Возникший волею Петра. История Санкт-Петербурга с древних времен до середины XVIII века
Шрифт:
Войдя в танцевальный зал, на какую-то секунду зажмуриваешься. Яркий свет режет привыкшие к сумраку глаза. Не менее двадцати свечей зажжено в спускающейся с потолка массивной серебряной люстре, да на окнах стоят целые пирамиды из горящих свечей, вставленных в многосвечники из того же благородного металла.
Завсегдатаи ассамблей (видно, и в этом доме они не впервые) чувствуют себя превосходно. Любители потанцевать устремляются приглашать дам на «миновею» (менуэт). Дамы сидят отдельно от мужчин. «Если не танцуешь, словечком с ними не перекинешься», — ворчит один из гостей-иностранцев. Люди солидные, осторожно обходя скользящие по паркету пары, усаживаются за шахматы и, забыв обо всем на свете, погружаются в обдумывание какого-то головоломного хода. Словом, каждый находит занятие по вкусу. Лишь заядлые картежники
Что до новичков, то они еще некоторое время жмутся в спасительной близости к двери, с любопытством, однако, озираясь по сторонам. Зал обширный. Танцует никак не меньше двадцати пар, да еще куча народа стоит или сидит вдоль стен. И всем места хватает. Никому не мешает даже уставленный холодными кушаньями стол и стоящий позади него грандиозный буфет черного дерева, на котором сверкает хрустальная и серебряная посуда. Стены обтянуты дорогими штофными обоями, по ним развешаны зеркала и портреты в золоченых рамах. Из глубины черных фонов высокомерно щурятся на собравшееся здесь пестрое, разносословное общество кавалеры каких-то орденов, загадочно улыбаются красавицы в пышных туалетах. Вон и портрет государя в латах, с маршальским жезлом в руках. Несомненно, хозяин дома не просто богатый человек, но и лицо сановное.
В глубине зала виднеется еще дверь. Потому ли, что она распахнута на обе половины, или по другой какой причине, но только есть в этой двери что-то удивительно притягательное для большинства нетанцующих мужчин. Нет-нет да и исчезают они в ее светящемся проеме и возвращаются заметно повеселевшими. А дело в том, что в покое за таинственной дверью стоит длинный-предлинный стол. На нем щедрой рукой расставлено всевозможное жаркое — молочные поросята, гуси, индюшки, даже бараний бок с кашей. И все это так аппетитно выглядит («говорят, хозяин держит повара-немца и большое вознаграждение ему за умение положил), что и есть не хочешь — все равно слюнки потекут. Посреди стола огромный серебряный поднос с грудами сластей. Конечно, нет недостатка и в крепких напитках.
Обратите внимание, что сервировка стола отличается от древнерусской. Тарелки уже не из драгоценных металлов, а из фарфора, но не из соображений дешевизны. Секрет изготовления фарфора в Европе был открыт совсем недавно, и за изделия из него поначалу платили бешеные деньги. Купить столовый сервиз, подобный тому, что красуется здесь на столе, мог позволить себе только очень богатый человек.
Среди сосудов для питья преобладают стеклянные и хрустальные довольно большие, расширяющиеся кверху стаканы и кубки (те и другие были мало употребительны в древнерусском быту). На некоторых резаны вензеля, государственные орлы, а на одном стакане — вон он стоит у самого подноса со сластями,— если присмотреться, прочтешь ликующую надпись: «Виват, царь Петр Алексеевич!» Разумеется, она видна гораздо отчетливее, когда стакан до краев наполнен кроваво-красным вином.
Попадаются и серебряные сосуды. Главным образом чарки, украшенные чеканными узорами, расписной эмалью или чернью, на которой расцветают пышные золотые цветы. Совсем как в конце XVII в. Однако форма уже не та. Некоторые, правда, похожи еще на чашечки с плоскими припаянными к краю бортика ручками. Но уж очень они мелкие и маленькие — только под водку и крепкие вина годятся — да и поддонцев у них нет. Другие и вовсе необычные: то в виде «корзиночек» с двумя-четырьмя ручками-завитками, то наподобие низеньких стаканчиков на дутых ножках-шариках или птичьих лапах. Одна слава, что чарки...
Есть тут также несколько золоченых с чернью кружек. В былые времена их не очень у нас жаловали. Видно, и сейчас они не слишком в фаворе: на такой громадный столище — одна, две... всего пять штук. Не сразу и заметишь их среди другой посуды.
