Возможность выбора (роман)

— Вы милый мальчик, — заметила Лулль снисходительно.

Отец не вмешивался в разговор. Два враждующих лагеря не нуждались в посредниках.

— Как же вы думаете жить? — невинным голосом спросила Лулль.

Реди рассказал о своей комнатке, о предполагаемых нарах, о длинном столе вдоль стены и о кухне, где за едой всем хватит места.

— И счастье на крылышках прилетит в вашу келью? — удивилась Лулль.

— Все зависит от нас самих, — сурово ответил Реди.

— Сплошной праздник, — поддела его Лулль. — Ваши богатства несметны — целых две стипендии. Сутки ваши будут длиться не менее пятидесяти часов — вы будете учиться и, разумеется, работать, чтобы иметь деньги на карманные расходы, отдыхать, развлекаться, как положено культурным людям, ходить в театр и кино, читать много книг и так далее. Появится у вас долгожданный ребеночек, люльку можно подвесить и к потолку! Летом съездите на юг, привезете оттуда пальмовых листьев и сошьете из них себе на зиму самые модные наряды.

Лулль глубоко дышала. Недавний смех сменился резкими морщинками в уголках рта.

— Ребячество! — гневно добавила она.

— У мужчины должна быть работа и квартира, прежде чем думать о семье, — вмешался отец и кашлянул.

Бледный Реди внимательно смотрел на Орви.

— Орви вправе сама решать, нам ведь и не нужно вашего разрешения, — выпалил парень.

— Я не думаю, чтобы она, как идиотка, стала калечить свою жизнь, — ледяным тоном отрезала Лулль.

Орви не вмешивалась в жаркий поединок двух лагерей. А так как именно теперь настал ее черед произнести решающее слово, Орви сочла за лучшее обратиться в бегство. Вскочив и хлопнув дверью, она не просто спасала свою шкуру. Она забилась в уголок между кухонным шкафом и стеной. Орви хотелось стать как можно меньше, но ноги не умещались под нею на табуретке. Тогда она присела на пол, спрятала лицо в колени и скрестила руки над головой. Она задыхалась от какого-то невыразимого словами стыда. Реди прав. Лулль права. А что же считает правильным она, Орви? «У тебя голова набита опилками, а вместо сердца — деревяшка», — сказала Орви сама себе. Она была готова тут же помчаться в крохотную комнатку Реди, они сели бы на пол, положили руки друг другу на плечи и взглянули бы один другому в глаза. Тысячи солнышек Реди светили бы на них со всех сторон. Они могли бы сидеть так и молчать без конца, хоть целую долгую белую ночь, пусть даже до утра, пока с карниза не начнут со звоном падать капли росы, а тогда им пришлось бы что-то предпринять. Но на этом месте ее мечты затянуло туманом.

В один прекрасный день в их комнату с нарами вползли бы горы черных забот. Предсказания мачехи имели основания. Орви ненавидела проницательность Лулль, но она не могла пропустить мимо ушей ее предостережения. Реди не нужна робкая и слабая жена, утешила себя наконец Орви. Кроме того, это звучало почти великодушно: «Я все понимаю и поэтому отступаю в сторону. Видишь, не так уж я пуста и мелочна! Я тоже готова на жертвы».

Орви заплакала, слезы текли в три ручья. Девушка высморкалась и подумала: как только все эти героини из романов могли следовать за своими мужьями на край света и даже в ад кромешный!

Ноги затекли.

Реди давно уже хлопнул дверью.

Нужно освободиться от мук совести.

Орви встала и потянулась. Она вдруг ощутила благодарность к Лулль, ведь та уладила все ее дела.

Когда девушка вошла в комнату и принялась расчесывать волосы, отец и Лулль взглянули на нее с нескрываемым любопытством.

Будто в данную минуту это было для нее самым важным занятием.

13

Юри, первенцу Сулли, исполнился год, и он доставлял всей семье много радости. Ребенок начинал лепетать первые слова и пытался делать по комнате первые шаги. Временами он смешно семенил, стараясь побыстрее добраться до колен или ножки стола, чтобы ухватиться за опору и еще секунду продержаться на ногах. Не счесть, сколько раз он шлепался на зад и на живот, — ведь человек с таким трудом поднимается на две ноги.

