Возможность выбора (роман)

18

Орви уволилась со старого места работы. Она передала свой пресс новенькой, девушке примерно одного с ней возраста, и за несколько дней обучила ее работе. Эта миловидная девушка старательно слушала Орви, объяснявшую ей приемы работы. Уважительный взгляд новенькой воодушевлял Орви. Она ей досконально все разъяснила, а под конец обратила внимание на перемещающуюся лампу и посоветовала направлять свет в лицо, когда начнет клонить ко сну.

Девушка на прощание протянула Орви букетик цветов и с благодарностью сказала, что дружелюбие Орви помогло ей преодолеть страх — она боялась идти на работу.

Орви была приятно поражена признательностью новенькой; первый раз в жизни она поняла, что работа, кроме зарплаты, имеет и другие достоинства. В полдень Орви с цветами в руках вышла из ворот завода. Ей вспомнилась давнишняя мечта. Ведь и она когда-то мечтала стать учительницей, как и большинство девочек в начальных классах.

Растрогавшись, Орви поднесла букетик к лицу и подумала, как хорошо было бы еще когда-нибудь ощутить такую же радость от своих поступков.

Дома ее ждало сражение. Уже долгое время Орви не могла поладить с мачехой. Лулль стремилась унизить ее при любом удобном случае. Она подробно выспрашивала, где Орви бывает после работы, с кем встречается, что видела или слышала.

Орви, не привыкшая никогда ничего утаивать, стала намеренно скрытничать. В ответ на вопросы мачехи она равнодушно пожимала плечами или покачивала головой. Иногда смотрела на Лулль с деланной улыбкой на лице — такая гримаса должна была означать, что существуют вещи и дела, в которых она не намерена отчитываться.

Именно эта вызывающая улыбка больше всего выводила Лулль из себя.

Орви ничуть не жалела Лулль, когда видела, что та из-за нее переживает. Орви начала нарочно слоняться по городу, чтобы убить время. Однажды она даже выдержала еще один киносеанс после двухсерийного фильма. Правда, ломило спину и рябило в глазах, но зато какое удовольствие было видеть, как мачеха в бешенстве топает ногами.

Орви с каким-то наслаждением принялась дразнить Лулль. Она без всякой цели слонялась по улицам, а Лулль считала, что Орви ведет какую-то беспутную жизнь. Чтобы досадить мачехе, Орви принялась размалевывать лицо под воинственные маски. Она понимала, что всякий нормальный человек сочтет ее за дурочку, но толстый слой туши на ресницах, огненно-красная помада, брови, будто вымазанные дегтем, помогали ей изменить свою внешность. И Орви малевалась снова и снова, чтобы казаться старше своих лет, — ей хотелось стать неузнаваемой.

Мир покинул их дом.

Однажды Орви застала в своей комнате мачеху, которая рылась в ее вещах. Неизвестно, какие вещественные доказательства искала она в сумочке Орви и в ящике ее письменного стола.

Лулль была готова со стыда провалиться, сквозь землю. Она побледнела и виновато опустила голову. Орви понимала, что стоит ей сейчас заговорить, и Лулль не станет выбирать выражений. Орви не хотелось опускаться до ругани. Она решила отомстить иначе. Вынув из шкатулки отца сигарету, Орви закурила и стала пускать дым прямо в лицо Лулль.

Прошло несколько дней. Они не разговаривали.

Но затем Лулль не выдержала. У нее всегда было в запасе достаточно пошлостей, иногда она просто должна была их выплеснуть.

И она обозвала Орви девицей легкого поведения.

Орви вцепилась мачехе в волосы.

Лулль закричала и обозвала Орви самыми последними словами.

С этого момента Орви ввела в свой обиход любимое выражение Лулль:

— Хватит, я хочу жить своей жизнью.

Орви давно уже намеревалась уйти из дому и начать самостоятельную жизнь — теперь для этого настало время.

Вот так Орви и оказалась за конвейером швейной фабрики. Чтобы получить место в общежитии, пришлось пообивать пороги. В отделе кадров никак не могли понять, почему человек, проживающий в этом же городе и имеющий к тому же неплохие квартирные условия, добивается места в общежитии. Но рабочих рук на фабрике не хватало, Орви продолжала настаивать на своем, и все устроилось.

