Возмездие

— Так шила ж в мешке не утаишь, доктор. Шинелька уже не сходится, а он все не видит ни черта… Совсем ослеп, как сова, что ли?

— Ерофеич, молчи, я прошу тебя. Меня же в тыл отправят немедленно…

— А какой из вас вояка теперь? — машет рукой Ерофеев.

Ирина Петровна вдруг заплакала, спрятав лицо в полотенце.

— Ну вот, реветь-то чего уж. Баба — она и есть баба. Не надо, увидит еще кто-нибудь… — Он достает из кармана сухарь и кладет на колени Ирине Петровне. — Вот, поешьте…

— Нне надо…

— Ешь, говорю!.. О себе не думаете, так о малом бы подумали! Солдат родится небось… Так должен быть крепким. Ешь!

— А ты не скажешь, а? Ерофеич?

— Ладно. Подождем. Может, сам прозреет.

— Спасибо, Ерофеич. — Ирина Петровна целует сержанта в щеку и, вздохнув, начинает грызть сухарь.

Возле отеля «Монополь» стоит несколько штабных машин. Часовой отгоняет от них бедно одетых девочек с цветами, которые они предлагают выходящим и входящим офицерам. Среди этих девочек — Ванда.

А в ресторане отеля безлюдно. Время послеобеденное. На небольшой эстраде певица репетирует какую-то немецкую песенку. Это Гелена.

В дальнем углу— несколько офицеров; они, видимо, недавно выписаны из госпиталя, кое-кто еще с палочкой, провожают на фронт товарища.

Из окна видно, как у отеля останавливается пролетка, на тротуар спрыгивает Шумский, покупает цветы у Ванды и входит в ресторан. Усевшись за столик, он раскрыл меню и тут же развернул листок, который вынул из букета. Прочел: «Из Берлина в Краков выехал инженер Кюнль. Работает у Брауна. Крупный специалист по ракетным взрывателям. 32 года. Трусоват. Номер заказан в отеле «Монополь».

Гелена, кончив песенку, улыбнулась Шумскому с эстрады. Он поднялся, прошел к эстраде и, галантно поклонившись, передал певице букет.

— Благодарю пана… — Она небрежно положила цветы на пианино и продолжала репетировать.

Шумский возвращается к своему столику.

В бункере на испытательном полигоне у телефонов — унтерштурмфюрер Рот. Он принимает донесения и передает их Занге, который делает отметки на карте.

— Фузилерный батальон под видом рабочей команды польских военнопленных выходит в район сосредоточения.

— Отлично…

Рот кладет трубку одного телефона и тотчас же тянет руку к другому. Выслушав, докладывает:

— Третий батальон в санитарных машинах вышел на исходную, штурмбанфюрер!

— Пока все идет хорошо…

Бросив на стол карандаш, Занге подходит к перископу, снимает чехол, приникает к окуляру. В перископ хорошо видна площадка, на которой установлены ракеты. Занге опускает перископ.

— У вас все готово?

— Да, — отвечает несколько небрежно Рот. — Достаточно повернуть рукоятку — и… — заканчивает он жестом.

Алиев сидит на топчане у стены в накинутой на плечи шинели и греет руки о кружку с чаем. Лицо у него усталое, время от времени он с трудом сдерживает рвущийся кашель.

Млынский — у стола, над картой. Сосредоточен, молчалив.

Входит лейтенант Ковалев.

— Разрешите, товарищ полковник? Последние донесения от разведгруппы.

— Давай. Ванда еще не вернулась?

— Никак нет.

— Как только появится, сразу ко мне… Все спокойненько… — с иронией говорит Млынский, просмотрев донесения.

— Что тебя беспокоит, Иван Петрович? — спрашивает Алиев.

— Все спокойненько, как на кладбище… Обозы с ранеными, строительные команды, «охотники» в «Вилене»… А? Ничего подозрительного, просто идиллия, и до сих пор ни разу не потревожили. Не такая уж тут глухомань… А ты опять простыл? Сыро тут в лесу для тебя, Г асан.

— Ничего, скоро в Баку на солнышке отогреюсь.

— Идем на воздух. — Млынский посмотрел на часы. — Кому-то выгодно, Гасан, чтоб мы тут сидели в лесу у полигона и не рыпались. Надо во что бы то ни стало выяснить, что за объект «Хайделагер». Откуда там столько летчиков?

Над лесом застрекотал самолет-разведчик, и жизнь в лагере замерла.

Ерофеев, сидевший у входа в пещеру, вытянулся, когда из нее вышли Алиев и Млынский. Из палатки радистки доносилось нудное треньканье балалайки.

— Ох надоел, — вздохнул Ерофеев.

— Самолет? — спросил Алиев. — Над нами кружит, подлец.

— Нудит и нудит целый день. И этот тоже… — кивнул Ерофеев в сторону палатки. — Охмуряет Катьку, хоть бы путное что сыграл.

Млынский вошел в палатку, и Иванов со своей балалайкой тут же выкатился оттуда. Катя Ярцева смущенно поправила волосы, стала искать наушники.

— Я сейчас, товарищ полковник, еще десять секунд. — Она надела наушники, взяла карандаш. — Есть! — Аккуратным почерком стала записывать цифры шифровки…

Гул самолета стих.

Хват, Алиев, Озеров и Иванов сидели на плащ-палатке неподалеку от входа в пещеру, под раскидистой кроной дерева.

Подошел Ерофеев, нагнулся, поднял с земли балалайку, лежавшую рядом с Ивановым, потренькал, заиграл. Играл он здорово. Увлеченные игрой Ерофеева, офицеры не заметили, как прошли к пещере Радкевич и Ванда в сопровождении лейтенанта Ковалева.

Ерофеев, кончив играть, отложил балалайку.

— Ай да Ерофеич! — сказал Озеров. — Учись, Ваня.

— Зачем такой талант прятал? — спросил Алиев.