Возмездие

— Орел! Право слово, орел! — восхищенно крикнул князь, вскакивая на своего белого иноходца.

Они скакали по лощине между двумя холмами. Быстро темнело. Впереди картинно взлетал в седле и опускался на стремена белоснежный князь. За ним — Фомичев, который о картинности и не думал. То ли взыграл сытный обед, то ли с непривычки, но ему становилось все хуже и хуже. Его тошнило. А князь, как назло, скакал все быстрее, иногда сдерживая коня только для того, чтобы обратить внимание Фомичева на красоты Кавказа… «Будь она проклята, вся эта красота!» — злобно думал Фомичев, изо всех сил подавляя желание крикнуть князю, чтобы тот остановился.

Но вот, наконец, муки его кончились. Всадники спешились возле невысокого забора и передали коней молодому человеку в поддевке. Обойдя небольшой садик, они оказались перед крыльцом беленого саманного домика.

— Прошу в мой замок! — сверкнул белыми зубами князь, распахивая дверь перед гостем.

Две женщины в черном, с почти закрытыми платками лицами, приветствовали гостей молчаливыми поклонами. Не обращая на них никакого внимания, князь попросил всех пройти через дом в сад. Сам он пошел впереди, неся две зажженные свечи, поданные ему женщинами.

Беседка, в которую они вошли, была шатром из виноградника, перевитого ветвями глицинии.

Женщины принесли блюдо с горой жареных цыплят и оплетенную прутьями бутыль с красным вином. Давно ли Фомичев о еде даже подумать не мог, а тут снова почувствовал растревоженный свой аппетит.

Никаких тостов не было — все сосредоточенно пожирали цыплят и отхлебывали вино из глиняных кружек. Похваливали еду и вино. И заодно — погоду. Действительно, чудесная ночь. Сквозь ветви виноградника проглядывали крупные звезды. В саду трещали цикады.

Безмолвные женщины быстро все убрали со стола и исчезли. Князь положил перед собой на стол карманные часы и сказал, обращаясь к Фомичеву:

— Я действительно рад знакомству с вами и еще больше огорчен, что происходит оно не потому, что в воздухе висит необходимость объединения всех антибольшевистских сил, а из-за нелепого случая, вызванного легкомыслием вашего коллеги и моего друга Павловского. Но дружба дружбой, а служба службой — я прошу вас передать господину Савинкову, что несчастье случилось только потому, что наш легкомысленный друг не учел, что двадцать четвертый год это не восемнадцатый, когда можно было с дюжиной головорезов занимать города. Впрочем, подробней нашу оценку случившегося вам сообщит мой адъютант. Тем не менее я сделал все для спасения моего друга, хотя даже для меня это было невероятно трудно. Я сделал все, чтобы переправить его в столицу, где врачи, конечно, более знающие. А сейчас вы поедете к нему. Если он еще не отправлен, вам придется сопровождать его в Москву. Это все. Прошу меня извинить — у меня дела, меня зовут мои горы… — князь встал и сделал жест, как бы показывая на горы, которые его зовут. Он поклонился всем сразу и быстро ушел. Через минуту за оградой сада послышался удаляющийся конский топот.

— Пора и нам, — сказал Строгач.

И снова для Фомичева начались муки верховой езды, которые были тем тяжелее, что их путь теперь пролегал в горах, а ехали они ночью. Уже перед рассветом вконец измотанному Фомичеву вдруг показалось, что они в горой раз едут по одному и тому же месту, и он спросил у адъютанта, не заблудились ли они.

— Мы заблудиться не можем. Кавказ — это наш дом, — ответил тот.

Они поднялись на небольшую гору и оттуда спустились в заросшую лесом долину. Снова стало темно. Тропинка вилась меж деревьев, ветви которых норовили то хлестнуть по глазам, а то и выбросить из седла. Строгач ехал впереди, и все отогнутые им ветви доставались Фомичеву.

Но вот он остановил коня и, спешившись, негромко свистнул. Тотчас из темноты возникла фигура человека, произнесшего что-то на незнакомом языке, видимо пароль. Фомичев, слезая с лошади, чуть не упал — ноги не держали его, а спину разламывала страшная боль. Человек, возникший из темноты, взял лошадей и узел их куда-то. Однако он вскоре вернулся и сказал тихо по-русски:

— Идите за мной.

