Возвращение домой
Шрифт:
Лера отчаянно затрясла головой.
– Полину Звягинцеву видела сегодня?
– Н-нет, не кричите п-пожалуйста, – дрожащей рукой Лера вытерла губы, противные и мокрые мокрыми от слёз и соплей.
Завуч тяжело поднялась с кресла и подошла к сейфу. Она достала тонкую зелёную тетрадку. Лера увидела надпись: «для контрольных работ по русскому языку, Гнилорыбовой Катерины 11“В”». Лариса Сергеевна открыла последнюю страницу.
– Ты можешь объяснить, что это такое?
Последняя страница была сплошь исписана кривыми буквами, наползающими одна на другую. Сквозь пелену слёз было не разобрать, Лера сморгнула, и всмотрелась в текст. «ЛераЛераЛераЛераЛера». Её затрясло мелкой дрожью, то ли от рыданий, то ли от ужаса.
– Я… я не знаю, отпусти-тите меня пожалуйста.
– Будет-будет, – завуч со вздохом погладила её по голове, налила из графина стакан воды.
Весь пятый урок Лера просидела на батарее в туалете, математичка несколько раз заходила к ней. Предлагала бумажные платки и тщетно уговаривала не пропускать занятие.
Хорошо, что урок был последний. Она несколько часов бродила по городу, бездумно рассматривая витрины магазинов. Похолодало. Закатное солнце било сквозь тучи, оставляя розовые пятна на серых зданиях. Пора возвращаться домой.
В подъезде Лера встретила маму. Она стояла у почтовых ящиков, одёргивала пальто и перебирала скопившиеся письма.
– Мам… – Лера не знала, что говорить. Позвонила ли завуч, рассказала про понедельник, или нет ещё? Ей безумно хотелось отложить неприятный разговор на потом. Сейчас замёрзшая и вымотанная до предела Лера как никогда нуждалась в уютной комнате, чае и привычной маминой заботе.
– Поднимайся, – сухо сказала мама. Видимо, уже знает.
На четвёртый этаж вело бесконечное количество ступенек. Лера вставила ключ в замок, дважды провернула, но не услышала ни скрежета, ни щелчка. Ей показалось, что дверь поскребли. Звук шёл изнутри квартиры. Она прислушалась. Раздался стук, уже отчётливый, в дверь забарабанили с чудовищной силой. «Выпусти меня!» Лера отшатнулась назад, больно ударившись о перила. Волосы на руках поднялись, уши будто стянуло к затылку, в груди ухало. «Выпусти меня!» Голос Кати, надрывный, срывающийся, перемежался с гулкими ударами о мягкую обивку входной двери. Зазвонил телефон. Лера сунула руку в карман, посмотрела на экран телефона. Мама! Руку трясло так, что она едва смогла сдвинуть зелёную полоску на экране.
– Алло мама! Мамочка! Поднимайся быстрее, у нас в квартире…
– Лерочка, что у тебя? Почему ты кричишь? Я у бабушки, думала остаться до завтра, но хочешь я сейчас приеду?
Лера в ужасе отняла телефон от уха и медленно посмотрела направо. На лестнице ведущей вниз стояла женщина. В мамином зелёном пальто и оливковой шапочке. Женщина с маминым лицом. Она улыбалась.
Артем Чепкасов. Прощай, Чечня
С постановкой отмытой до блеска техники в холодные боксы, а по большей части различными докладами всем и вся да обо всём, управились аккурат после полуночи. Про отбой, положенный мирным воинским частям в столь позднее время, никто в этот стылый мартовский вечер и не вспомнил. Так уж повелось в армии, когда каждый, исполняя приказ вышестоящего начальства точно и в срок, любил-таки беззаботно усмехнуться или недовольно пробурчать: "Что положено, на то наложено" или "Служи, сынок, как я служил, а я служил, как дед служил, а дед на службу положил". К тому же, всё равно никто бы не уснул. Эдакое событие – дивизия, про которую пугали, что её всю в Грозном сожгли, вернулась почти в полном составе. Живая и невредимая. И тихой, безмолвной радости не было границ.
Но как только вокруг стихли работы, и все замерли в строю чумазые, вымотанные, а всё одно счастливые да попыхивая паром изо ртов, от неё не осталось и следа. От радости, захлестывавшей всё больше и больше и уже не позволявшей ровно дышать по мере того, как длиннющий состав с надписями едва ли не на всех вагонах и платформах: «Прощай Чечня» невыносимо медленно подтягивался к заветной станции, умиротворённо гремя сцепками на стыках рельс. А потом до вечера разгружали с платформ тяжёлые, неповоротливые боевые машины да, сменяя друг друга на короткий перекур, выносили ящики с боеприпасами и прочей матчастью, после чего триумфально двигались нескончаемой колонной через весь городишко в сопровождении гаишников к пункту постоянной дислокации воинской части.
