Возвращение домой

– Нина, где у вас швабра? А моющее есть? – спросила Кира. Она ткнула «музыку» на экране телефона.

…Там Новый год, ты не поверишь,

Там Новый год два раза в год – вот.

Там снег, там столько снега,

Что, если б я там не был сам,

Я б не поверил,

Что бывает столько снега,

Что земля не видит неба

И звёздам не видать с вершин…

– Это у тебя что? – Ветка принесла отмытое ведро и поставила в угол.

– «Високосный год», – сказала Кира, моя пол.

– А, ретро. Но ничего так.

Антон протянул руку к телефону.

– Ы! – сказал он.

– Нет, – сказала Кира. – Пока нельзя.

Гулять Антону тоже было нельзя. «Тяжёлый», бурчала медсестра из-за стола, не поднимая на них глаз. «Запрещено». «А мы посмотрим за ним», говорила Ветка. Кира кивала. «Нас же двое. Мы приглядим». «Не знаю ничего. Только с разрешения главврача. Решайте с ним».

Принесли обед. Вязкая каша пахла хлоркой. «Это запах чистоты», сказала медсестра Нина. У неё над столом висела тройная пластиковая иконка – Богородица, Иисус и Николай-чудотворец. Антон поковырял кашу и есть не стал. Рёбра у него выпирали даже из-под майки.

– Мы пойдём, Антон, – сказала Ветка, когда пришла Марина.

– Мы придём завтра, – сказала Кира. – До свиданья?

Антон молча залез под одеяло и повернулся к стене. Медсестра закрыла дверь.

По дороге домой Кира зашла в «Детский мир» и купила игрушку – маленький грузовик-фуру, мечту будущего дальнобойщика.

Дома опять стоял густой запах перегара. Отец пил уже год, с тех пор, как Серёжа погиб в мартовском наступлении, а с тех пор, как два месяца назад закрылся завод, где отец работал – пил почти каждый день. Он спал на диване в зале. Мать, придя с работы, снова будет ходить молчаливой тенью, а ближе к ночи, когда отец проснётся, они будут ругаться, и Кира из-за закрытой двери своей комнаты будет слушать злое рычание отца и визгливые вскрики мамы. А потом наступит давящая тишина.

Она подошла к дивану и поправила наполовину сползший с отца на пол плед. По небритой отцовской щеке тянулась тонкая нитка слюны.

– Посмотрим, – сказал главврач. Он пролистал карту Антона: – Поступил из дома-интерната. Отец неизвестен, мать умерла. Жил с бабушкой, в семь лет умерла бабушка. В доме-интернате вёл себя агрессивно. Кусал персонал и других воспитанников. Пачкал и разрисовывал стены. Грыз растения и мебель, кричал. Врождённое слабоумие. Временами возможна ремиссия. Ммм… Вы правда хотите вывести его на улицу?

– Он же безвылазно сидит в камере, – сказала Кира. – Как ему там станет лучше?

– В палате, – поправил главврач. – В палате. Хорошо, разрешаю вывести Ильина на прогулку. Под вашу ответственность.

Антон ждал под дверью, вытягивая худую шею и выглядывая в окошко. Он уже был одет. Медсестра – другая – принесла его куртку и шапку.

– Умница, Антон,– сказала Ветка. – Пойдём гулять?

– Ы! – сказал Антон. – Акк! Ввет!..

Ветка довольно засмеялась.

Во дворе, огороженном решёткой, гуляли ещё несколько больных из «лёгких», кто-то сам, некоторые с волонтёрами. Женщины и мужчины жили в ПНИ раздельно, и на прогулке у них выпадала редкая возможность пообщаться. Парочки сидели на скамейках в обнимку. У дверей курили два плечистых санитара.

Антон ходил, трогая деревья. Пахло подтаявшим снегом и близкой весной.

– Иди сюда, – сказала Ветка. Она достала шоколадку и дала Антону. Тот ловко разорвал обёртку длинными пальцами и вгрызся в плитку, настороженно глядя на девчонок.

– Ешь, ешь, – сказала Ветка. – Никто не отнимет. Есть орешки ещё.

– Я слышала, ты рисуешь, – сказала Кира, и вытащила из кармана блокнот и три цветных карандаша-мелка.– Хочешь порисовать?

Из дверей вышла дородная тётка в сером платье, с цепким взглядом и недобрым лицом. Она принялась поочерёдно присматриваться к волонтёрам.

– Ы! – крикнул Антон, увидев бумагу и мелки. – Ввет!..

Он бросил шоколадку и принялся стремительно черкать в блокноте.

– Эй! – крикнул санитар от дверей. – Нельзя!

Он подскочил и выхватил у Антона блокнот. Другой санитар схватил парня за руку.

– В отделение! – скомандовал он.

Девчонки побежали следом.

– Вы зачем его возбуждаете? – прошипела серая тётка, когда они протискивались мимо неё в дверь. – Рразвели здесь боррдель!

– Нельзя, – говорил санитар, заперев кричащего и вырывающегося Антона в палате. – Всё только с разрешения! Он теперь два дня психованный будет! Откуда карандаши? Получите нагоняй!

– А что это за мегера в сером? – спросила Ветка, выходя вслед за Мариной с проходной ПНИ.

– Это Никитишна, инспектриса из областного минздрава. Злая бабища, лучше не попадаться. А вы умудрились ей попасться практически сразу.

– Мы больше не будем, – сказала Кира.

– Конечно, не будете. Хорошо, если через неделю теперь пустят.

В расстроенных чувствах Кира села в девятнадцатую маршрутку, что шла на Северное кладбище, благо, от ПНИ ехать было всего три остановки.

На могиле Серёжи лежали пожухлые прошлогодние гвоздики. Машинка, которую Кира оставляла в прошлый раз, валялась у оградки. Кто-то наступил на неё, раздавив пластиковый кузов. Кира выбросила цветы и сломанную машинку в мусорный бак, а под памятник поставила новую, купленную вчера. Брату нравились грузовики. После армии он думал стать дальнобойщиком.

Серёжа смотрел с фотографии на памятнике, смеясь. Люди из военно-страховой компании, ставившие памятник, хотели его фото в форме, но мама настояла на снимке с выпускного, где старший брат Киры был в белой рубашке с расстёгнутым воротником.

– Вот так, Серёжка, – сказала Кира улыбающемуся брату. – Вот так.

… Тихо-тихо-тихо,

Там Нью-Йорк говорит с Москвой!..

Москва-Москва, забери меня домой,

Долгою упрямою строкой…

Бежит дорога подо мной,

Ещё чуть-чуть

И распрощаемся с землёй,

А ей клянётся, что вернётся,

Совру – так с места не сойду…

Врёт, сойдёт…

…

– Слушай, Кир, я не смогу, – тарахтел голос Ветки в телефоне. – Ну съезди ты сама разик, у меня дело вот срочное-срочное, прям пресрочное.