Идти надо было в гору. Фомичев еле передвигал ноги. Не пройдя и десяти шагов, он зацепился за корни и упал. К нему бросился Строгач, помог ему встать, и дальше он уже вел его под руку.

Они подошли к избушке, которая прилепилась к крутому склону горы. Здесь, на поляне, было гораздо светлее, и Фомичев разглядел встретившего их человека — это был старик, богатырского роста и сложения, с бородой до пояса. Адъютант не нашел нужным представлять его Фомичеву, сказал только: «Наш лесник».

Оказалось, что все это трудное путешествие было проделано зря — только вчера вечером Павловский с надежными людьми был отправлен в Москву.

Сообщив об этом, лесник добавил, что в его хате лежит товарищ Павловского, вместе с которым они были ранены. Может быть, Фомичев хочет с ним поговорить?

— Конечно, непременно… — пробормотал Фомичев.

— Вы имеете на это двадцать минут, — оглядывая небо, строго сказал адъютант. — Уже наступает день, и мы должны укрыться в лесу…

Раненый лежал на широченных полатях. Его голова была сплошь забинтована, проделаны были только отверстия для глаз и рта. Чекист, игравший роль раненого, был забинтован так еще с вечера и проклинал все на свете — он всерьез задыхался в своем скафандре, он даже не мог помочь себе руками, они тоже были забинтованы и лежали неподвижно, как бревна.

Фомичев подошел к раненому и спросил:

— Как ваша фамилия? Я должен сообщить вождю. Вас наградят…

— Савельев… — еле слышно донеслось из щели.

Да, у Павловского был дружок с такой фамилией, он о нем не раз говорил, собираясь в Ростов.

— Как же это все случилось?

— Поторопились… вот что… — со стонами отвечал раненый. — Я говорил… надо проверить… а все проводники в почтовом… окажись с оружием… Опять же пассажиры тоже… Сергей их напугал сперва, а они потом… Кто ж думал, что так выйдет… Поторопились, однако… — Раненый вдруг задышал тяжело и шумно, застонал дурным голосом и начал вертеть своей шарообразной головой. Фомичев испугался и крикнул в окно:

— Подите сюда кто-нибудь!

Вбежали адъютант и лесник. Раненый стонал все громче и вертел головой.

— Приступ начался, — невозмутимо сказал лесник, он взял раненого за голову и заставил его лежать неподвижно. — Вот так, сынок, не рыпайся, хуже себе сделаешь, — приговаривал он.

— Поехали! — распорядился адъютант.

Фомичев выходил из хаты с таким видом, точно на казнь шел. Лошади уже храпели под деревьями.

Лесник пошел к лошадям и тотчас вернулся:

— Пусть доедят овес, а то обессилели крепко…

Адъютант и Фомичев сели на поваленное дерево.

— Князь приказал мне рассказать вам, что случилось с тем злосчастным поездом, — заговорил адъютант. — Мы все установили совершенно точно. Для нас беда состояла в том, что четверо боевых друзей Павловского по восемнадцатому году оказались теперь в наших отрядах, и они не сочли нужным сообщить своим командирам, что идут с ним на это глупое дело… Я уж не говорю о том, что Павловский обманул их, заверив, будто он этот экс согласовал с самим князем. А дальше было так. Устроив завал на рельсах, они остановили поезд в чистом поле — глупость номер один. Далее следует главная глупость — Павловский поступает как последний гаер: вместо того чтобы всеми силами заняться почтовым вагоном, он один пошел сквозь поезд, пугая наганом пассажиров. Он, видите ли, хотел, как бывало, покрасоваться перед помирающими от страха людьми. Среди пассажиров оказались вооруженные. И людям Павловского, которые встретили вооруженное сопротивление поездной бригады и почтового вагона, пришлось не только вести бой, но еще и спасать раненого Павловского. В общем, Павловский показал, что ваши люди оторвались от России, не знают, что здесь происходит и какая здесь обстановка, не умеют действовать, не способны разглядеть силы, на которые они могли бы опереться. Так мы вынуждены расценить эту грустную и возмутительную историю…