А вот столь любимых в русском средневековье серебряных горш-кообразных братин и плоскодонных с высокими гнутыми рукоятями ковшей вы здесь, безусловно, не найдете. Разве что за дверцами буфета. Но если станут их оттуда вынимать, то лишь для того, чтобы показать какому-нибудь любознательному гостю-иностранцу, что и встарь на Руси были искусные мастера-ювелиры. Иной же раз снимут с полки массивный, тяжелый ковш. И начинает он, пустой, ходить по рукам. Передают
его гости один другому, силятся разобрать надпись, вырезанную по золоченому бортику замысловатой вязью, и почтительно слушают рассказ владельца о том, за какие заслуги перед московским престолом получили он или его ближайшие предки сей дар.При Петре тоже жаловали серебряными ковшами. Но не за ратные подвиги, не за «художества» (хотя такое и случалось), а главным образом за хорошо и вовремя проведенный таможенный сбор и разные другие мероприятия в интересах казны (к слову сказать, серебряный ковш сохранил свое наградное значение вплоть до 20-х годов XIX в.). За воинские же заслуги, дипломатические, иногда и просто в знак расположения императора к тому или иному лицу жалуют теперь миниатюрные портреты Петра. Они написаны по эмали, а основой служит овальная золотая пластинка. Носят их на шейных лентах наподобие орденов. После Полтавской баталии Петр лично раздавал такие портреты в обрамлениях из алмазов всем штаб- и обер-офицерам, отличившимся в сражении. Может быть, некоторые из них были выполнены Григорием Мусикийским — имя этого первого русского миниатюриста встречается уже в документах 1709 г.
Среди тех, кто собрался на сегодняшней ассамблее, также есть несколько счастливцев, удостоенных подобного знака отличия. «За что это он, за что?» —любопытствует кто-то из недавних «новичков», вполне уже освоившихся с обстановкой. Многие, к своему удовольствию, обнаружили добрых знакомых. Пока в танцах наступил перерыв и дам обносят чаем, всяческими вареньями, лимонадом и горячим шоколадом (они вошли в моду с легкой руки герцога Голштинского), можно посудачить о некоторых из присутствующих.
— Кто этот полный господин с веселым лицом? Тот, что отвешивает — бог мой! — какой церемонный поклон красивой черноглазой даме.
— Госпоже Лопухиной? Неужто вы его не узнаете! Генерал-прокурор Ягужинский. Царь всех балов, он и мертвого расшевелит. Недаром государь поручил ему надзор за ассамблеями.
— А вы слышали, какую штуку-то князь-кесарь недавно выкинул? — вмешивается в разговор третий собеседник. — Да нет, не здесь, в Москве. — На зычный голос словоохотливого рассказчика повернулись еще несколько человек и подошли поближе послушать. — Назвал к себе гостей, а встречать их поставил любимца своего — медведя. Грома-ад-нейший.. . где только такого раздобыл! Так вот, значит, гость только на крыльцо подымается, а навстречу ему этакая махина идет на задних лапах. В передних — поднос со здоровенным стаканом данцигской водки. Загородит Мишка дверь, рычит и поднос в рожу тычет: выпей, дескать, а не то — с жизнью прощайся. Скотина предобрейшая, совсем ручная. Да гостю-то невдомек, у него от страха зубы дробь выбивают. До водки ль тут! А князь Федор Юрьевич из окна смотрит, смеется: «Не упрямься, — говорит, — батенька, выпей, коли от души предлагают».
Смеются и слушатели. Такие медвежьи шутки в те годы мало кого оскорбляли, исключая разве тех, на кого они были направлены.
Время близится к восьми. Ждут императора. Обычно он приезжает в шесть часов, а сегодня что-то запаздывает. Нельзя сказать, чтобы ожидание это было чересчур нетерпеливым. Если у Петра хорошее настроение, обходительнее и веселее его человека нет. Для каждого приветливое или шутливое слово найдется. К одному подсядет перекурить, к другому — за шахматной доской силами помериться. Охотно вступает в деловую или живую, остроумную беседу. Но горе тому, кто, ободренный вниманием и простотой обращения своего собеседника, начнет вдохновенно завираться или, еще того хуже, «в нечестных словах задирать» кого-нибудь из присутствующих. Если в наказание придется осушить «большого орла» — почтеннейших размеров кубок крепкого венгерского, — считайте, что проштрафившийся счастливо отделался.
Неутомимым танцором был Петр Алексеевич, притом и затейник же! Прямо, что называется, на ходу изобретал в англезах и гроссфатерах новые фигуры.
Случалось, однако, государь являлся сильно не в духе. Да вот хоть бы на прошлой ассамблее у светлейшего. Приехал мрачнее тучи. Рта ни разу не открыл, будто язык у него отнялся. Ходил из угла в угол, головой тряс. Хотел вице-канцлер Шафиров его величество от мыслей неприятных отвлечь, начал анекдот какой-то смешной рассказывать. А тот как сверкнет на него очами — Петр Павлович своей историей и поперхнулся. Едва дождались, чтоб уехал.