Возвращайтесь, доктор Калигари

— Я Шерри, — сказала первая, — это Энн, а это Луиза. Мы из Калифорнии, и нам нужно где-то остановиться.

Они были невзрачны и в высшей степени целеустремленны.

— Извините, — сказал Питерсон, — я не могу…

— Мы можем спать где угодно, — сказала Шерри, озирая просторы студии у него за спиной, — даже на полу, если придется. Мы уже так делали.

Энн и Луиза привстали на цыпочки, чтобы лучше видеть.

— Что это за смешная музыка? — спросила Шерри. — Звучит довольно отпадно. Мы не доставим вам никаких хлопот, это ненадолго, пока мы связь не установим.

— Да, — сказал Питерсон, — но почему я?

— Вы же художник, — сурово произнесла Шерри. — Мы видели внизу табличку «Художественная мастерская, нежилой фонд».

Питерсон обматерил противопожарные правила, которые требовали вывешивать подобные таблички.

— Послушайте, — сказал он. — Я даже котенка не могу накормить. Я даже себя пивом не могу снабдить. Это неподходящее для вас место. Вы здесь не будете счастливы. Моя работа неоригинальна. Я незначительный художник.

— Естественное несчастье нашего смертного и хилого состояния так убого, что, когда мы рассматриваем его пристально, утешить нас не способно ничто, — сказала Шерри. — Это Паскаль.

— Я знаю, — слабо ответил Питерсон.

— Где сортир? — спросила Луиза.

Энн прошествовала на кухню и принялась готовить из припасов, извлеченных из рюкзака, нечто под названием «телятина engage?» [18] .

— Поцелуй меня, — сказала Шерри, — мне нужна любовь.

18

Ангажированная (фр.).

Питерсон сбежал в дружественный бар по соседству, заказал двойной бренди и втиснулся в телефонную будку.

— Мисс Древ? Это Хэнк Питерсон. Послушайте мисс Древ, я не смогу этого сделать. Нет, в самом деле. Меня кошмарно наказывают даже за то, что я об этом думаю. Нет, я серьезно. Вы и вообразить не можете, что тут происходит. Пожалуйста, возьмите кого-нибудь другого? Я сочту это огромной личной услугой. Мисс Древ? Прошу вас?

Остальными соискателями были молодой человек в белой пижаме по имени Артур Пик — специалист по карате — и пилот авиалинии, при всех регалиях — Уоллес Э. Райс.

— Просто будьте естественными, — сказала мисс Древ, — и, конечно, откровенными. Мы начисляем очки по обоснованности ваших ответов, и это, разумеется, измеряется полиграфом.

— Какого еще полиграфа? — спросил пилот авиалинии.

— Полиграф измеряет обоснованность ваших ответов, — ответила мисс Древ, и губы ее засияли белым. — Как же еще нам узнать, если вы…

— Врем? — предположил Уоллес Э. Райс.

Соискателей подключили к машине, а машину — к большому светящемуся табло, висевшему у них над головами. Конферансье, как без удовольствия заметил Питерсон, напоминал Президента и выглядел отнюдь не дружелюбным.

Программа началась с Артура Пика. Артур Пик поднялся в своей белой пижаме и показал сеанс карате, в ходе которого сломал три полудюймовые сосновые доски одним пинком босой левой ноги. Затем рассказал, как обезоружил бандита поздно вечером в «А-и-П», где работал помощником менеджера, — маневром, который назвал «тресь-чун», и показал на конферансье.

— Как вам это нравится? — залился трелями конферансье. — Это просто что-то, или как? Публика?

Публика ответила восторгом, а Пик скромно стоял, заложив руки за спину.

— А теперь, — сказал конферансье, — давайте сыграем в «Кто я?». И вот перед вами ваш ведущий — Билл Лиммон!

Нет, не похож он на Президента, решил Питерсон.

— Артур, — сказал Билл Лиммон, — за двадцать долларов: вы любите свою маму?

— Да, — ответил Артур Пик, — конечно. Звякнул колокол, табло замигало, и публика завопила.

— Он врет! — закричал конферансье, — врет! врет! врет!

— Артур, — произнес Билл Лиммон, поглядывая на свои карточки с текстом, — полиграф показывает, что обоснованность вашего ответа… сомнительна. Не хотите ли попытаться снова? Давайте еще разок?

— Вы с ума сошли, — сказал Артур Пик. — Конечно, я люблю свою маму.

Он шарил рукой под пижамой, нащупывая носовой платочек.

— Ваша мама смотрит сегодня эту передачу, Артур?

— Да, Билл, смотрит.

— Сколько вы уже изучаете карате?

— Два года, Билл.

— И кто платил за уроки?

Артур Пик замялся. После чего сказал:

— Моя мама, Билл.

— Они были недешевые, правда, Артур?

— Да, Билл, недешевые.

— Насколько недешевые?

— Пять долларов в час.

— Ваша мама не зарабатывает столько денег, не так ли, Артур?

— Нет, Билл, не зарабатывает.

— Артур, а чем ваша мама зарабатывает на жизнь?

— Она швейная работница, Билл. В швейном районе.

— И сколько она там уже работает?

— Всю жизнь, я думаю. С тех пор, как мой старик умер.

— И много денег она не зарабатывает, как вы сказали.

— Нет. Но она сама хотела платить за уроки. Настаивала на этом.

Билл Лиммон сказал:

— Она хотела, чтобы ее сын умел ломать доски ногами?

Печень Питерсона скакнула, а на табло огромными сияющими белыми буквами высветилось: НЕВЕРИЕ. Пилота Уоллеса Э. Раиса подвели к признанию, что в авиарейсе Омаха-Майами его поймали со стюардессой на коленях и в его капитанской фуражке: бортмеханик сделал моментальный снимок «Поляроидом», и после девятнадцати лет безупречной службы его, Уоллеса Э. Райса, вынудили уйти в отставку.

— Это было совершенно безопасно, — сказал Уоллес Э. Райс, — вы не понимаете, автопилот может управлять этим самолетом гораздо лучше меня.

Далее он признался, что всю жизнь испытывал невыносимый зуд по стюардессам, главным образом связанный, по его словам, с тем, как полы их форменных курточек доходят лишь до самого верха бедер, а его собственный мундир с тремя золотыми полосками на рукаве темнеет от пота, пока не становится совершенно черным.

Я был не прав, подумал Питерсон, мир абсурден. Абсурд наказывает меня за то, что я в него не верю. Я подтверждаю абсурд. С другой стороны, сам абсурд абсурден. И не успел ведущий задать первый вопрос, Питерсон заговорил.