Возвращение Каина

— Выходи! Лицом к стене!

Кирилл вышел, разминая затекшие в неудобном положении ноги. Пристукнул каблуками, словно хотел сплясать.

— Лицом к стене!

Похоже, охранники и вся служба безопасности насмотрелись американских боевиков про полицейских и теперь до смешного копировали все их действия, команды, и потому их поведение казалось ненастоящим, а голоса звучали как голос переводчика — развязно, нудно и порой торопливо. Кирилл усмехнулся и выматерился с солдатской простотой — опять нарывался, однако страж насильно приставил его к стене и наскоро ощупал одежду и карманы.

— Иди вперед!

Его привели в кабинет на четвертом этаже, посадили на стул перед пустым столом. Поигрывая дубиной, охранник маячил за спиной, ждал хозяина. Не зря все-таки два года качал мышцы! Небольшая прогулка по коридорам и лестницам восстановила нарушенное движение мышц и их силу. Только бы сняли наручники, чтобы отошли руки…

Вошел хозяин — тонкий, узкоплечий человек в огромных очках, по пути к столу, хмуро распорядился:

— Наручники снять.

Охранник разомкнул челюсти железных браслетов, козырнул и скрылся за дверью. Кирилл усиленно растирал отекшие руки.

— Ерашов Кирилл Владимирович?

— Я! — откликнулся Кирилл.

— Руководство приносит вам официальные извинения за незаконное задержание, — проговорил очкастый, глядя в сторону. — Вы сами виноваты. Нашего сотрудника смутило ваше неадекватное поведение.

— Какое? — задиристо спросил Кирилл.

— Неадекватное! — раздраженно повторил очкастый. — Все, вы свободны. В соседнем кабинете получите вещи, отобранные при обыске.

— Нет, погодите! — взъярился Кирилл. — Мне ваши извинения!.. Где тело моего брата?

Очкастый сжал губы, приблизился к нему вплотную:

— Нам это неизвестно.

— Вам все здесь известно!

— Не знаю, где тело вашего брата, — отчетливо выговорил очкастый. — Я не стрелял по Белому дому. Вы — стреляли! Должно быть, и известно вам больше. Идите, ка-пи-тан…

Очки его словно увеличили ненависть в глазах, к нему, к Кириллу, ненависть, тяжелую, как ртуть, и холодно застывшую. Она гасила его ярость сильнее, чем резиновые дубинки охранников.

Может, и били его из ненависти…

Кирилл вышел из подъезда на пустую ночную улицу и только тут вспомнил, что еще действует в Москве комендантский час и центр города наверняка кишит патрулями. И сразу понял, что его специально выпустили ночью, чтобы подставить под дубинки ОМОНа. Кирилл обернулся к зданию, погрозил кулаком:

— Хорошо!

И не скрываясь, побежал по тротуару. Москва, словно огромная рыбина, заглотившая добычу, стояла на стремнине и слегка шевелилась жаберными крышками, пропуская воду; стояла с остекленевшими глазами, прислушиваясь к своему чреву, где переваривалась невидимая пища, где происходила незримая и мучительная работа. А мелкие рыбешки, проплывая мимо, принимали ее за мертвый камень…

Кирилл бежал с ожиданием окрика «Стой!» либо выстрелов в спину, однако скоро стал задыхаться — дубинки охранников не прошли даром. Он остановился, и приступ глубокого астматического кашля скрутил его пополам. Отплевавшись, он с трудом унял его и вытер губы — на ладони была кровь…

И эта своя кровь словно привела его в чувство. Он забрел в какой-то двор, протиснулся между мусорных баков и сел на пустой ящик. Долго держался, чтобы не курить, и, едва закурив, ощутил, как вместе с дымом закружился в легких щекотливый позыв к кашлю.

С окончанием комендантского часа он вышел на улицу, с трудом остановил машину и за большие деньги поехал домой. Он чувствовал усталость во всем теле, а вместе с ним как бы и ярость притомилась в крови и сознании. Он хотел только спать, а выспавшись, не знал, что станет делать дальше. Привыкший все время думать о будущем, так или иначе рассчитывать свой следующий шаг, сейчас он был лишен этой способности вместе с больной памятью прошлого. Суть всей жизни очень емко укладывалась в текущую минуту, и она, как лучик лазерного прицела, скользила в пространстве, выискивая цель.

Он едва поднялся на двенадцатый этаж: стариковские одышка и кашель мучили его на каждом марше. Он открывал мусоропровод и сплевывал кровь. С ключами наготове Кирилл подошел к своей двери и остановился.

На крашеной железной двери была надпись: «Здесь живет убийца».

Не веря глазам, он потрогал рукой буквы, написанные ярким суриком: краска еще не просохла и липла к пальцам.

— Хорошо, — проронил он и сел на ступеньку лестницы.

И затылком почувствовал рдеющие красные буквы.

Частная машина, на которой он приехал сюда, стояла у обочины.

— Поехали? — спросил Кирилл.

— Поехали! — довольно отозвался частник и отщелкнул кнопку на двери. — Что, здесь облом?

— Облом, — подтвердил он. — Гони к трем вокзалам.

— Что-то плохо выглядишь, командир, — посочувствовал частник, выруливая на пустынную по‑утреннему магистраль. — Не заболел?

— Нет, я брата убил, — признался Кирилл.

— Брата?.. Шутка, что ли? — натянуто улыбнулся частник. — Впрочем, да, по лицу видно, убил кого-то…

Руки на баранке стали нервными, хотя он не показывал виду.

— Не бойся, тебя не трону, — успокоил Кирилл. — Свези на вокзал.

— Да уж не убивай, — попросил частник. — Я извозом промышляю… От нужды, трое детей, жена по сокращению… Вообще-то я кандидат технических наук, в оборонке работал. Не «жигуль» этот — с голоду бы сдохли… Я утром выезжаю — жена целый день трясется. Сейчас многие убивают, сажать страшно… Посадишь и сам трясешься.

— Не трясись, не убью, — еще раз заверил Кирилл. — И заплачу. У меня денег много.

— Затрясешься тут, — один глаз его смотрел на дорогу, другой на Кирилла. — Затылок холодит…

— Если боишься — высади…

Он мгновение подумал и уже ногу сбросил с педали газа, однако вновь наддал.

— Ладно… Сколько заплатишь?

— Двести.

— Свезу, командир, — согласился частник. — За что брата-то…

— Ни за что…

— Сейчас много ни за что убивают. Человеческая жизнь потеряла свою цену. Когда жизнь дорожает — человек дешевеет. При коммунистах люди дороже были. Чуть какого диссидента еще только арестуют — на Западе визгу! Американцы готовы авианосец к нашим берегам поставить. Тоже ценили наших. А теперь вон средь бела дня из орудий расстреливают — хоть бы кто слово сказал. Полная поддержка. Мусор у нас стал, а не народ.