Возьми меня в Калькутте

Промасленная горошина упала.

Немец снова подцепил горошину, понес ее ко рту и снова не удержал на вилке. Это почему-то несколько успокоило, даже обрадовало Виктора Петровича. Вот били мы вас и всегда будем бить, несколько даже заносчиво подумал он, имея в виду скорее не немцев, а некоторых лжеклассиков советской литературы.

Немец понес горошину ко рту, она упала.

Немец вилкой подцепил горошину, она снова упала.

И так несколько раз.

Настроение Виктора Петровича сильно улучшилось. Он выпил еще один стаканчик шнапса и окончательно утвердился в той мысли, что били мы вас и бить будем.

А немец меж тем сделал огромный глоток пива из такой же огромной кружки, настороженно покосился на Астафьева, взял в левую руку нож, прижал ножом к вилке злосчастную горошину и сьел ее.

Дойдя до этого места Виктор Петрович чуть не заплакал. Он горестно уронил голову на руки, в огромных его глазах стояла неугасшая обида.

И тогда я понял, заключил он, что когда-нибудь они нас победят.

Осознав, что несколько дней я, писатель, нуждающийся в постоянном дружеском партийном внимании, провел где-то без всякого надзора, а, возможно, даже со шведками, интересующимися искусством Средиземноморья, поэт К. и прозаик П. приняли меры. В Варну мы ехали в одном купе, даже курить в тамбур выходили вместе. Утомленный надзором, в Варне я сразу заперся в своем номере, решив отоспаться от всего пережитого в Шумене и выйти на волю лишь утром.

Дом творчества писателей в Варне находится неподалеку от моря. Номер оказался прохладный и тихий. Солнце не могло прорваться сквозь густую виноградную лозу, сквозь листья, укрывшие со всех сторон здание, но соленое дыхание моря проникало в комнату сквозь широко раскрытые окна.

Я понял, наступила минута, о которой в своей книжке Миша Веллер почему-то ничего не писал. Минута, которую во всех смыслах можно назвать Началом. В тебе что-то созрело, поднялось, ты можешь брать карандаш и бумагу и быстро записывать то, что тебе диктует Тот, Который Диктует.

Приняв душ, я устроился с блокнотом на диване под окном. Орали штурцы, но это был не шум. Наверное, они вспоминали, стараясь перекричать друг друга, Овидия, высланного когда-то цезарем в эти гибельные места.

Сноровистый Шурик... Грубый Роальд... Сентиментально настроенная Люция Имантовна... Молодые фантасты, молодые поэты, Люха... Как-то сама собой подобралась компашка, я отчетливо слышал голос каждого... Я даже уловливал уже отдельные фразы...

В дверь постучали.

Я рассердился:

– Антре!

Вошла домакиня, обслуживающая номера. Я знал ее по прежним поездкам.
– Геннадий, - сказала домакиня голосом человека, лично ответственного за мой отдых, - говорят, ты привез очень известных советских писатей и поэтов.

Я кивнул:

– Это они меня привезли.

– Тогда почему вы еще не в баре?

– Что мне там делать? Выпить я могу и в номере.

– Дело не в выпить!
– всплеснула руками домакиня.
– В баре наши друзья никарагуанцы пропивают свою революцию. Они очень славные парни и приехали в Болгарию по приглашению Земледельческого союза. Они привезли фильмы с Лолитой. Не с этой вашей Лолитой, с которой вы все носитесь, которая совращает даже маньяков, а с Лолитой Торрес. Никарагуанцы пьют виски, плачут и слушают голос Лолиты Торрес. Пойди поплачь с ними. Почему ты не хочешь поддержать наших никарагуанских друзей?

– Потому что я не один. Со мной приехали очень известные советские прозаики и поэты.

– Много хубаво!
– обрадовалась домакиня.
– Не могу смотреть, как страдают мужчины. Бери своих писателей и иди в бар. Нельзя оставлять мужчин, когда они плачут.

Я поднялся в номер прозаика П.

– Это точно никарагуанцы?

– подозрительно уточнил прозаик.

– На все сто.

Подняв с дивана поэта К., дождавшись пока он, как и прозаик, натянет на себя черный глухой пиджак и завяжет черным узлом черный глухой галстук, мы спустились во двор и пересекли раскаленную асфальтовую дорожку. Яростное солнце слепило глаза, загоняло птиц под стрехи, в уют виноградных зарослей, зато в подземном баре, вместительном и уютном, снова оказалось прохладно.

Домакиня не преувеличивала, в баре мы нашли наших никарагуанских друзей.

Правда, они не плакали.

Все они были небольшого роста, но крепкие, бородатые. Сгрудившись у дальнего конца стойки, они с самым суровым видом расправлялись с виски и с пивом. По их виду нельзя было сказать, что они страдают, но ведь известно - настоящее страдание прячется в душе. Увидев меня (я им чем-то понравился) один из никарагуанцев пустил по цинку стойки бутылку пива, призывно и весело пузырящуюся. Я принял ее, сделал глоток и послал никарагуанцам бутылку шампанского, намекая на то, что дружба наших народов скреплена самыми разными вещами.

К сожалению, прозаик П. и поэт К. решили, что наша дружба развивается не в том направлении и, строго хмурясь, повели меня в кинозал, где уже пела и плясала на экране восхитительная Лолита.

Не та, о которой вы подумали.

Но я все равно сбежал. Меня ждали карандаш и блокнот. Меня ожидала шумная компашка моих героев.

– Возьми газету, - сказал Шурику грубый Роальд.
– С сегодняшнего дня будешь ходить в Домжур как на работу. Наблюдай, расспрашивай, но не бросаясь в глаза. В таких дебрях, как Домжур, могут водиться интересные звери.

– Каждой твари по харе!
– грубо добавил Роальд.

Вечерело.

Дальние зарницы полосовали темнеющее болгарское небо.

Все скинув с себя, я валялся на диване, стараясь не упустить ни одной фразы, нашептываемой Тем, Кто Диктует. Приемник, настроенный на программу "Хоризонт", тихо мурлыкал, подмигивая зеленым глазом.

Я уже знал, что Шурик из тех, кто даже в самый дождливый и бессмысленный день считает, что стоит зайти за угол, а там уже другая погода, а там уже совсем другая, наполненная смыслом жизнь. В газетном киоске Шурик купил тоненькую книжку - сборник молодых фантастов, изданный тихим и воспитанным издателем М. С книжкой фантастики Шурик смело отправился к Домжуру.

Шел снег. На углу дома с часами стояла очередь. Шурик не видел, что там давали, но очередь росла на глазах. Бог с ней. Шурик думал о Люции Имантовне. Действительно, с чего вдруг человек, так резко влюбляется, так резко не желает свободы другому человеку?..

У Домжура Шурик задержался. Он не хотел привлекать внимание вахтерши. Если дождаться молодых фантастов, решил он, войти с ними, замешаться в их компанию, вахтерша быстро к нему привыкнет и проблема, как незаметно войти в Домжур, будет снята.

Шурик стоял под тихо падающим снегом, остро ощущая особое тайное очарование большого заснеженного вечернего города.

Шурик любил такие вот снежные вечера. В такие вечера с ним всегда что-то случалось. Он и сейчас был полон предчувствий, и обрадовался, завидев оживленную компанию молодых фантастов и поэтов. Впереди величественно шагал военный фантаст в военной папахе и в длинной военной шинели, из-под которой не было видно высоких военных сапог.

– Ребята, - кинулся Шурик навстречу, потрясая зажатой в руке книгой.
– Это ваша книга?