Возвращение домой.Том 2.

— Не знаю. Вероятно, мы с Уолтером переедем жить в их дом, а они — в наш. Бог его знает.

Ее ответы были такими краткими и безучастными, что Джудит приуныла.

— Что вы делаете в свободное время? Ходите в кино, на пикники, в паб?

— Раньше я иногда ходила в паб, но теперь не могу из-за Ната. Конечно, я могла бы оставлять его у миссис Мадж, но, если честно, я не большая любительница пабов. Так что Уолтер ходит один.

— Ох, Лавди…

— Что за тоскливые вздохи!

— Все это не очень-то весело.

— Все хорошо. Иногда приходят на ужин друзья… Только вот кулинарка я неважная.

— А лошади? Вы еще ездите вместе верхом?

— Да почти нет. Молнию я продала, а нового пони так и не купила. И охота приказала долго жить: всех гончих усыпили еще в начале войны,

— Теперь, когда война кончилась, может быть, охота возобновится.

— Да, может быть.

Лавди нашла посудное полотенце и начала очень медленно перетирать тарелки и чашки, складывая их затем на стол.

— Лавди, ты счастлива?

Лавди вынула из сушилки очередную тарелку.

— Ты не знаешь, кто это сказал, что замужество — золотая птичья клетка, выставленная в саду?

— Не знаю.

— Все вольные птицы мечтают попасть в эту клетку, а те, которые сидят внутри, стремятся вырваться на свободу… Ты — вольная пташка, можешь лететь, куда захочешь.

— Нет, не могу — у меня Джесс на руках.

— А в клетку не хочешь?

— Нет.

— И ни один морячок по тебе не вздыхает? Не могу в это поверить. Не говори только, что ты все еще любишь Эдварда.

— Эдварда нет в живых уже много лет.

— Прости, я не должна была так говорить.

— Ничего страшного, он ведь был твоим братом. Лавди вытерла еще пару тарелок:

— Мне всегда казалось, что Джереми к тебе неравнодушен. Джудит упорно отскребала присохшие крошки теста.

— Наверно, тебе показалось.

— Вы поддерживали связь? Переписывались?

— Нет. Последний раз мы встречались с ним в начале сорок второго года в Лондоне. Как раз накануне сдачи Сингапура. Больше я его не видела и никаких известий от него не получала.

— Вы поссорились?

— Нет. Думаю, просто мы решили пойти каждый своей дорогой.

— Удивительно, почему он до сих пор не женился. Теперь ему уже, кажется, тридцать семь — почти старик. Наверно, когда он вернется, его отец уйдет на покой и Джереми возьмет на себя все фурункулы и бородавки в округе.

— К чему он всегда и стремился.

Последняя тарелка и наконец чайник. Джудит вытащила затычку и стала смотреть, как мыльная вода исчезает в сливном отверстии.

— Вот и все.

Она развязала передник и повесила его на крючок, потом развернулась и прислонилась спиной к краю мойки. Лавди взяла с сушилки и вытерла последнюю тарелку.

— Прости, — сказала она.

— За что? — нахмурилась Джудит.

— За мои слова насчет Эдварда. Я последнее время говорю ужасные вещи, но я это не нарочно. Придешь ко мне в Лиджи? Ты ведь так и не видела мой чудесный домик в законченном виде. Я люблю ферму, люблю животных. И Ната тоже люблю, несмотря на его несносный характер.

Она оттянула обтрепанный рукав свитера и взглянула на свои часы.

— Бог ты мой, мне надо идти, У меня на кухне все вверх дном, да еще нужно приготовить Уолтеру чай и уложить Ната…

— Не уходи, — остановила ее Джудит.

— Но мне пора, — возразила Лавди.

— Еще пять минут, Мне нужно тебе кое-что сказать.

— Ну?

— Обещаешь выслушать меня до конца, не перебивая?

— Хорошо.

Лавди уселась на стол, ссутулилась и стала болтать ногами.

— Валяй.

— Это касается Гаса.

Лавди оцепенела. В холодной, с каменным полом судомойне повисла тишина. Только гудел тихонько холодильник и капало из одного крана. Кап, кап…

— Говори.

Джудит рассказала.

— …И тогда он сказал, что ему пора возвращаться на корабль, мы вызвали такси и простились. И он уехал. Все, конец.

Лавди сдержала слово — не перебивала, не задавала вопросов. Просто сидела и слушала, неподвижная, как изваяние. И теперь тоже ничего не сказала.

— На корабле я написала ему письмо и в Гибралтаре отправила, но он не ответил.

— Как он?

— Трудно сказать. Выглядел прекрасно, учитывая, через что ему пришлось пройти. Похудел, но он ведь и никогда толстяком не был. И вид у него был усталый, впрочем, это неудивительно.

— Почему он не дал о себе знать?!

— Я же говорю, он не мог. Отправил одно-единственное письмо, и то родителям. А они ничего не знали о вас — о тебе, Диане, полковнике. Даже если они получили его письмо, все равно не могли известить тебя.

— Я была так уверена, что он погиб.

— Я знаю, Лавди.

— Я как бы ощущала всеми фибрами души.

— Ты не должна винить себя.

— Что теперь с ним будет?

— С ним все будет в порядке. Шотландские полки необычайно дружны, это всем известно. Словно одна большая семья. Друзья его не бросят.

— Я не хочу, чтобы он сюда приезжал.

— Понимаю. По правде говоря, я не думаю, что Гас тоже пришел бы в восторг от такой идеи.

— Он верил в то, что я буду его ждать?

— Да. — Другого ответа быть не могло.

— О Господи… — Под падающим с потолка холодным светом лампы лицо Лавди казалось бескровным и осунувшимся, в глазах было отсутствующее выражение.

— Мне очень жаль, Лавди.

— Это я во всем виновата, я одна.

— Мне очень неприятно, что пришлось рассказать тебе об этом.

— Он жив. Мне бы радоваться, а не сидеть тут, точно в трауре.

— И нелегко мне было сказать Гасу о тебе. О том, что ты замужем.

— Это разные вещи. Для меня это был конец чего-то, а для Гаса это — начало новой жизни. По крайней мере, он не нищий, у него есть дом. Есть куда вернуться.

— А ты?

— Мне грех жаловаться. У меня есть муж, сын, ферма. Нанчерроу. Мама и папчик. Мэри. Все, чего я всегда хотела. — Она чуть помолчала, потом спросила: — Мама с папчиком знают о Гace?