Возвращение домой

Пустые гниющие дома, жалкие, беспомощные старики, брошенные на произвол судьбы, забыты ведь не только они, но и всё, что когда-то составляло жизнь и быт ларинов. Старики уходят вверх по Голубой Ленте, в горы, уходят и не возвращаются, и все их знания уходят вместе с ними, и некому их передать. Ведь нет молодёжи в посёлке! Не торопятся молодые в свой мир возвращаться, чужой он теперь для них. Чужой и неинтересный. Хотя, может быть, не всё ещё настолько плохо, вернулся же этот парень! Может, и ещё кто вернётся следом? Вдруг это только начало? Может, тогда хоть что-то дельное принесёт нам эта «война»?

– Вот видишь, сколько всего раньше делал! – говорил гриффит, вяло взмахнув сухой, жилистой кистью, – Всем моя работа была нужна… И думаешь, я один такой среди нас был? Нет! В каждом доме деревом занимались… С детства… А сейчас что? Вот, даже ты смотришь и удивляешься… А почему, спрашивается? А потому, что среди человеков с рождения жил, да? – он глянул на Джейка как-то сбоку, и прядь седых волос, перетянутых по лбу расшитой лентой, спадала ему на глаз, остро, по-молодому глядящий на Джейка. Тот лишь опять пожал в ответ плечами. А что он мог сказать? Оправдываться? В чём? В чём он-то виноват? Он не гриффит, глупо винить себя за их ошибки. А вот вина человека, любого человека, своими действиями и – что ещё страшнее! – своим бездействием допускающего такое тихое и нелепое вымирание целого народа, лежала и на его плечах. Лежала с того самого момента, как он столкнулся с миром планеты, как он ступил на площадку Космопорта, спускаясь по трапу… Это вина всех людей, всех без исключения! И невозможно теперь изменить всё одним махом, хоть криком кричи. Бесполезно… Менять где-то «выше» надо, переделывать, пока не поздно… А не войну друг другу навязывать! Как же глупо это всё со стороны! Горько слышать и видеть точно, как по часам, летящие в небе самолёты. Это уже не война, это работа, отработанная до тупого автоматизма… А цели? И цели уже забыты! Да и стоит ли она, эта земля, стольких смертей и разрушений?

Гриффит ещё раз спросил о чём-то, но Джейк задумался, не услышал, и не ответил. А старик, видимо, подумал, что обидел гостя, обидел своими резкими словами и нападками. И потому вдруг вскочил, засуетился, принялся сгребать стружки со стола, смахивать пыль, сгрёб инструменты в охапку и отнёс их на другой стол, в дальний угол. Ковылял как-то жалко и суетливо, старый совсем и беспомощный.

А Джейк смотрел на него с высоты своего немалого роста, стоял, стиснув нож в кулаке до боли в пальцах, и всё также молчал, понимая, что пора уходить. Гриффиты – народ гостеприимный, без угощения не отпустят, но этому старику можно всё объяснить, рассказать всю правду, и тогда он сам, мягко говоря, его отправит: они не общаются с «чужими», боятся их. Это сейчас так получилось, даже поговорить удалось, а всё потому, что гриффит этот не понял, что перед ним не сородич, чужой, и человек к тому же.

– Сейчас я, сейчас… – шептал старик торопливо. – Это я просто давно не говорил ни с кем… Вот так и получилось… Болит ведь сердце за вас, молодых… – он почему-то стыдился смотреть на Джейка, и тот тоже молчал, и напряжённость какая-то появилась, несвобода, скованность. Они это оба почувствовали. Джейк прошёл до того стола, на который гриффит убрал ножи, положил и свой в одну кучу со всеми, и тут обратил внимание на статуэтки, стоявшие тут же. Всякие, большие и маленькие, где-то всего лишь одна фигура человека, а где-то даже несколько, группой. Одни доделанные, зачищенные и отшлифованные, и даже уже лакированные, а какие-то – лишь только чуть-чуть тронутые резцом.

Вот фигурка девушки, опустившейся на одно колено. Юная, по-детски хрупкая, тонкие проработанные кисти рук, лицо, волосы, стянутые на затылке в тугой узел. Одна рука вытянута вперёд, чуть согнуты пальцы, почти касающиеся какого-то крошечного зверька, похожего на кошку. Они вдвоём тянутся навстречу друг другу, исполненные любопытства, удивления, как при первой встрече. Удивительно, как точно удалось художнику передать настроение этого знакомства, встречи человека и животного.

Что-то в девушке показалось Джейку знакомым, фигура, наклон головы, излом бровей. Он потянулся за статуэткой, взять её в руки, рассмотреть поближе. Но тут заметил другую работу. Портрет. Только-только начатый, но уже, как видно, к нему не притрагивались давно – слой пыли делал дерево тусклым. Портрет девушки. Слегка намеченные черты лица: линия бровей, внутренние уголки глаз и даже зрачки, лёгким нажимом резца указана линия губ, а в уголках открытая грусть и одновременно улыбка. Общий наклон голову – чуть влево и вниз, опущенные глаза придавали лицу задумчивость и поразительное портретное сходство. Это была она! Она, дочь А-латы! Стоило Джейку узнать её, как он сразу же стал различать её – гриффитку – и в других работах. Это она была с кошкой, вот она, ещё совсем девочка, с венком из орхидей; вот она сидит, обхватив колени руками и низко-низко наклонив голову, так что даже лица почти не видно; вот она же со змейкой в руках; с букетом цветов.