Полторагода года назад, в сентябре, день в день, на вокзал отсюда уходили тоже ночью. И самыми первыми из округа, потому как не просто мотострелки, а гвардейцы. Война тогда ещё только – только началась и кому, коли не им во главе федеральных сил, вновь следовало заходить в пугающую свежей памятью о последней мясорубке Чечню? Однако уезжали скрытно и без проводов. Лишь матерям, и то не всем, да жёнам, у
кого они имелись, и шепнули, мол, на учения. И никто из родных, само собой, не поверил – с августа ведь все первые новости только из Дагестана и шли. Но, всё понимая, дорогие офицерам и контрактникам с прапорщиками их женщины промолчали, не дав воли и слезинке. Потому-то каждый и изнывал теперь в шеренгах от нетерпения, и Виталий сразу же, как только услышал: «Вольно, разойдись», обратился к ротному:– Товарищ капитан, мне тоже надо бы…
– Что?
– До дому. Соскучился.
– Не понял, сержант. У тебя же нет никого. Тебя же и не встречает даже никто…
– Да, есть у меня, мать, – перебил Виталий. – А не встречает, так мало ли. Вот я и хочу туда – обратно быром сгонять, узнать, что к чему там.
– Нет, сержант, давай-ка уж до утра. Я роту на тебя хотел оставить, а то срочникам куда без догляду-то, наворотят тут делов спьяну…
– Товарищ капитан, – протянул Виталий, но жалобно не получилось.
– Не канючь, сержант. Я же думал ты сирота, все так говорят за тебя, да тебе никто и не писал ни разу, ну, и сам ты тоже никому…
– Товарищ…
– Да, пойми ты, Виталь, я бы и сам с ротой остался, моя же рота, я командир, мне и отвечать, но меня-то встречают. Жена вон, дочка. Ждали, писали. И взводных наших тоже. Давай до утра, а, дружище? А утром разберёмся. Я раненько буду, до подъёма ещё, мне же теперь документации уйму заполнять, до следующей войны хватит писанины… Решили, до утра, да?
– Есть, до утра, товарищ капитан.
Спорить с командиром роты было бесполезно. Виталий это знал и, негодуя сам не понимая на кого больше: на себя ли, на ротного, а то и на мать, быстро пошёл в казарму.
О том, что едет на Северный Кавказ, Виталий никому не говорил.
Матери было всё равно. После похорон отца, что случились перед самым призывом единственного сына в армию, она с редкими перерывами пила со всеми подряд. Так что, скажи Виталий ей о командировке, и эта весть стала бы всего лишь очередным удобным поводом бухнуть да прослезиться – мать сына на войну провожает. И тут же забыть из-за чего накатила очередной стакан.
Точно так же ведь и на проводах было. Да и потом, зная, что Виталю оставили служить в родном городе, мать за всё лето ни разу его не навестила. И даже на присяге не была. А потому, после всех положенных по случаю воинской клятвы торжеств, Виталя, насилу отпросившись у командира в первую увольнительную, мчался к дому, громыхая тяжёлыми кирзачами на всю округу и уговаривая себя же не волноваться. Впрочем, волноваться было и не о чем – пьяная вдрызг мама спала и когда Виталий кое-как добудился её, отборным матом послала его куда подальше, гордо заявив, сын дал слово, быть Родине верным всегда, везде и во всём, вот она и пригубила винишка чуть-чуть. Имеет право – настоящего мужчину вырастила. Кровинушку свою в солдатской новенькой форме она попросту не узнала, и Виталя к ней больше ни разу не ходил, вызывая тем самым непонимание сослуживцев – служба-мёд: дом за забором, жратвы завались, постель нормальная, человеческая и гуляй не хочу, а он безвылазно торчит в дивизии. Но зато все приняли, как должное, когда Виталий вместо долгожданной демобилизации из опостылевшей вечной своей непролазной грязью Чечни, подписал контракт и остался в горячей точке. Да и не до того было, чтобы удивляться – в те дни дивизия как раз в полном составе перескочила от Шали, где гнила с поздней зимы, поближе к Шатою. Кругом всегда невидимые боевики, густая зелёнка и горы до самых небес, через которые рукой подать до Грузии.
Друзья: один со школы, другой из технаря. Он их когда-то и познакомил и в армию тоже оба ушли вместе с ним: Миха на Тихоокеанский флот попал, как и мечтал, а Серый в Подмосковье угодил – в вэвэшники. В самом начале службы, ещё до войны Виталий по разу им написал, и друзья вскоре ответили, тоже день в день, как и призывались. И вдруг стало ясно, писать друг другу не о чем – всё у всех одинаково. Служба солдатская.
Девушка у Виталия, конечно же, тоже была. А как без неё в восемнадцать-то с половиной лет? С грустным, как зимнее море именем Марина и такими же грустными карими глазами. Дружили с техникума. Пару раз целовались, жарко обнимались в тёмном подъезде, но не больше того. Марина была сиротой, жила с бабушкой – колясочницей и практически всегда была занята, а потому не до глупостей ей там всяких с по-настоящему взрослыми отношениями. И можно ли было назвать девушку своей в полном понимании этого слова, Виталий никак не мог решить. Вернее, решил: вернётся с войны, тогда и скажет ей всё, а она пусть отвечает, хочет с ним дальше или нет.