Чем больше становился ребенок, тем реже удавалось Маркусу и Сулли уединяться в своей комнате. Малыш действовал на старика так же, как заполненный птичьим гомоном лес действует на узника, выбравшегося из темницы. Старику уже не доставляло радости делиться своими познаниями, теперь он превратился в молчаливого созерцателя. Ребенок не смел ни на минуту исчезнуть из поля его зрения. Искра сообразительности в глазах ребенка, его слова и приобретающие уверенность движения представляли для старика неизменный интерес. Дядя стремился заполнить пробел в своем мозгу — до сих пор он ничего не знал о том, как протекает развитие маленького человечка. Для старика это было увлекательной игрой: открывать заново тесный мир квартиры глазами ребенка. И старик пристально рассматривал какую-нибудь незначительную и простую вещь, стоило ребенку протянуть к ней свою пухлую ручонку. Старик покорно просил Сулли и Маркуса подробно рассказать ему о кормлении, купании и одежде ребенка.

Маркус почувствовал себя лучше. Миновали те времена, когда старик чуть ли не каждый вечер давал ему понять, что имеет дело с набитым дураком. Теперь Маркусу нравилось высказывать свои взгляды на воспитание ребенка, он делал это с веской самоуверенностью и смело глядел в выразительные глаза старика.

Стоило ребенку немного приболеть, как старик не мог найти себе места от тревоги. Он заставлял приносить ему всевозможные справочники. Маркусу нелегко было найти в шкафу требуемые фолианты, он с трудом разбирал иностранные заглавия. Старик вполголоса читал описания болезней, заставлял Маркуса показывать ему горлышко или язык ребенка и вздыхал, словно его угнетали огромная ответственность и тяжкие заботы. Временами старик, читая эти книги, делался совершенно ненормальным и обнаруживал у ребенка бог весть какие ужасные болезни.

Сулли и Маркусу стоило немалых трудов успокоить его. Утешал его и детский врач из соседней квартиры, которого приходилось без конца беспокоить по требованию дяди.

Старик сердился, когда ему казалось, что молодые легкомысленно относятся к здоровью ребенка. Он требовал, чтобы ребенка одевали потеплее. Ощупывая одежду малыша, он находил ее слишком легкой. Но мальчишка рос на удивление здоровым, с весны спал под открытым окном и вот уже несколько месяцев ни разу даже не чихнул.

Как-то хмурым дождливым вечером Маркус по приказанию старика особенно сильно натопил печи. Ребенка собирались купать, и дядя разъяснил им, что именно после купания легче всего простудиться. Делать было нечего, пришлось терпеть эту римскую баню.

Сулли носилась по квартире босая, и Маркус догадывался, что платье у нее опять надето прямо на голое тело, как когда-то на танцульке. Маркус с радостью убедился, что это действует на него почти так же возбуждающе, как и в тот раз. Маркус тоже скинул лишнюю одежду и остался в спортивных брюках, голый по пояс. Даже старик расстегнул ворот рубашки, и лицо его порозовело.

Ребенок до ванны тоже шлепал по комнате в одной рубашонке. Он уже почти хорошо ходил и на пол шлепался лишь изредка.

Маркус отложил газету и стал смотреть на ребенка. Улыбающийся малыш подошел к Маркусу, похлопал его ладошками по коленям, повернулся на пятках и направился через комнату к дяде.

Маркус провожал взглядом ребенка.

Неожиданно его поразило открытие.

Сзади, под коленкой, у мальчика было продолговатое родимое пятно. Маркус, вероятно, замечал его и прежде, голое тело ребенка не было для него в диковинку, однако сейчас темное пятно вдруг приобрело новое значение. Сейчас, когда ребенок топал по комнате, родимое пятно то исчезало в складке кожи, то появлялось вновь. Казалось, черное пятно пульсирует.

Маркус не отводил взгляда от ноги ребенка. Времени для этого было достаточно — малыш двигался медленно, и, чтобы пересечь комнату, маленьким ножкам требовалось время.

Маркус неожиданно крикнул:

— Юри!

Ребенок испуганно повернулся в его сторону, упал и захныкал.

Сулли и старик стали ругать Маркуса за то, что тот испугал ребенка. Но их упреки пролетели мимо ушей Маркуса, он не отрываясь смотрел ребенку в лицо. Мальчонка потер кулачками глаза, несколько раз всхлипнул и, разинув рот, уставился на Маркуса, как будто и он заметил что-то неладное.

Маркус сидел как оглушенный.

Теперь он знал, чей сын Юри.

Сулли не обратила внимания на изменившееся лицо Маркуса. Она взяла ребенка на руки и пошла в ванную. Вскоре она позвала Маркуса помочь ей, но Маркус не ответил ни полусловом. Он вскочил, швырнул газету в кресло и начал поспешно одеваться. Провожаемый оторопелым взглядом дяди, он кинулся в прихожую, ударился об угол какого-то древнего сундука, выругался и выскочил на улицу.

Маркус в прямом смысле слова удирал от Сулли и ребенка.