Видимо, это была любимая натура гриффита. С какой любовью, с каким любопытством художника следил он за ростом её и её жизнью, она вся виделась в этих работах, с какой любовью и удовольствием работал мастер над каждой линией – это замечал даже непрофессионал, каким и считал себя Джейк.

Но особенно его поразила статуэтка, стоявшая в стороне от всех, небрежно засунутая среди стружек, обрезков, заготовок и недоделанных ложек.

Она же, всё та же девушка в полный рост, привставшая на носочки, на самые пальчики, вытянутые вверх руки, чуть откинутые назад, запрокинутая голова, широкораскрытые огромные глаза, застывшие и глядящие тоже вверх, разомкнутые губы и чуть-чуть резцом намеченные зубы. Вся фигура, напряжённая до предела, натянутая, как струна, готовая в следующую долю секунды совершить движение. Но какое именно? Это так и оставалось секретом. Тончайшая, филигранная работа, одна из лучших.

Профессиональной рукой, но без заострения на мелочах показаны складки лёгкой одежды: полотнище ткани, стянутое на боку в узел, на груди – гирляндой цветы и на голове венок, длинные до середины бедра распущенные волосы – тоже без прежней во всех работах тщательности, даже с какой-то нарочитой незавершённостью, незаконченностью, но без небрежности. Но это ещё больше подчёркивало мастерство художника. Разве можно ещё лучше передать момент танца? А это был танец, Джейк был уверен на все сто.

Такой он эту девушку ещё не видел. Это была жизнь в момент своего рождения. Это был танец, дикарский и, скорее всего, несущий ритуальный смысл, но мастерски был схвачен сам момент, когда зрителю остаётся лишь догадываться и представлять: «А что дальше?»

– Это ваши работы? – спросил чуть слышно, одними губами, уже заранее зная ответ.

– Да, – гриффит подхромал, встал рядом, взял одну статуэтку, покрутил в руках довольно небрежно, поставил на место. – Люди любят такое в подарки. Покупать пытались, а зачем нам здесь деньги? Нравится – так бери!.. Зачем же тогда резать, чтобы не дарить? – он ласково улыбнулся, коснувшись пальцами статуэтки – незаконченного портрета девушки, коснулся осторожно, словно она была живой.

– А как же труд? Время?

– Красоту надо даром дарить. Что может быть дороже?

Даром?! Наивные существа с золотыми руками! Ведь на Ниобе эти вещицы таких денег стоят! Коллекционеры за ними гоняются. Закрытые выставки для избранных за дорогущие билеты. А те, кто их делает, живут на уровне каменного века, деревянными резаками дерево режут. Знает об этом на Ниобе хоть кто-нибудь? Где же справедливость и закон? Ведь нельзя же так!

– Вы просто дарите? – прошептал Джейк со стоном.

– Да не дарю уже давно! – гриффит рассмеялся беззаботно, совсем не разделяя реакции гостя. – Некому! Люди больше не появляются, а с другими посёлками давно связи нет… Был бы помоложе, не с ногой этой!.. – вздохнул сокрушённо. – Сходил бы, давно за Чайной не был. Там, говорят, столько нового, всё изменилось, и леса совсем не те, что здесь… А так, и за порог-то выходить страшно, упадёшь – сам уже не подымешься. Вот и приходится сидеть здесь целыми днями… Не видишь никого, не знаешь ничего… Вот приехал ты, давно уже здесь, а я узнал только что… Ладно, пойдём, у меня есть такой вкусный чай на травах… Ни у кого такой вкусный не получается, – старик пошёл к столу, потянул занавеску, впуская в дом горячие лучи, заигравшие бликами и зайчиками на всех вещах. Пошёл открыл входную дверь, устраивая сквозняк. Потом, будто опомнившись, кинулся за кружками. Поднявшаяся столбами пыль закружилась в воздухе, затанцевали пылинки в лучах, а Джейк смотрел на них, не решаясь сказать гриффиту: «Не надо, не надо так беспокоиться, я ухожу уже, ухожу…»

Он спешил, торопился, но не потому, что общение со стариком его тяготило, нет. Просто Джейк знал, что рано или поздно гриффит поймёт, кто перед ним, и будет лучше, если их знакомство не будет долгим.

– Совсем запустился… – ворчал на себя гриффит на ходу. – Грязь, пыль, мусор… сразу не уберёшь, потом только работы больше. Ничего… – ушёл в самый дальний и тёмный угол, за очаг, – …придёт вот, мы быстро управимся вместе-то. Она всегда помогает… Никогда меня не забывала, и тогда: приедет всего на день, а всё равно навестить зайдёт… Хорошо, что теперь вернулась, может быть, и насовсем…