Возвращение Каина

Наконец их позвали, но не в ледник, где хранились тела неопознанных, а в кабинет с медицинскими шкафами. За письменным столом сидел седой и от этого заметно румяный мужчина в белом халате. И по тому, как он стремительно и цепко осмотрел их, Кирилл сразу понял, кто он и зачем тут сидит. Однако Екатерина приняла его за администратора и с порога заявила:

— Я ищу мужа. Он погиб возле Белого дома.

— Соболезную, — холодно проронил седой. — Кто ваш муж?

— Ерашов Алексей Владимирович, бывший военный летчик.

— Почему вы решили, что он погиб возле Белого дома? — Голос седого странным образом обезоруживал.

— Мне сказали…

— Кто сказал?

— Люди! Возле Белого дома! — Екатерина начинала терять равновесие. — Покажите мне неопознанные трупы.

Седой оставался хладнокровным и непроницаемым, как покойник.

— Кто конкретно вам сообщил о гибели вашего мужа? Фамилия, имя? При каких обстоятельствах погиб?

— Это что, морг при ГПУ? — возмутилась Екатерина. — Что вы меня допрашиваете? Я ищу мужа! И ничего не знаю!

— Вам придется ответить на мой вопрос, — с настойчивостью машины сказал седой. — Иначе я не могу предъявить вам тела для опознания.

— Что вы к ней пристаете? — одержимый той самой незнакомой яростью, спросил Кирилл. — Он погиб. Возле Белого дома. И это известно.

— Минуту, молодой человек! — прервал седой. — Кем вам приходится Ерашов?

— Мой брат…

Седой молча встал, взяла Екатерину за плечи и повел к двери.

— Подождите там, мы все уладим, — ласково сказал он и, затворив дверь за Екатериной, мгновенно стал ледяным и жестоким. — Откуда тебе известно? Отвечай быстро!

— Видел! — задиристо сказал Кирилл. — Своими глазами!

— Документы! — будто выстрелил седой.

Кирилл бросил ему на стол удостоверение личности офицера. Седой раскрыл, профессионально сверил фотографию с личностью.

— Значит, ты тоже был в Белом доме четвертого октября?

— Был!

— И что же там делал? — Холодный тон перелился в мягкий, куражливый. — А, лейтенант Ерашов? Кирилл Владимирович?

— Капитан Ерашов.

— Капитан? — Седой перелестнул страницу в удостоверении. — Верно, капитан… Так что делал, капитан?

— Стрелял.

Седой несколько смутился, видимо, не ожидал такого признания.

— И брат стрелял?

— Не знаю… Ну вот что! — Кирилл оперся на стол. — Я не намерен отвечать на ваши вопросы…

— Будешь отвечать! — неожиданно рявкнул седой и вскочил. — В Лефортовской тюрьме!

— А ты на меня не ори! — взвинтился Кирилл, ощущая, как ярость сознания ударила в кровь и стремительно растекается по телу. — В гробу я тебя видел! Сажай!

— Лицом к стене! — скомандовал седой и взбагровел. Рука его запуталась в застежках халата. Наконец он выхватил из плечевой кобуры пистолет, наставил на Кирилла.

— Стреляй! — драчливо сказал Кирилл. — Положи рядом с братом.

— Руки на стену! — Одной рукой он схватил телефонную трубку, сверкая глазами, стал набирать номер.

А кровь уже горела от ярости! Кирилл повернулся к стене и неожиданно, боком прыгнул к седому. Тот молниеносно ударил Кирилла по горлу. Дыхание перехватило, и следующего удара, рукояткой пистолета по голове, он почти не ощутил. Что-то мягко толкнуло в темя, и линолеумный пол оказался перед глазами. «Хорошо…» — подумал он, словно в дреме, перед тем как крепко заснуть.

Он очнулся в машине, на заднем мягком сиденье, с запрокинутой на спинку головой. Перед глазами теперь была чистая, белая обшивка потолка. С трудом поднимая тяжелую, гудящую голову, огляделся: по бокам сидели двое гражданских в светлых пальто, очень похожих друг на друга, как братья-близнецы. Седой — на переднем сиденье, точно в таком же пальто, как в униформе.

Руки оказались в наручниках…

А за окнами машины была та же, прежняя Москва, залитая светом негреющего солнца, только уже предвечернего, багровеющего. «Хорошо…» — снова подумал Кирилл, ощущая неуместную радость.

Машина въехала в какой-то двор и остановилась. Кирилла небрежно вытащили из машины и повели в двери. Он бы мог идти сам, но умышленно обвисал, как мешок, чтобы эти «близнецы» повозились с ним. Потом его провели каким-то коридором и втолкнули в камеру, где можно было лишь сидеть, и то колени упирались в стену. Кирилл ощупал голову — на темени вспухла большая мягкая шишка, и было еще больно глотать: кадык на горле, казалось, вмялся в горло.

— Ну гады! — с прежней яростью сказал он. — Ну сволочи!..

Хотелось курить, но карманы оказались совершенно пустыми. Даже ключи от квартиры забрали. Как же, преступника поймали! Стрелка! Эта проснувшаяся в нем ярость была непривычна тем, что как бы лишала его желания думать, вспоминать прошлое. Она будоражила сознание, и хотелось только действовать, будоражить все, что его окружает. Кирилл стал дергать и рвать наручники; их клыки все сильнее и сильнее закусывали запястье, до боли стискивая кистевой сустав, а он продолжал рвать и этим удовлетворял свою страсть к действию. «Хорошо! — злорадно думал он. — Очень хорошо!» Потом он начал бить в дверь ногой, монотонно и упрямо, как маятник. Подошвы ног уже горели, когда охранник открыл камеру.

— Чего стучишь?

— Тебя не спросил! Пошел отсюда! — заорал Кирилл.

Охранник молча вытащил из-за пояса дубинку, перехватил ее как лом и ударил в живот. Кирилл согнулся от боли. Второй удар пришелся по спине, наискось — будто каленым железом ожгло. Охранник хладнокровно затворил дверь, щелкнул замком.

Минут десять Кирилл дышал через раз, справляясь с болью. Затем медленно разогнулся, вытер слезы о рукав плаща.

— Ну, сука!.. Хорошо!

И застучал снова, реже, но сильнее. Боль отдавалась в спине, но лишь добавляла ярости. На этот раз дверь открылась неожиданно, так что Кирилл едва не вывалился из камеры. Пришли двое, уже с дубинами в руках, и молча, без вопросов, начали молотить его прямо в дверях. Кирилл хотел крикнуть — хорошо! — но от ударов по спине задохнулся. Тогда он попытался перехватить дубинку, потянулся скованными руками и отлетел к задней стене. В левом ухе хлопнуло, словно воздушный шар, и зазвенело.

— Хочешь — еще постучи, — спокойно бросил охранник и затворил камеру.

Онемевшее тело казалось чужим, неуправляемым, перетянутые руки посинели, но распиравшая его ярость не угасла, а будто сжалась в комок и затаилась горящим красным углем. Перед глазами возник афганец — тот самый, что рвался пострелять из танка и карабкался на броню. Его так же били дубинами, а он не чувствовал боли, вертелся под ударами как резиновый и что-то орал.

Вместе с бесчувственным телом очужело и время. Кирилл не помнил, не замечал его: ни к чему стало знать, вечер сейчас или ночь и сколько он находится в этой камере. Ему было хорошо, потому что уголь ярости вновь начал разгораться и притягивать к себе чувства. Вдруг дверь открылась, и охранник — тот, что бил или другой: все они стали казаться на одно лицо, — бесстрастно скомандовал: