Возмездие

— Ничего, недолго… И немцы чуют. Как оглашенные гребут под себя…

— Ты опять за иконами?

— Что же делать? Надо, Павел Иванович. Коммерция… А вот тут для тебя. Презент… — Захар вынул пачку сигарет, которую ему дал в магазине Цвюнше. — Если можно — одну сигаретку. Дрянь, немецкий эрзац, а дымить-то нечем…

Бросив несколько сигарет на стол, отец Павел спрятал пачку в широкий рукав своей рясы. И вовремя: в комнатку заглянул дьячок с подозрительной елейной физиономией.

— Батюшка, можно храм запирать?.. Ох, здравствуйте, Захар Спиридонович… А я уж иконы для вас приготовил… Отменные…

В маленькой полутемной аптеке к окошку провизора тянулась небольшая старушечья очередь. Звонко щелкнул звоночек у двери, и вошел отец Павел. Увидев очередь, он собрался было уходить, да старушки остановили его:

— Пожалуйте, батюшка… — И запричитали, крестясь и суетливо сторонясь от окошка: — Бога ради, отец родной…

— Благодарю. — Отец Павел подошел и склонился к окошку. — Здравствуйте, Анна Густавовна.

— Добрый день. — Сухонькая старушка в белом халате, надетом поверх пальто, подняла глаза.

— Вот. — Отец Павел протянул ей сложенную бумажку. — Тут рецепт, как всегда.

— Хорошо. — Анна Густавовна взяла у него бумажку и отложила в сторону. — Завтра будет готово… Заходите.

Поздно вечером к аптеке подъехала легковая машина. Дверь была не заперта, вошел капитан. На звонок появилась Анна Густавовна. Капитан сказал по-немецки:

— Добрый вечер, фрау Анна, — снял фуражку и учтиво поклонился.

— Добрый вечер. У меня все готово для вас. — Она передала белую коробочку, перетянутую резинкой.

— Спасибо. Вы добрая фея. — Капитан поцеловал ей руку.

— Береги себя, мальчик, — прошептала по-русски старушка.

На улице дул сильный ветер. Из темноты появились сани деда Матвея. Капитан повалился в сани.

— Давай-давай! — приказал он старику.

Когда отъехали, капитан поднялся, обнял деда за плечи.

— Вот с этим, — сунул в руку деду маленький пакетик, — Алешку немедленно в лес к Ивану Петровичу.

— Прямо сейчас? — Дед хлестнул лошадь.

— До утра подожди, конечно. А ты знаешь, Егорыч, наши всыпали немцам под Ленинградом!

— Это же дело отметить надо… — Дед обернулся, но в санях никого уже не было. И вокруг было темно и пустынно, только ветер один гулял.

— Ну, человек, убег…

Зина разворачивала окровавленные бинты. Большие, сильные руки хирурга с профессиональной сноровкой и бережностью ощупали воспаленную кожу вокруг раны. Профессор Беляев, дородный мужчина, несколько даже барственного вида, коротко потребовал:

— Зонд! — но отстранил тот, что протянула Ирина Петровна. — Не тот. Игольчатый!

Раненый, лицо которого было покрыто испариной, застонал.

— Потерпи, дружок, потерпи… Ну вот и все. — Беляев сказал несколько слов по-латыни Ирине Петровне и Зине. Потом ободряюще — раненому: — Все хорошо у тебя… Сестра, наложите повязку. И давайте посмотрим следующего.

Врачи перешли к топчану напротив, на котором лежал совсем молоденький боец, почти мальчик, с обескровленным белым лицом…

Все это происходило в госпитальной землянке отряда майора Млынского.

В закутке, где лежал Алиев, сидели Млынский и секретарь подпольного обкома партии Семиренко.

— Ненависть к оккупантам, иногда отчаяние, — говорил Семиренко, — заставляют поднимать на фашистов оружие даже тех, кто и не помышлял об этом совсем недавно. Надо налаживать связи с небольшими отрядами, проверять людей и нацеливать их на главное дело…

Вошел профессор Беляев, за ним — Ирина Петровна. Она остановилась в дверях.

— Ну вот, у нас все, — сказал Беляев.

— Садитесь, профессор, — уступил ему свое место на табурете Млынский.

— Благодарю, лучше дама пусть сядет, — обернулся профессор к Ирине Петровне, но она категорическим жестом отказалась и ушла.

— Ну что ж… А она у вас молодец… Могу вас только поздравить с таким врачом… Из тяжелых двое, пожалуй, не выживут. Тот, с усами, и этот мальчик. Совсем ребенок почти… Нда… А остальных непременно надо эвакуировать на Большую землю…

— Разрешите войти? — раздался голос Горшкова, а потом появился и он сам. — Документы профессора Беляева готовы, товарищ майор. — И Горшков одну за другой стал передавать бумаги Млынскому. — Проездные до Минска и обратно. С компостерами… На пропуске — отметки городской управы. Вот штампы контрольного пункта в Столбцах.

— Спасибо, голубчик, спасибо… Значит, я был в Минске? — спросил профессор у Млынского.

— У дочери, — кивнул майор, передавая ему бумаги.

— А она знает об этом?

— Да, конечно.

— Поедем. — Профессор поднялся. — А вы поправляйтесь, голубчик Гасан Алиевич. — Он протянул Алиеву руку. — Вас лечат прекрасно…

— Спасибо, профессор. После войны приезжайте в Баку.

— Обязательно. И, надеюсь, не так, как я ездил сегодня к дочери, — улыбнулся Беляев.