка (разница в возрасте составляла 20 лет) Иосиф Виссарионович пренебрёг мнением жены и вскоре её лишился. Он собирался заменить Ежова знаменитым Чкаловым, но великий лётчик погиб в испытательном полёте, и на Лубянке воцарился Берия.
Новая метла решительно вымела «ежовский мусор», но это, казалось бы, благотворное очищение никак не сказалось на подготовке страны к гитлеровскому вторжению — начало войны получилось катастрофическим.
Остаётся неизвестным, когда Сталин впервые выстроил длинную цепочку подозрительных «проколов», сопровождавших бешеную деятельность земляка во главе лубянского ведомства. Но один слишком уж приметный случай насторожил не только Сталина, но и запал в память всем, кто тогда присутствовал в кабинете Генерального.
Осенью 1941 года гитлеровские полчища прорвались к самой Москве. Положение сложилось угрожающее. В разгар московской паники, 19 октября, в Кремле собрался Государственный Комитет Обороны (ГКО). Сталин, осунувшийся, не выпускавший трубки из зубов, поставил на обсуждение один вопрос: какие имеются возможности для защиты Москвы? И здесь Берия, всегда выступавший последним, вдруг выскочил и задал тон. Он призвал столицы не оборонять, а подготовиться и встретить немцев на Волге. Предложение прозвучало страшно. Сталин ждал, что скажут остальные. Но члены ГКО молчали. Перед самым совещанием Берия переговорил со всеми, а спорить с ним, молвить слово поперёк остерегались. Этот страшный человек никогда и ничего не забывал!
Над головой Сталина висело облако дыма. Его взгляд казался больным.
Медленно подняв телефонную трубку, Иосиф Виссарионович приказал соединить его с Жуковым. Тот находился где-то в районе Перхушкова.
— Отвечайте мне, — потребовал Сталин, — отвечайте, как коммунист коммунисту: отстоим Москву или нет?
Жуков уверенно ответил, что о сдаче Москвы не может быть и речи.
Сталин сделал глубокий вздох и положил трубку. В эту минуту он принял решение: из Москвы не уезжать и не отпускать членов ГКО.