Переезд оказался на самом деле гораздо сложнее, чем Орви могла себе представить. Выяснилось, что у бедной девушки очень много вещей. Одна только сортировка заняла несколько вечеров. Гора узлов и пакетов, выросшая возле дверей, едва не повергла ее в панику. Ни в какое общежитие не возьмешь с собой весь этот воз! Большую часть вещей пришлось распихать по чемоданам и попросить мачеху освободить для них место в подвале. И тем не менее вещи Орви оставались еще в стенном шкафу, кладовке и ящике дивана. Книги она не стала даже трогать. Как и любой женщине, Орви зачастую казалось, что ей нечего надеть, — теперь же все эти пальто, платья и туфли никак не хотели уместиться в двух чемоданах.

Свое розовое атласное одеяло, оставшееся с детства, Орви засунула в большой полиэтиленовый мешок. Лулль предложила ей взять посуду — девушка и не подозревала, что у нее набралось такое количество надаренных ей ложек и чашек. Кое-что осталось и от матери, все это, само собой разумеется, принадлежало Орви. Наконец Орви решилась разобрать фотографии. Она вынула доставшийся ей от матери темно-зеленый альбом и посмотрела на тиснение, напоминавшее паутину. Фотографии она разглядывала с меньшим интересом, пока не наткнулась на одну, заставившую ее вздрогнуть. Точно такую же фотографию она видела однажды на аллее в руках женщины, у которой была на шее облезлая лиса без хвоста.

Орви до тех пор изучала улыбающуюся женщину и младенца, который глупо таращился на нее, пока не защипало в глазах. Так же, как и в тот раз на раскисшей от слякоти аллее, Орви удивилась, что почти голый ребенок в нагрудничке с вышитым цыпленком сидит на руках у женщины, одетой по-зимнему. Женщина не удосужилась снять даже шляпу, похожую на мужскую, ее широкие поля полого спускались на лоб. Можно ли считать этот снимок вещественным доказательством того, что Орви — не ребенок мамы, вязавшей белую шаль? Почему две совершенно одинаковые фотографии оказались в руках двух женщин, которые не могут иметь между собой ничего общего?

Орви стало не по себе. Ей хотелось забиться в угол и отогнать все эти наваждения, выплывшие из глубины времен.

Она повернула фотографию и на обратной стороне увидела крупные печатные буквы. Чернильный карандаш раза два слюнявили, и поэтому отдельные буквы резче бросались в глаза.

Таинственное имя Офелия Розин стало преследовать Орви. Воображение увело ее в темноту, наполненную ожиданием: вот-вот вспыхнет свет, и она увидит события далекого прошлого — где-то там стоит молодая Офелия Розин и обнимает своего любимого.

Но увядшая женщина со странной внешностью, которую Орви встретила на аллее, не вызывала в ней ни малейшего желания действовать, чтобы немедленно выяснить свою истинную родословную.

Орви вложила в конверт фотографию, пробудившую в ней столь противоречивые чувства, и заклеила его.

Пусть дожидается лучших времен, скрытая от посторонних взоров.

Грусть, вызванная неопределенностью своего происхождения, постепенно сменилась чувством облегчения. Значит, ей не обязательно воспринимать слишком серьезно ни Лулль, ни человека, которого она привыкла называть отцом. Жизненный опыт подсказывал ей, что люди до сих пор высоко ценят кровное родство. Само собой разумеется, Орви должна быть благодарна Лулль и отцу — не каждый имеет столь щедрую душу, чтобы относиться к ребенку, считающемуся сиротой, как к родному. И все-таки между ними троими не было тех невидимых, но очень существенных связей — или это только предрассудок, и они вовсе не обязательны? Вряд ли Орви в состоянии броситься со слезами на шею настоящей матери, если она ее вдруг обретет! Во взаимоотношениях Орви с близкими существовала какая-то недоговоренность. Что-то мешало полностью положиться на кого-нибудь из них или поверить кому-то до конца.